области 15 февраля 1962 г.
односельчан, которые вообще вернулись. Произошло это накануне Дня Победы.
Село вывалило на улицу, когда шагал он, бренча медалями, в гору к своей
слободке, поглаживая раненое бедро. Ушел он мальчишкой, а сделался
облыселым, хотя особенно его война не повредила. Повалялся в госпитале
недолго, с легоньким ранением без опаски для жизни. То ли облыселость
настала от постоянного страха, то ли волосы сопрели под зимней шапкой,
которую три года не снимал.
пол-улицы родни, шли его, живого, потрогать. Попросили показать рану.
Спустил Никанор галифе, оставшись в пропитанных потом синих трусах. И вдруг
соседская Клавка бросилась на колени, зарыдала и, обняв Никанора за ногу,
стала покрывать поцелуями рассеченное шрамом бедро. Еле Клавку оттащили и
заставили выпить ледяной родниковой воды.
радости, всеобщего внимания и самогона, Клавка на себе женила. В застолье
она исхитрилась оказаться с ним рядом и уж не отходила ни на ступню. То и
дело Клавдия как бы невзначай к бедру его прикасалась. Она смотрела на него
влажными преданными глазами, а стоило ему слово сказать, закатывалась от
смеха. Созрела Клавка давно и, когда возможность открывалась, гуляла в лесу
со случайными чужими. Но по абсолютному отсутствию в Аносине мужиков
последний период длительно пребывала на полной диете и потому была сильно
активная.
интервалом в три месяца, оставив молодым гнилую хату под соломой. Никанор с
Клавкой сами сруб перебрали. А ровно через девять месяцев, день в день,
родила Клавдия сына. Как они его выходили, бледненького да рахитичного,
одному Богу известно. В колхозе не платили ни деньгой, ни картошкой,
заставляли вкалывать за электричество. Если не выйдешь с косой в поле,
срежут провода на столбе, и сиди впотьмах.
и в ней Лешеньку купала. Сам-то Аносинский девичий монастырь свели под
колхозный гараж -- в нем заросли бурьяном две полуторки, не взятые на войну
в силу пенсионного возраста. Иконы из монастыря разворовали. Часть разбитого
иконостаса укрыла у себя в доме Клавкина мать Агафья, числившаяся до
разорения монастыря старшей в нем нищенкой.
ей понадобился, чтобы сына спасти, и Клавка зачастила в избу к матери, рядом
с ней на коленях молилась.
надвратной иконы Богоматери прибит был подковными гвоздями выцветший портрет
генералиссимуса в обрамлении кладбищенских бумажных цветов. Старики в
Аносине уверяли, что это для конспирации, и продолжали перед воротами
молиться. Клавка тоже, если Никанор не видел, осеняла себя крестом, чтобы
Господь не забывал про ее Алешеньку.
наперекор голоду и нищете, будто жили в Аносине так, как показывают в
кинофильмах, которые крутят в клубе -- бывшей монастырской гостинице. Соков
своих родители и бабка Агафья для него не пожалели: один-единственный он у
них так и остался. Никанор, правда, еще хотел изготовить детей: картошку
огород давал, прокормили бы. В Германии, рассказывал он, у всех без
исключения родителей заделано по трое. Но Клавка заболела каким-то женским
изъяном, и врач в больнице в Павловской Слободе сказал Никанору, что у нее
вообще не может быть детей. Как она изловчилась сродить -- это для медицины
остается загадочным явлением. Что уж там доктор у Клавдии выглядел, Никанор
не уразумел, а только она действительно больше не забеременела, видно, вся в
первый раз выложилась.
Клавдия убивалась, плакала под веселые марши духового оркестра, будто
предчувствовала.
у всех призывников от послевоенного голода слабое. Но поскольку, как
объяснял Никанор, срочное развитие реактивной авиации и атомного подводного
флота для защиты от американского империализма требовало кадров, медицинские
комиссии строгость временно сбавили. Так что Алексей оказался здоровяком
экстра-класса, сильно годным, и попал в авиационное училище летчиков для
сверхзвуковых МИГов.
