Чтение 3–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

Я ему ничего не ответил. Не могу равнодушно слышать имя Улукиткана. Не
дождусь момента, когда, наконец-то, после зимней разлуки обниму старика,
услышу его кроткий голос.

Мы молча пьем чай.

-- Есть неприятное сообщение от Плоткина. -- Геннадий, отрываясь от
аппарата, передает мне радиограмму, принятую из штаба.

-- Только что получили молнию от Виноградова с побережья Охотского
моря: "По пути на свой участок заезжал в подразделение Королева, к
Алгычанскому пику. Нашел только палатку, занесенную снегом. По всему видно,
люди ушли из лагеря ненадолго и заблудились или погибли. В течение двух дней
искали, но безрезультатно, никаких следов нет. Необходимо срочно
организовать поиски. В горах сейчас небывалый холод. Работа на пике
Королевым, вероятно, закончена, видел на вершине отстроенную пирамиду.
Молнируйте ваше решение. Виноградов".

Я еще и еще раз прочел радиограмму вслух и сразу вспомнил наш последний
разговор с Трофимом. Он так и остался незаконченным, и Королев увез с собой
тяжелые, угнетавшие его сомнения, в которых я не смог разобраться до конца.
Мысли, одна за другой, метелицей закружились в голове...

-- Не может быть, чтобы заблудились. Горы не тайга, а вот настроение у
него, -- Василий Николаевич не закончил фразы.

С минуту длилось молчание. Случайный ветер, ворвавшись в палатку,
погасил свечу. На реке глухо треснул лед.

-- В горах все может случиться! Долго ли оборваться, а то и замерзнуть.
Отправьте нас на розыски, ребята у меня надежные, -- заговорил Закусин.

Мищенко зажег свечу, и снова наступила тишина.

-- Плоткин ждет у аппарата, -- буркнул Геннадий.

-- Передай ему, пусть утром высылает за нами самолет, а тебе, Михаил,
придется ехать одному на мари. Коли случилось такое несчастье, то на розыски
полетим мы.

Я попросил Плоткина телеграфировать Виноградову: "Завтра вылетаю с
поисковой группой на побережье, далее пойдем на оленях маршрутом Королева к
Алгычанскому пику, будем искать затерявшихся в районе западного склона
гольца. Вам предлагаю не дожидаться нас, завтра выходить на розыски в район
восточных склонов гольца. Оставьте письмо о своем маршруте и планах. В
случае удачи вышлите к нам нарочного. Поиски не прекращать до получения
распоряжения".

Тревожная весть быстро облетела маленький лагерь. Все собрались в нашей
палатке. В долине темно, шальной ветер рыщет по дуплам старых елей, да
стонет рядом горбатый тополь.

Хотя жизнь и приучила нас ко всяким неожиданностям, случай на
Алгычанском пике глубоко встревожил всех. Конечно, Трофим в любом испытании
не сдастся до последнего удара сердца, и его товарищи -- люди стойкие. Они
не могли стать жертвами оплошности. Но надо спешить им на помощь!

Геннадий, закончив работу, держал в руках книгу, но не читал, а о
чем-то думал. Закусин беспрерывно курил. Про ужин забыли.

Наступила полночь. Лагерь уснул. Стих и ветер. Запоздалая луна осветила
палатку. Меня растревожили думы, одна за другой, как во сне, мелькали
картины, связанные с юношеской жизнью Трофима Королева.

...В 1931 году мы работали на юге Азербайджана. Я возвращался из
Тбилиси в Мильскую степь, в свою экспедицию. На станции Евлах меня поджидал
кучер Беюкши на пароконной подводе. Но в этот день уехать не удалось: где-то
на железной дороге задержался наш багаж.

Солнце палило немилосердно, нигде нельзя было найти прохлады.

-- Надо пить чай! -- советовал Беюкши. -- От горячего чая бывает
прохладно.

-- А если я не привык к чаю?

-- Тогда поедем ночевать за станцию, в степь, -- ответил он.

Пара изнуренных жарою лошадей протащила бричку по ухабам привокзального
поселка, свернула влево Прямо в степи натянули палатку. Беюкши ушел в
поселок ночевать к своим родственникам, а я расположился отдыхать.

Не помню, как долго продолжался сон, но пробудился я внезапно,
встревоженный каким-то необъяснимым предчувствием, а возможно, лунным
светом, проникавшим в палатку.

"Не Беюкши ли пришел?" -- мелькнуло в голове. Я приподнялся и тотчас
отшатнулся от подушки: к изголовью бесшумно спускалось лезвие бритвы,
разделяя на две части глухую стенку палатки. Пока я соображал, что
предпринять, в образовавшееся отверстие просунулась лохматая голова, затем
рука, в сжатых пальцах блеснула финка. Возле меня, кроме чернильницы, ничего
не было, и я, не задумываясь, выплеснул ее содержимое в лицо бродяги.

-- Зануда... еще и плюется! -- бросил тот, отскакивая от палатки.

Через минуту в тиши лунной ночи смолкли торопливые шаги.

Уснуть я больше не мог. Малейший шорох настораживал: то слышались шаги,
то топот. В действительности же возле палатки никто больше не появлялся.

