Чтение 3–й страницы книги ~Кондуит и Швамбрания~

стало воевать. Пилигвиния была оставлена для "развития истории".

ОТ ПОКРОВСКА ДО ДРАНДЗОНСКА

В Швамбрании мы обитали на главной улице города Драндзонска, в
бриллиантовом доме, на 1001-м этаже. В России мы жили в слободе Покровской
(потом город Покровск), на Волге, против Саратова, на Базарной площади, в
первом этаже.

В открытые окна рвалась визгливая булга торговок. Пряная ветошь базара
громоздилась на площади. Хрумкая жвачка сотрясала торбы распряженных
лошаденок... Возы молитвенно простирали к небу оглобли. Снедь, рухлядь,
бакалея, зелень, галантерея, рукоделье, обжорка... Тонкокорые арбузы лежали
в пирамидках, как ядра на бастионах в картине "Севастопольская оборона".

Картина эта шла за углом в синематографическом электротеатре "Эльдорадо".
Кинематограф - всегда окружали козы. У афиш, расклеенных на мучном
клейстере, паслись целые стада.

От "Эльдорадо" до нашей квартиры шла так называемая Брешка, или
Брехаловка. Вечерами на Брехаловке происходило гулянье. Вся Брешка - два
квартала. Гуляющие часами толкались туда и назад, от угла до угла, как
волночки в ванне от борта до борта. Девчата с хуторов двигались посередине.
Они плыли медленно, колыхаясь. Так плывут арбузные корки у волжских
пристаней. Сплошной треск разгрызаемых каленых семечек стелился над толпой.
Вся Брешка была черна от шелухи подсолнухов. Семечки называли у нас
"покровский разговор".

Вдоль Брешки рядом стояли парни в резиновых ботах, напяленных на сапоги.
Парни шикарно согнутым мизинцем снимали с губ гирлянды налипшей скорлупы.
Парни изысканно обращались к девчатам:

- Спозвольте причепиться. Як вас по имени кличут... Маруся чи Катя?

- А ну не замай... Який скорый! - отвечала неприступная. - Ну, хай тоби
бис... чипляйся.

И целый вечер грузно толкалась перед окнами грегочущая, лузгающая
хуторская Брехаловка.

А мы сидели в темной гостиной на подоконнике. Мы глядели на полутемную
улицу. Мимо плыла Брешка. А на подоконнике воздвигались невидимые

дворцы, воздушные замки, распускались пальмы, неслышная канонада
сотрясала нас. Разрушительные снаряды нашего воображения рвали ночь. Мы
расстреливали со своего подоконника Брешку. На подоконнике была Швамбрания.

Нас доставали гудки волжских пароходов. Они тянулись из далекой глубины
ночи, будто нити: одни тонюсенькие и дрожащие, как волосок в
электролампочке, другие толстые и тугие, словно басовая струна в рояле. И на
конце каждой нити висел где-то в сыром надволжье пароход. Мы наизусть знали
азбуку пароходных высказываний. Мы читали гудки, как книгу. Вот бархатный,
торжественный, высоко забирающий и медленно садящийся "подходный" гудок
парохода общества "Русь". Где-то выругал зазевавшуюся лодку сиплый буксир,
запряженный в тяжелую баржу. Вот два кратких учтивых свистка: это
повстречались "Самолет" с "Кавказ-и-Меркурием". Мы даже знаем, что "Самолет"
идет вверх, в Нижний, а "Кавказ и Меркурий" - вниз, в Астрахань, ибо
"Меркурий", соблюдая речной этикет, поздоровался первым.

ДЖЕК, СПУТНИК МОРЯКОВ

Вообще мир для нас - это бухта, заставленная пароходами, жизнь - сплошная
навигация, каждый день - рейс. Все швамбраны, само собой понятно, - мореходы
и водники. У каждого во дворе ошвартован свой пароход. И самым уважаемым
гражданином Швамбрании признан Джек, Спутник Моряков.

Этот государственный муж обязан своим происхождением маленькой книжке
"Карманный спутник моряков и словарь необходимых разговорных фраз". Книжку
эту, засаленную до прозрачности, мы купили на базаре за пятак, и всю
мудрость ее вложили в уста новому герою - Джеку, Спутнику Моряков. Так как в
книжке был, кроме краткой лоции и навигации, словарь, то Джек стал настоящим
полиглотом.

Он разговаривал по-немецки, по-английски, по-французски и по-итальянски.

Я, изображая Джека, просто читал подряд словарь разговорных фраз.
Получалось очень здорово.

- Гром, молния, смерч, тифон, - говорил Джек, Спутник Моряков. - Доннер,
блитц, вассерхозе!.. Здравствуйте, сударь или сударыня, гоод морнинг,
бонжур, говорите ли вы на других языках? Да, я говорю по-немецки и
по-французски. Доброго утра, вечера. Прощайте, гутен морген, абенд, адье. Я
прибыл на пароходе, на корабле, пешком, на лошадях; пар мер, а пье, а
шваль... Человек за бортом. Ун уомо ин маре. Как велика плата за спасение?
Вифиль ист дер бергелон?

