своей знакомой. Медведев, не оборачиваясь, пристроил для грека увесистый
кулак за спиной и потряс им на прощание.
промчался кожаный мотоциклист-укротитель, держа за рога блестящего быка.
светлели особняки с разноцветными флагами белья, вывешенного в лоджиях на
просушку, и желтыми шариками апельсинов в глубине сада. За ажурной оградой
угадывалась православная церковь, закрытая уже третий день -- карлица с
безобразным лицом, с ней можно было разговаривать, только собрав волю в
кулак, пуская пузыри, объясняла Медведеву, что храм откроется в субботу.
там, на холме Монте-Смит, прямо над морем. Хотите взглянуть?
прилепился писательский Центр -- гостиница из семи номеров с бетонным
копытом террасы над обрывом, где Медведев, проснувшись к полудню, делал
разминку и расхаживал потом с чашкой кофе.
ежик темных волос на крупной голове, неторопливость движений придавали ему
вид добродушного увальня, обреченного быть в компаниях на вторых ролях:
молчать, когда все говорят, помогать хозяйке накрывать на стол, безропотно
брести в дежурный магазин за кончившимся хлебом, лимонадом или водкой, чтобы
потом, когда остальные гости будут пьяно топтаться под музыку в полумраке
комнаты, сидеть в углу у торшера и разглядывать в семейном альбоме
фотографии голеньких младенцев. Да, листать альбом, приглядывать за
хозяйским дитем, отправленным в кроватку, и сажать упившегося любимчика
компании в такси, ссужая его деньгами без всякой надежды на отдачу.
хозяйки и принести из коридора массивное кресло для опоздавшего гостя, как
выявлялись расчетливая скупость движений, ухватистость рук и мощь торса --
та, которую природа щедро отпустила человеку в юности, позаботившись, чтобы
маршрутный лист биографии снабжал его в молодые годы достойными занятиями:
работать топором, пилой, лопатой, носить на спине мешки, валить лес,
замешивать бетон в дощатом коробе, класть кирпичные стены, вытягивать
засевшие в липкой грязи машины, копать траншеи "от забора и до обеда",
выходить на ринг в полутяже, играть центральным защитником в институтской
футбольной команде, разгружать ночами вагоны с бочковой селедкой и говяжьими
тушами, вздернутыми на крюки и искрящимися инеем в вагоне-рефрижераторе, где
стоит морозный туман и лампочки тускло светят желтыми кольцами. Медведев
весело вносил кресло, бибикая гостям, чтобы они расступились, и опускал его
с высоты своего роста плавно и точно, как подъемный кран мог бы опустить
табуреточку.
за робость и непонимание происходящего. Тихий голос, которым он вдруг
начинал говорить, казался спорящим признаком неуверенности, желания уйти от
неприятного разговора, все сгладить и уступить. Так и случилось несколько
лет назад в маленькой югославской деревушке, куда Медведев пробрался по
собственной воле, поверив институтскому приятелю, казаку-разбойнику, что он
едет помогать России, и о чем он впоследствии не любил вспоминать.
добровольцам, и Медведев, напросившись в эту поездку, сидел тогда за дощатым
столом в ночном саду вместе с тремя переговорщиками в качестве спонсора
процесса, что частично соответствовало действительности -- пять тысяч
долларов он отдал Федору еще до поездки -- на бинты, медикаменты и питание
для братьев-казачков.
лампа, о ее стекло нудно билась мошкара, Федор поливал казачков матом,
требовал отчетов, возврата каких-то сумм, грозил доложить куренному атаману,
пристукивал кулаком по столу, Медведев молчал, понимая, что дело грязное, и
когда два быстроглазых мужичка переглянулись, нехорошо заулыбались, закивали
головами, он понял, что скоро их будут бить, а то и убивать -- два автомата
были приставлены к чинаре. Как бы по нужде он пошел, пошатываясь, к темной
изгороди сада, снял с нее верхнюю жердь, подержал в руках, оглядел, словно
проверяя, достаточно ли она ровна для известной лишь ему цели, и неспешно
двинулся к столу. Казачки посмотрели на него искоса и хмуро -- то ли перепил
этот молчаливый увалень и решил почудить, то ли наладить чего собрался. Один
из них, сидевший ближе к чинаре, все же мягко потянулся к "акаэму", а
второй, отложив нож и вилку, двинул руку за спину, к кобуре. Федор
булькающим голосом еще поучал казачков, но его глаза уже белели от страха, и
он заносил ногу над скамейкой, чтобы выскочить из-за стола. Медведев махнул
увесистой жердиной, вжикнул теплый ночной воздух, хрустнуло, и тот, чьи
пальцы уже схватили ствол автомата, влетел головой в чинару. Вторым
посвистом и хрустом вышибло из-за стола рвущего из кобуры пистолет. Медведев
нагнулся за очками и услышал, как из того, что лежал под чинарой, с ровным
зудением что-то сочится. Он быстро надел очки -- стекла оказались в порядке
-- и увидел, как темнеет в паху камуфляжная форма лежавшего. Федор схватил
со скамейки сумку, оглянулся на темный дом, в котором жили бурые от возраста
старик со старухой и было слышно, как скребется и скулит за дверью собака, и
метнулся к воротам: "Уходим!"
