большее, чем просто желание купить машину. Раньше ему хватало того, что он
ездил со мной, а изредка и сам мог порулить на третьей скорости. Колесить по
дорогам он не собирался: насколько я знал Эрни, он не был сторонником таких
развлечений. Нет, это было что-то совсем другое. Я сказал:
лопнул. Я думаю, что...
вернулся к Лебэю, стоявшему около машины. Взяв деньги, тот послюнявил палец
и тщательно их пересчитал.
лужайке к задней двери дома. Спереди у этого строения была целая комбинация
алюминиевых дверей, над ними располагался замысловатый узор с буквой Л,
обрамленной вензелями. За ним хлопнула дверь.
же блаженное выражение.
Раздался скрип, как в фильмах о домах с привидениями. Посыпалась
металлическая пыль. Допотопный аккумулятор был весь изъеден коррозией, на
клеммах нельзя было отличить плюс от минуса. Я мрачно заглянул в карбюратор:
внутри он был чернее, чем угольная шахта.
приборной доске. Предельное значение на спидометре было абсолютно абсурдным
- сто двадцать миль в час. Когда машины ездили с такой скоростью?
рухлядь. Если тебе нужны колеса, то за двести пятьдесят долларов мы сможем
найти что-нибудь получше. Гораздо лучше.
двадцать лет, то ее уже официально считают антиквариатом.
антиквариата.
дальнейшая дискуссия все равно была бы бесполезной. Может быть, я не самый
чувствительный из людей, но если сигнал достаточно сильный, то он до меня
доходит. Эрни испытывал потребность купить вещь, и я не собирался
отговаривать его. Думаю, что никто в мире не собирался делать этого.
старческим паукообразным почерком: "Получено от Арнольда Каннингейма
двадцать пять долларов как 24-часовой залог за "плимут" 1958 года,
Кристину". Внизу стояло его имя.
ошибку.
будут смеяться.., или как будто призывал меня посмеяться над ним.
штуковину. Это было уже слишком.
назвать ее Беда?
стал дожидаться его, жалея о том, что не поехал домой другой дорогой.
2/ ПЕРВАЯ ССОРА
стакану молока и перекусить парой пирожных. О таком решении я очень скоро
пожалел.
Вообще Либерти-вилл полностью застроен жилыми домами: на нашей улице тоже
нет офисов и контор. Однако Лорел-стрит недаром считается спальней
университетского общества, которое там обосновалось с незапамятных времен.
спросил, что он собирается делать с машиной.
молчание.
инструментами, умел быстро находить неисправности и знал, как устранять их.
Его чувствительные руки были восприимчивы к автомобильной механике. Конечно,
он мог починить машину, но деньги, которые заработал летом, предназначались
для колледжа. У него никогда не было машины, он не имел ни малейшего
представления о том, с какой безжалостностью старые машины умеют высасывать
деньги. Они высасывают их так же, как вампир высасывает кровь. Он мог бы
избежать затрат на ручной труд, если бы все делал сам, но одни запчасти
разорили бы его еще до окончания работы.
и туманным. Не знаю, о чем он думал.
картинок-загадок, а он слушал музыку в общей комнате.
молока и пирожных. Эрни рассказал им о том, что сделал, показал расписку, и
они стали ходить по потолку.
общества. Они были призваны служить делу прогресса, а для них это значило -
выражать протест. Они протестовали против раскола в начале шестидесятых,
против войны во Вьетнаме, против Никсона, против полицейского произвола,
против расовой сегрегации в школах и против жестоких родителей. Для этого
нужно было говорить - говорить почти без умолку. И потребность в разговорах
у них была такая же, как потребность в службе общественному прогрессу. Они
были готовы принять участие во всех ночных сеансах спутниковой телесвязи,
выступать по радио и на всех семинарах, где могли высказать свое мнение о
какой-нибудь злободневной проблеме. Одному Богу известно, сколько времени
они провели на различных "горячих линиях" или на старом добром "телефоне
доверия", куда может позвонить человек, думающий о самоубийстве, и услышать
приятный голос, отвечающий: "Не делай этого, парень, у тебя есть важная
миссия на космическом корабле по имени Земля". После тридцати лет
преподавания в университете вы готовы раскрывать рот так же, как собаки
Павлова готовы выделять слюну по первому звонку дрессировщика. Бьюсь об
заклад, что вам это даже нравится.
привлекательной сорокапятилетней женщиной с довольно холодными
полуаристократическими манерами - я хочу сказать, что она умудрялась
выглядеть аристократично даже тогда, когда носила протертые джинсы, а это
было всегда. Она преподавала английскую литературу и специализировалась на
ранних английских поэтах. Ее диссертация была посвящена Роберту Геррику.
меланхоличным, как музыка, которую он ставил на своем магнитофоне, хотя
печаль и меланхолия не были свойственны его натуре. Иногда он заставлял меня
задуматься над тем, что сказал Ринго Старр, когда "Битлз" впервые очутились
в Америке и на какой-то пресс-конференции у него спросили, действительно ли
он так печален, как выглядит. "Нет, - ответил Ринго. - это просто мое лицо".
Майкл был как раз таким. Кроме того, его тонкое лицо и толстые роговые очки
делали его похожим на карикатурного профессора, изображаемого под
какой-нибудь недружелюбной заметкой в газете.
пирожные. Вскоре музыка оборвалась, и в кухню, шаркая шлепанцами, вошел
Майкл. Он выглядел так, словно только что умер его лучший друг.
случилось?
жалеть, что не поехал домой.
а в другой - пластиковую коробку с йогуртом.
эспаньолка, которую он носил с семидесятого года, была почти седая. - Эрни,
ты ведь шутишь, да? Скажи, что ты шутишь.
Она пристально посмотрела на Эрни и поняла, что тот не шутил.
только семнадцать лет.
стоявшую в дверном проеме. Я никогда прежде не видел у него такого упрямого
и твердого выражения лица. Если бы он почаще так держался в школе, то,
думаю, его бы там перестали прогонять отовсюду.
Купить машину за наличные не так трудно. Другое дело - зарегистрировать ее в
семнадцать лет. Вот тут мне понадобится ваше разрешение.