Герберт вина не заказал, он вспомнил фразу отца: "Поднимать настроение
вином ниже возможностей личности". От близости нравящегося лица Герберт и
так чувствовал нарастающую тревожность. Рядом сидели подвыпившие военные,
они хлопали друг друга по плечам и пели патриотическую песню; лица у них
были красные, а волосы мокрые: было душновато. Герберт заказал пирожные,
сок и орешки и пощупал карман на груди, в котором лежали свернутые в
трубочку деньги. Пирожные, несмотря на свою внешнюю красивость, оказались
невкусными, сок горчил, по- настоящему вкусными были только орешки. Герберт
не знал, что их присылали из Испании, где шла война, и где люди убивали
друг друга, как маятники часов убивают бесконечное время. Он отправлял в
рот маленькие продолговатые орешки и, хрустя ими, окидывал глазами зал. В
самом конце кафе сидели двое в почти одинаковых пиджаках, с намазанными
ресницами и подкрашенными губами, их Герберт видел у входа. К ним подошли
еще двое с лицами более мужественными, однако тоже какая-то двойственность.
Они молчали. Руки более мужественных и накрашенных переплелись, накрашенные
захлопали ресницами и опустили головы, они стеснялись. Герберт гладил
худенькую руку девушки и смотрел на стол, за которым четверо мужчин вели
себя непонятно и вовсе не по-мужски. Знаешь, Бербель, я давно хотел сказать
тебе, - он закашлялся и поднес ладонь к губам, - я давно уже хотел сказать
тебе. Что? - спросила девушка, - что ты мне хотел сказать? Я хочу проводить
с тобой время, потому что друзей у меня нет. Вот. Герберт закончил фразу
весь красный. От дыма у него защекотало в носу. Он отпил сок, который
горчил, и посмотрел ей в глаза - они снова смотрели в разные стороны. Я бы
тоже дружила с тобой, только между девушкой и юношей какая дружба. Ты
хочешь сказать, что еще бывает любовь? Именно любовь, Герберт. Именно, она
впечатляет и вдохновляет женщину, - Бербель закашлялась, она смотрела
куда-то мимо него, в безотчетную пустоту, в долину желтых плафонов и
отсвечивающих свастик, в желто-черную даль событий, которым только суждено
произойти. Бербель была чрезвычайно мила, щеки у нее были матовые, а
ресницы длинные-длинные. Раньше Герберт и не представлял, что ресницы могут
быть такими большими. Военные, певшие патриотическую песню, встали,
послышался скрежет металла, будто штыком рассекали стекло, в воздухе
запахло паленым. Грядут перемены, - сказала Бербель и взглянула на толстого
метрдотеля, который остановился у их столика, - он кого-то подзывал: у
стены освобождались места.
- голос говорящего был густой и громкий. Здорово, - ответил ему другой,
более низкий и тихий. Вот начнется олимпиада, уж мы этим америкашкам
покажем, где раки зимуют. Это были спортсмены, они были одеты в футболки,
белые брюки и белые спортивные тапки, лица у них были загорелые и выражали
неукоснительный оптимизм. От бессознательной силы, исходящей от этих,
видимо простых, людей, Герберту вновь сделалось не по себе. Тонкие
гармонические настроения пытался он отыскать в собственной душе и не мог
найти, не мог укрыться он от звуков реальности, от тысяч ревущих голов, над
которыми распростерлась на четыре стороны света всеядная свастика.
Приближалась олимпиада, интересы спорта плотно переплетались с
национальными. Спортсмены тоже стали петь песню: что-то про сильную нацию.
Под конец песни они все встали и громко прокричали: хайль Гитлер. И здорово
у них это получилось, так здорово, что Герберту даже почудилось, будто
птица со свастикой попыталась взлететь. И верно - Орел уже было качнул
крыльями, но в последний момент передумал, только знак сжал в когтях еще
сильнее. От дыма, от возгласов, от плохих пирожных, от горького сока
Герберта стало тошнить. Пойдем на воздух, я больше не могу, - попросил он
Бербель, и та встала, от движения стула произошел неприятный скрип ножек об
пол. Герберту вдруг стало плохо и, чтобы не упасть, он оперся руками о
стол. Послушай, - он выдохнул воздух, - я сейчас умру, - это было сказано
почти шепотом. Деньги возьми в левом кармане. Герберт увидел как ловкие
дамские, это в четырнадцать-то лет, пальчики вытаскивали у него из кармана
трубочку банкнот. Герберт стоял красный, пиджак и рубашка мучили его, он
хотел на воздух, на волю, которой уже не было вокруг. На улице ему стало
лучше, он обрадовано вдохнул свежий после дождя воздух и посмотрел на яркое
солнце, которое после дождя тоже казалось мокрым. Видимо, над Лондоном
стоит такое же солнце, и дождь, может быть, тоже был в Лондоне. Герберт
вспомнил фотографию в немецком альбоме: часы "Биг Бен", а сверху - черные
пласты разнокалиберных туч. Называлась она "Английская погода". Фотография
не нравилась Герберту - в ней не было мысли, - однако он почему-то вспомнил
ее. А ведь и вправду над Лондоном в то лето тридцать шестого года светило
солнце, точно такое же, как над Берлином в эту секунду; Герберт
почувствовал себя ясновидящим. А через мгновение он уже думал о другом.
Бербель задумчиво качнула прической, и они пошли по мокрым камням мостовой.