перестали считать винтиками. И они стали просто самыми передовыми и самыми
сознательными в мире советскими людьми. Взлеты их и падения, поступки и
проступки, победы и поражения, их прямые, параболы и эллипсы, то есть вся
геометрия их жизни зависела от Родины, которая вычерчивала Лешину кривую и
орбиты всех других леш. Гагарина вывели на орбиту, на орбите его приняли в
КПСС, и он прилетел и был встречен со славой. Но его могли не принять и не
встретить, или не сообщать ничего, или не сделать его героем, -- все решала
Родина, у которой, согласно песне, все леши вечно в долгу.
училище была дисциплина тугая, как натянутая тетива, ему даже нравилось, что
за все его решения отвечали другие. Жизнь твоя принадлежит не тебе, а
советской Родине. Леша этим гордился. Ему нравилось летать, но видел он
только побеленные баки для горючего на военных аэродромах да склады бомб за
колючей проволокой, а остальное скрывали облака. Такой он представлял себе
Советскую страну: взлетно-посадочные полосы, склады бомб да еще деревня
Аносино и двоениновскоий дом-пятистенка на бугре возле самой чистой в мире
реки Истры.Однако либо недодумали чего конструкторы Микоян и Гуревич, либо
схалтурили работяги на авиазаводе -- почтовом ящике 4134, а только вскоре
после прибытия для прохождения службы в Прибалтийский военный округ у
лейтенанта Двоенинова произошел сбой. В полете вдруг резко упали обороты
двигателя. Алексей -- в соответствии с инструкцией -- немедленно сообщил об
этом на командно-диспетчерский пункт.
побережью Польши, чтобы затем свернуть на Калининград. Поступил приказ
руководителя полета:
действовали в строгом соответствии с инструкцией, но даже это не помогало.
Двигатель замолчал, наступила тишина.
шлемофоне. -- Сбрось фонарь и запасные баки.
что вошел в зону гражданских рейсов. Он продолжал терять высоту.
погибнуть в грохоте, в лязге металла, когда сам не слышишь своего последнего
гортанного крика. Обидно, что не отгулял отпуска, не съездил в Аносино к
мамке с отцом, что никто в деревне не видел его в офицерской форме. Жизнь,
если разобраться, не так уж и дорога. Отпуск жалко. Ну, и еще долга своего
не выполнил.
доверенный ему партией и правительством, он обязан сберечь. Но как это
сделать, когда машина уже перестала слушаться?
не считать рвоты и головокружений от легких сотрясений мозга, что необходимо
было тщательно скрывать от начальства. На этот раз он ощутил сильный толчок
вверх -- его выбросило вместе с сиденьем. Выбросило, не покалечив (зря он
матюгал Микояна, Гуревича и работяг почтового ящика 4134). Кратковременную
потерю сознания из-за отлива крови от головы можно в расчет не брать.
Двоенинов повис в сырой массе, которая залепила стекло гермошлема. Судя по
высотомеру, на который он взглянул перед катапультированием, до земли,
верней, до воды оставалось всего ничего. Лехин МИГ-21 исчез, растворился в
облаках, будто и не было вовсе.
Живой!Едва тучи пропустили лейтенанта сквозь себя, увидел он сплошную серую
массу и ничего больше. Лешу затрясло, замотало на стропах. Тут шел сильный
косой дождь. Верней, не шел, а опускался вместе с Двоениновым. Серая масса
снизу набегала, вбирала его в себя. Волна накрыла его, поволокла вниз, но
сама же вытолкнула из пучины. Лейтенант нажал на клапан баллона со сжатым
воздухом, и оранжевая лодка размоталась, быстро напузырилась и встала
вертикально. Он повалил ее и лег плашмя, раздвинув для баланса ноги.
предположить, что находится в двух третях расстояния между островом Эланд и
польским берегом, и неосознанным чувством ощущать, что его относит то ли на
юг, то ли на юго-запад. То и другое хорошо: в Польше -- свои, в ГДР -- тоже
наши. Остается ждать.
холодно. Сначала он придерживал шлем в лодке рукой, потом устал, и шлем
унесло водой. Наверное, свои уже ищут. Леша распечатал ракетницу,
приготовился подать сигнал, но в округе никого не было, стрелять бесполезно.
Он прислушивался к звукам и ничего не слышал, кроме плеска волн. Мотало его
изрядно, поташнивало. Паек НЗ он проглотил и пил дождевую воду, повернувшись
лицом к небу и сгребая ладонью влагу со щек и со лба в рот. Сквозь дрему
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Посняков Андрей
Фазиль Искандер
Лондон Джек