Утром мы получили багаж, позавтракали в чайхане и тронулись в далекий
путь. Лошади легко бежали по пыльному шоссе. Над равниной возвышались
однообразные холмы. Кругом низкорослый ковыль, местами щебень. И только там,
куда арыки приносят свою драгоценную влагу, виднелись полоски яркой зелени.

Проехав километров пять по шоссе, мы неожиданно увидели возле кювета
группу беспризорников.

-- Стой! -- крикнул я кучеру и спрыгнул с брички.

-- Ты резал палатку? -- спросил я одного из них. Беспризорники вскочили
и скучились на краю дороги, словно сросшиеся дубки. Подбежал Беюкши.

-- Где морду вымазал в чернилах, говори? -- крикнул он, и в воздухе
взметнулся кнут.

-- Не смей! Убью! -- заорал старший из ребят, поднимая над головою
Беюкши костыль.

Кнут, описав в воздухе дугу, повис на поднятом кнутовище. Беспризорник
стоял на одной ноге, удерживая другую, больную, почти на весу. Он
выпрямился, повернулся лицом ко мне и уже с пренебрежительным спокойствием
добавил:

-- Я резал, а лезть должен был он, Хлюст, но трогать его не смей,
слышишь? -- И он гневно сверкнул глазами.

-- Что, выкусил? -- Хлюст ехидно улыбался, выглядывая из-за спины
защитника.

Лицо у него было маленькое, подвижное, нос тонкий, длинный, бекасиный,
глаза озорные. Чернила угодили ему в нос и полосами разукрасили щеки. На
груди широкой прорехой расползлась истлевшая от времени рубашка, обнажив
худое и грязное тело.

Я рассмеялся, и какую-то долю минуты мы молча рассматривали друг друга.
Это были совсем одичавшие мальчишки. Старшему едва ли можно было дать
шестнадцать лет. Он стоял сбоку от меня, заслоняя собою остальных и опираясь
на костыль. Вид его был жалок. Черное, как мазут, тело прикрывалось грязными
лохмотьями. Больная нога перевязана тряпкой, на голове лежат прядями
нечесаные волосы. Но в открытых глазах, в строгой линии сжатых губ, даже в
продолговатом вырезе ноздрей чувствовалась дерзкая сила.

-- Чего же ты не бьешь? -- спросил он меня с тем же пренебрежением.

-- Гайка слаба, ишь бельмы выкатил! -- засмеялся Хлюст, передразнивая
Беюкши.

-- Ты мне смотри, бродяга! -- заорал тот гневно и шагнул вперед.

-- Говорю, не смей! -- хромой, отбросив костыль, выхватил из рук Хлюста
финку и встал перед Беюкши.

Тот вдруг прыгнул к нему, свалил на землю и поволок на шоссе. Остальные
ребята, оробев, отскочили за кювет. Я подобрал упавший нож.

-- Вот сдадим тебя в сельсовет, будешь знать, как резать палатку. И за
нож ты мне ответишь, -- говорил Беюкши, затаскивая парня в бричку.

Мы поехали, а трое чумазых мальчишек остались у дороги.

Наш пассажир лежал ничком в задке брички, между тюками, поджав под себя
больную ногу. Из растревоженной раны сквозь перевязку сочилась мутная кровь
и по жесткой подстилке скатывалась на пыльную дорогу.

-- Тебе больно? Перевязку не делаешь, запах-то какой тяжелый. Подложи
вот... -- сказал я, доставая брезент.

Беспризорник вырвал его из моих рук и выбросил на дорогу. Беюкши
остановил лошадей.

-- Чего норовишь? Приедем в поселок, там живо усмирят. Мошенник! --
злился он.

Я поднял брезент, и мы поехали дальше. Беспризорник продолжал лежать на
спине, подставив горячему солнцу открытую голову. Трудно было догадаться, от
каких мыслей у него временами сдвигались брови и пальцы сжимались в кулаки.
Он тяжело дышал, глотая открытым ртом сухой и пыльный воздух. "А ведь в нем
бьется человеческое сердце, молодое, сильное", -- подумал я, и мне вдруг
стало больно за него. Почему этот юноша отшатнулся от большой, настоящей
жизни, связался с финкой, откуда у него столько ненависти к людям?

-- Тебя как звать?

-- Всяко, -- ответил он нехотя, -- кто сволочью, а другие к этому имени
еще и пинка прибавляют.

-- А мать как называла?

-- Матери не помню.

-- Под какой кличкой живешь?

Он не ответил.

В полдень мы подъехали к селению Барда. Беспризорник вдруг заволновался
и стал прятаться за тюки. В сельсовете никого не оказалось -- был выходной
лень.

-- Слезай, да больше не попадайся! -- скомандовал Беюкши.

-- Дяденька, что хотите делайте со мной, только не оставляйте тут! --
взмолился беспризорник.

-- Наверное, кого-нибудь ограбил? -- спросил я.

Он утвердительно кивнул головой. Что-то подкупающее было в этом
юношеском признании. Мне захотелось приласкать юношу, снять с него лохмотья,
смыть грязь, а может быть, вырвать его из преступного мира Но эти мысли тут
же показались наивными. Легко сказать, перевоспитать человека! Одного