старых полковника, подрагивая усами, ели жесткие пережаренные бифштексы;
старушки, обычно приносившие пирог из липкого теста, на этот раз испекли
нечто другое, по форме напоминающее цеппелин, и это нечто горделиво и
одиноко возвышалось на краю стола. Большая собака ждала подачек и от стола
не отходила. Священник, с которым бабушка очень дружила, все время протирал
не очень чистой салфеткой свои очки; он сидел напротив Бербель. Герберту
казалось, что он это делал от смущения. Хорошо, что бабушка меня не трогает
- он очень сильно уставал от разговоров с ней, - бабушка говорила на языке
прошлого века, а за собой Герберт чувствовал будущее. Усатый фон Зайц и
второй усатый полковник шумно пережевывали пищу. Оба они были в красивых
кайзеровских мундирах времен Первой войны, усы их топорщились в разные
стороны, и они напоминали Герберту двух старых беркутов. Птицы методично
клевали жесткое мясо и рассуждали о войне. Дорогой фон Алоф, а помните ли
вы нашу удачную атаку на Марне? Когда мы пропустили вперед пушки, и
англичане посыпались, как кегли? Еще Фридрих Великий говорил, что пушки
должны скрываться в массе атакующих войск. И все равно это было
удивительно, - говорил фон Зайц. Я в бинокль рассматривал шотландских
стрелков. На них были такие шикарные наряды: клетчатые юбки, гольфы...
Сидевшие за столом старушки тихо перешептывались: их речь не была похожа на
человеческую, она напоминала плескание воды в банке. Герберт видел одну
только Бербель, на которую к тому же смотрел и священник; она очень
смущалась и все время отворачивала лицо. Священник смотрел на нее изучающим
взглядом - вполне возможно, он видел в ней новую прихожанку. Бабушка очень
сильно напоминала Герберту существо древнего мира, причем существо
беззащитное: вытянутая шейка, вся морщинистая, тонкая, очки в медной оправе
и руки сухие, приплясывающие, как будто их трогает ветер. Она разговаривала
с Бербель.
краска. Однако Бербель не покраснела, а побледнела, и стала похожа на
напудренную куклу. Герберт встал из-за стола и сел в кресло, он щелкнул
кнопкой торшера и взял с журнального столика толстую книгу - книга была
завернута в папиросную бумагу и перевязана розовой лентой. Это была книга
Вейнингера - автора, известного и популярного до Первой Мировой войны.
Книга была выпущена в 1912 году. На обложке кожаного переплета были
оттиснуты два маленьких сердца, пронзенные стрелой. Герберт открыл книгу,
попытался читать и не заметил, как страницы замелькали у него под руками.
Он втянулся, читать было сложно, но приятно. Некоторых оборотов он не
понимал, и тогда читал через строчку, но тем не менее женское начало в
человеческих существах было описано так ярко и разнообразно, что он,
отвлекшись от книги, невольно залюбовался девушкой. Руку с бокалом, в
котором плескалось немного вина, она держала у самой груди. Щеки ее уже не
были бледными, по ним побежал румянец.
жизни. Она уже никогда не будет сидеть так, смотреть так, свет уже никогда
не будет падать так ровно; она никогда не будет так привлекательна, как
сейчас. Она, конечно, будет привлекательна - но не так, не так, как сейчас.
Священник бросил протирать стекла очков, но по-прежнему очень внимательно
смотрел на девушку, может даже, он хотел предложить ей покаяться - во
всяком случае, вид у него был такой. А Герберт смотрел на лицо Бербель
сквозь осознание прочитанных страниц, и смешанное чувство восторга и
брезгливости гнездилось в его груди. Маленький мальчик, еще не нюхавший
женского белья, закутавшийся в восторги и ребенок, читавший книгу для
взрослых, он скрежетал зубами от негодования и восхищения.
живая девушка, а не глиняная статуя в нише вашего храма, - сказал Герберт и
продолжил чтение. После этого замечания священник встал и вышел из гостиной.
Отец Штольц ушел, потому как я его обескуражил. Пусть так не смотрит на
моих знакомых. Фон Алоф и фон Зайц, оба в зеленых мундирах, оба с
аксельбантами, и оба - напоминающие птиц, - переглянулись. Герберт смотрел,
как отливает золотом шишечка торшера, и на глаза ему навертывались слезы;
едва расцвеченная звуками, вздыхающая за спиной тишина была невыносима. Еще
было рано, еще и солнце не исчезло из виду, а немногочисленные гости стали
собираться. Уход Штольца вызвал всеобщую неловкость, и никакими силами не
удавалось погасить нехорошее настроение.
тщательно застегивали френчи и пушили усы, незаметно исчезли старушки;
подарки беспорядочной грудой громоздились на журнальном столике. Герберт и
Бербель остались одни; он смотрел на ее волосы и ему показалось, что над
ними вздымается легкий отсвет пожара, - на мгновение он зажмурился.
Грустно, что все так вышло, - сказала девушка. Не стоит расстраиваться,
Бербель, я всегда знал, что говорю много лишнего, и тем не менее, ничего не
мог с собой поделать. Мне безразлично, что подумают обо мне. Но ведь ты не
один, Герберт, разве тебе не приходится считаться с этим? Герберт наклонил
голову и засопел - он не любил морализированных разговоров. Однако, у него
была живая душа, она трепетала, как заяц в силке, и ее еще предстояло
воспитывать долгие годы и дни. Девушка взяла со стола десертный ножик и
стала водить им по скатерти. Герберт как завороженный смотрел на этот
Шилова Юлия
Якубенко Николай
Лондон Джек
Шилова Юлия
Смоленский Вадим