приближения к дому удаль и отвага Федора в рассказах о наказании жуликоватых
казачков возрастали, а участие Медведева-Медведя стало сводиться к
заурядному размахиванию колом над морально поверженным противником.
Получалось, что Федор зычным голосом поставил их на место, они уже готовы
были вернуть зажиленное и принять положенное наказание, но тут перепивший
Медведев влез с дрыном и все скомкал.
кельями-номерами не удивило Медведева. Неестественней было бы жеманство:
"Нет-нет, спасибо", дескать, -- "В номера? За кого вы меня принимаете?" Его
озадачила собственная авантажность. "Зачем? Сколько вам лет, дядя?" --
витали в воздухе вопросы, но Медведев успокаивал себя мыслью, что ничего
особенного не произойдет, в ответ на ее белый трехэтажный дом он лишь
немного похвастается тем, как живут писатели. Его спутница вовсе не похожа
на женщину, мечтающую упасть в объятия первого встречного. Все идет
достойно, без намеков и недосказанностей.
и он подумал, что эту дружескую простоту следует сохранить, если они еще
увидятся до отъезда...
рассказала, что у нее пять сувенирных магазинов в Праге, был тигровый боксер
Чарли, вывезенный из Белоруссии и растерзанный местными собаками на
деревенской собачьей свадьбе, есть старший брат Игорь, на которого сейчас
оставлена вся коммерция, и есть желание тихо понежиться на солнце, выспаться
на целый год вперед, поесть фруктов, купаться, бродить по городу, снова
купаться, слушать в баре отеля классическую музыку и не думать о прибыли,
закупках и налогах.
остались дома с плоскими крышами, по правую руку потянулось бетонное
ограждение, дохнул прохладой темный обрыв, на дне которого белела коробка
растущего дома. "Секунды три можно лететь и подводить итоги жизни", --
весело сказал Медведев, чтобы спутница не боялась, но тут же понял, что
сморозил глупость; ветер прошелестел листвой, гавкнула и пустилась наутек
собака, обитавшая во дворе старого домика на склоне холма (оттуда иногда
приходила девочка с пирожными на подносе и предлагала купить их к вечернему
чаю), они прошли в арку дома, напоминавшего декорации усадьбы, разоренной
мужиками, и наконец Медведев вывел Оксану на просторную террасу, где в
золотых лучах подсветки готовился взмыть в темноту опрятный двухэтажный дом.
ей свою книжку.
звякнул колокольчик, и они вошли в широкий коридор, в конце которого горел
свет и бубнил телевизор.
встречавшая Медведева по утрам колючим взглядом, словно он и был той русской
мафией в ее родном Хельсинки, о которой она написала четыре детективные
книги (Медведев полагал, что она стряпала винегрет из газетно-телевизионных
сообщений и слухов -- Лайла никогда не служила в полиции, таможне, морге,
суде или гостинице, не занималась бизнесом, но хорошо, как она выразилась,
знала проблему русской проституции в Финляндии), -- этот академический
стручок, единственная женщина в интернациональной писательской компании,
если не брать в расчет приветливую сестру-хозяйку Анатолию, вспыхнула
краской при появлении Оксаны и закашлялась над тарелкой со шпинатом и
креветками, которые она поедала под аккомпанемент тревожных новостей "CNN".
потомка римских легионеров, ему недоставало шлема и короткого меча (он
писал, посмеиваясь, короткие рассказы в школьной тетрадке даже во время
завтрака) -- сгреб разложенные на столе газеты и взглянул на русского
коллегу иронично-сочувственно. Пару дней назад, когда Медведев радовался
спокойствию мертвого сезона и отсутствию женщин, Джордж шутливо погрозил ему
пальцем: "Никогда не упоминайте их, если собрались работать! Никогда!"
Анатолия, добрая бестия неопределенного возраста, беспрерывно курившая
спозаранку и до позднего вечера, сказала с хитроватой улыбкой, что чай и
кофе на своих местах, сливки и джем в холодильнике, а вода в кофейном
агрегате горячая.