Чтение 3–й страницы книги ~Любимец женщин~

сейчас шел ко мне, подняв вверх руку, чтобы я остановилась, я знала,
потому что не раз встречала его в городе. Это был черноволосый верзила с
грубым лицом и расплющенным носом боксера: унтер-офицер Котиньяк.
Он тоже узнал фургон моего мужа. Подойдя к дверце с моей стороны, он
спросил:
- Это вы, Эмма?
Нас освещали беспощадно яркие прожектора заставы, в свете которых люди
и предметы отбрасывали непроглядно черные тени, и подошедший тоже
показался мне каким-то призраком.
Он сказал мне:
- Из крепости сбежал заключенный. Вы не заметили ничего необычного по
дороге сюда?
Я слегка откинула голову под натяжением шнурка на шее, но это вполне
можно было отнести на счет удивления. Я сказала, что нет, и даже сумела
добавить почти естественным тоном:
- Нам никто не повстречался.
Я сидела за рулем и смотрела на него снизу вверх, и на мне не было
ничего, кроме коротенькой комбинации и белых чулок. В тени каски выражения
его лица было не различить, но я знала, что он разглядывает меня с
некоторой подозрительностью. Он спросил:
- Где ваш муж?
Я ответила:
- Сзади. Он спит.
И опустила глаза. Сердце мое стучало так, что его, наверное, было
слышно снаружи. Сама не знаю, чего мне тогда больше хотелось: чтобы он
обнаружил незнакомца за моей спиной или чтобы пропустил нас. Я
почувствовала, что он скосил глаза в глубь фургона, но лишь на миг, даже
не склонившись ниже к дверце, а потом вновь задержал взгляд на моих голых
плечах и высоко открытых коленках. Наконец он пробормотал - я так и не
поняла хода его мыслей:
- И верно, ведь у вас была первая брачная ночь.
И отступил.
Снова оказавшись на свету, он взмахнул рукой, приказывая своим солдатам
освободить мне проезд. Стараясь придать голосу твердость, чтобы скрыть
замешательство, он сказал мне:
- Будьте осторожны, Эмма. Человек, которого мы ищем, - настоящее
чудовище. - Посуровевшим тоном он добавил: - Изнасилование и убийство.
Я открыла рот - быть может, собираясь воззвать о помощи, - но мужчина
за сиденьем догадался об этом и дернул за шнурок, сильнее, чем в первый
раз, - я невольно запрокинула голову и закрыла глаза. Унтер-офицер
Котиньяк - теперь-то я знаю - принял это за естественную реакцию
новобрачной, еще не оправившейся от шока первых объятий, и разозлился на
себя за то, что напугал меня больше, чем было необходимо.
Уж и не помню, как мне удалось тронуться с места. Я проехала мимо
серо-голубых солдат по узкому проезду между их крытым брезентом грузовиком
и рогатками. Двое или трое солдат подняли фонари, чтобы рассмотреть меня
получше, и один из них, заметив банты из белого тюля, украшавшие бывшую
санитарную карету, даже крикнул:
- Да здравствует новобрачная!
На мосту я прибавила газу.
Минуту спустя незнакомец позади меня поднялся, и я почувствовала, что
шнурок скользит по моей шее. Освобождая меня от удавки, он сказал:
- Вы хорошая девушка, Эмма. Если вы и впредь будете такой же умницей,
то скоро останетесь одна, целая и невредимая.
Я услышала, как он шарит в ящиках под постелями, как потом перешагнул
через спинку сиденья и очутился рядом со мной, держа в руках баночку из
тех припасов, которыми снабдила нас на дорогу моя мать. Он принялся есть -
сначала пальцами, затем опрокидывая баночку прямо в рот. Я не видела, что
он ест, и не чувствовала запаха еды - все перебивала вонь болота. Он молча
жевал, уставившись на дорогу перед собой, невозмутимый, как нотариус в
своей конторе, а когда я, ведя машину, не удержалась и посмотрела на него,
он заставил меня отвернуться, ткнув в щеку грязным пальцем.
Опорожнив баночку, он опустил стекло и выкинул ее на дорогу. Затем
сказал:
- Я со вчерашнего утра ничего не жрал, кроме устриц, которых удалось
стибрить. Разбивал их камнями. - Потом без всякого перехода добавил: -
Скоро будет перекресток. Свернете направо, к Ангулему.
После того как мы благополучно миновали заставу, мною овладело вялое
облегчение - ослабли туго натянутые нервы, опустела голова. Прежде чем
осмелиться заговорить, я долго подбирала слова. Я знала: как только я это
сделаю, отчаянно сдерживаемые слезы брызнут у меня из глаз и покажут ему,
что я, слабая и глупая, всецело в его власти.
Чтобы отвлечься от этих горьких мыслей, я принялась старательно
вглядываться в темноту за светом фар и наконец выдавила из себя:
- Почему бы вам не оставить меня здесь и не продолжить путь одному? Вы
поедете быстрее, если сами будете за рулем.