Иногда Джек бесстыдно завирался. Мне приходилось краснеть за него.

- Лоцман посадил меня на мель, - сердился Джек, Спутник Моряков, на сто
третьей странице, но тут же, на сто четвертой, признавался на всех языках:

- Я нарочно посадил судно на мель, чтобы спасти часть груза...

Наш покровский день мы открываем подходным гудком еще в постелях. Это мы
возвращаемся из ночной Швамбрании. Аннушка терпеливо присутствует при
утренней процедуре.

- Тихай! - командует Оська отгудев. - Бросай чалку!

Мы сбрасываем одеяла.

- Стой! Спускай трап! Мы спускаем ноги.

- Готово! Приехали! Слезай!

- С добрым утром!

У ТИХОЙ ПРИСТАНИ

Наш дом - тоже большой пароход. Дом бросил якорь в тихой гавани
Покровской слободы. Папин врачебный кабинет - капитанский мостик. Вход
пассажирам второго класса, то есть нам, запрещен. Гостиная - рубка первого
класса. В столовой - кают-компания. Терраса - открытая палуба. Комната
Аннушки и кухня - третий класс, трюм, машинное отделение. Вход пассажирам
второго класса сюда тоже запрещен. А жаль... Там настоящий дым.

Труба не "как будто", а настоящая. Топка гудит подлинным огнем. Аннушка,
кочегар и машинист, шурует кочергой и ухватами. Из рубки требовательно
звонят. Самовар дает отходный свисток. Самовар бежит, но Аннушка ловит его и
несет, плененного, в кают-компанию. Она несет самовар на вытянутых руках,
немного на отлете. Так несут младенцев, когда они собираются неприлично
вести себя.

Нас требуют "наверх", и мы покидаем машинное отделение дома.

Мы уходим нехотя. Кухня - главный иллюминатор нашего парохода. Как
говорится, окошко в мир. Туда вечно заходят люди, про которых нам раз
навсегда сказано, что это неподходящее знакомство. Неподходящим знакомством
называются: старьевщики, точильщики, шарманщики, разносчики,
черкесы-слесари, стекольщики, почтальоны, пожарные, нищие, трубочисты,
дворники, соседские кухарки, угольщики, цыганки-гадалки, ломовые извозчики,
бондари, кучера, дровоколы... Все это пассажиры третьего класса. Вероятно,
они самые лучшие, самые интересные люди в мире. Но нас уверяют, что вокруг
них так и реют, так и кишат всякие микробы и зловредные бациллы.

Оська однажды спросил даже нищего золотаря, помойных дел мастера Левонтия
Абрамкина;

- А правда, говорят, на вас киша-кишмят... нет... кимшат, ну, то есть
лазают скарлатинки?

- Ну, - обиделся Левонтий, - какие там скарлатинки?.. Это на мне просто
так, обыкновенные воши... А скарлатины - такой животной и нет вовсе...
Скарланпендря есть, так то засекомая, вроде змеи. В кишках существует.

- А у вас, значит, - обрадовался Оська, - скарлапендра в кишках кишмит?
Да?

Абрамкин обиделся окончательно, нахлобучил шапку и сердито захлопнул за
собой дверь.

Очень поучительное место эта кухня. В Швамбрании у нас царь сам сидит в
кухне и всем другим позволяет. В Покровске перед рождеством, например,
приходят сюда колядовать ребята. Они поют:

Маланья ходыла,

Васыльку просыла:

- Васылько, батько мий...

На Новый год является "проздравить" сам городовой. Он стукает каблуками и
говорит:

- Честь имею...

Ему выносят на блюдце рюмку водки и серебря-ный рубль. Городовой берет
целковый, благодарствует и пьет за наше здоровье. Мы смотрим ему в рот.
Крякнув, городовой замирает, предаваясь внутреннему созерцанию, словно
прислушиваясь, как вливается водка в его полицейский желудок. Затем он опять
щелкает каблуками и прикладывает руку к козырьку.

- Зачем это он? - шепотом интересуется Оська.

- Это он отдает нам честь, - поясняю я. - Помнишь, когда он вошел
сначала, он сказал: "Имею честь"? А теперь он ее отдает нам.

- За рубль? - спрашивает Оська. Городовой смущен.

- Вы что тут торчите, архаровцы? - раздается бас отца.

- Папа, - кричит Оська, - а нам тут полицейский честь отдал за рубль!

- Переплатили, переплатили! - хохочет отец. - Полицейская честь и пятака
не стоит... Ну, живо, марш из кухни!.. Как это у вас там? Левое назад,
правое вперед...

ДОМАШНИЙ КАПИТАН

Отец - высоченный пышно-курчавый блондин. Это невероятно работоспособный
человек. Он не знает, что такое усталость. Зато, наработавшись, он может
выпить целый самовар. Движется он быстро и говорит громко. Когда папа,
рассердившись, кричит иной раз на бестолковых пациентов-хуторян, то мы
всегда боимся, как бы больные не умерли со страху. Мы бы на их месте
обязательно умерли.

Но, кроме того, папа очень веселый человек. И бывает так: придет к нему
больной, у которого "в грудях як огнем пече", а через несколько минут