Несмотря на все мои усилия, голос мой предательски дрожал и слезы
туманили зрение.
Даже не взглянув на меня, он ответил:
- Вы говорите это, лишь бы что-то сказать. Я и сам пока не знаю, как
будет лучше.
Мы углубились в Шаранту. Эти края он хорошо знал или уже изучил по
карте перед побегом. Я оставила попытки заговорить, а он выходил из своей
обманчивой дремоты лишь для того, чтобы указать мне очередное направление,
ни разу не обмолвившись о том, куда же мы все-таки едем. Мало-помалу я
поняла, что едем мы в никуда. Казалось, единственная его цель -
проноситься сквозь уснувшие деревушки, будоража их тишину. В то время
движение по ночам отнюдь не было оживленным, тем более на тех узких
дорогах, по которым мне выпало ехать. Навстречу нам попались от силы две
машины, но оба раза при виде их он протягивал руку к рулю и как безумный
давил на гудок, после чего с удовлетворенным вздохом откидывался на спинку
сиденья.
Он был без часов, как и я, но о времени имел гораздо лучшее
Представление, потому что иногда мог пригнуться и посмотреть в окошко на
стрелки часов на фронтоне церкви. Наступила и такая минута, когда он,
довольно долго понаблюдав за мной, странно потеплевшим голосом произнес:
- Вот что, через полчасика мы остановимся где-нибудь, где вы сможете
поспать.
Однако до этого "где-нибудь" мы так и не добрались. Спустя несколько
минут на лесной дороге мотор фургона кашлянул несколько раз и смолк. Бак
опустел на небольшом уклоне, но мой спутник заорал, чтобы я продолжала
ехать. По его приказанию ниже я круто свернула на грунтовую дорогу,
ведущую в глубь леса. В свете фар замелькали деревья, и я подумала, что мы
сейчас разобьемся.
Когда фургон, несколько раз перевалившись с боку на бок, наконец
остановился, мой спутник устроил скандал. Должно быть, он обвинял меня в
том, что я не заметила, что кончается бензин. Я могла бы ему ответить - и
в первую очередь что не имела о бензине ни малейшего понятия, - но была
так измотана, что даже не слышала его слов. Сил у меня хватило лишь на то,
чтобы уронить голову на скрещенные на руле руки. И я тотчас уснула.
Мне показалось, что он затормошил меня сразу же, но, когда я открыла
глаза, уже рассвело. Мужчина стоял у моей дверцы в заляпанной грязью
тюремной одежде, с бритым черепом, многодневной щетиной и сверлил меня
черными глазами. Кошмар продолжался.
Он сказал мне, что я проспала три часа и он тоже. Я обернулась к
"гнездышку любви". Все вперемешку валялось на полу продукты, одежда, мои
кастрюли - все. Я взглянула на него сквозь слезы ярости, но он и глазом не
моргнул. Он сказал словно о чем-то само собой разумеющемся:
- Мне нужны были деньги на бензин.
Я прокричала:
- А вы не могли спросить у меня?
Он улыбнулся, и меня удивили его белоснежные зубы, которые так не
вязались со всем его обликом. Он сказал мне:
- Я еще много чего искал, но нашел только это.
И внезапно поднес к моим глазам бритву моего мужа с открытым лезвием. Я
невольно отпрянула на сиденье. Очень медленно он сложил бритву и произнес:
- Ну, выходите.
Сквозь ветви деревьев еще только проглядывало утреннее солнце. В
коротенькой комбинации меня пробирала дрожь. Мы направились к задней двери
фургона. От лесной прохлады я вся сжалась. Он спросил, хочу ли я есть, или
пить, или сходить по нужде. Я сказала, что хотела бы хоть что-то на себя
накинуть. Бесстрастным тоном он ответил:
- Это невозможно.
Спорить я не стала. Поборов стыд, я сказала, что мне действительно надо
несколько минут побыть одной. Он указал на дерево поблизости:
- Там! И зарубите себе на носу, что я бегаю быстрее вас.
Потом, когда я вернулась, он дал мне стаканчик теплого кофе и две
плитки шоколада. Стоя рядом, он не спускал с меня глаз, но я глаз не
поднимала. Я смотрела на его башмаки, которые он успел зашнуровать, и
спрашивала себя, долго ли он еще будет держать меня пленницей, долго ли
будет здесь кружить, пока его не поймают.
Едва я допила последний глоток, как он повлек меня к деревьям. Мысль о
том, что он собирается меня убить, не приходила мне в голову - зачем ему
тогда было поить меня кофе? - но тревога во мне росла.
Он остановился у подножия дуба, откуда еще был виден фургон. На земле
лежала груда тряпья, которая почему-то была мне знакома. Он подобрал ее, и
тут я поняла, что это такое: он разорвал мою одежду на полосы, чтобы
сделать из нее веревку. А для чего ему могла понадобиться веревка, как не
для того, чтобы привязать меня?
Я отскочила назад и закричала. Мне впервые по-настоящему захотелось