Чтение 3–й страницы книги ~Дорога на высоту~

Это сейчас становится модным. Вспоминают о своей принадлежности, вытаскивают
на свет божий документы, которые раньше прятали. И валят туда. Туда! Кому
удается. Такое вот свободомыслие. А знаешь, почему едут? Думаешь, увлекают
идеи сионизма? Просто захотелось вкусно поесть.

-- А почему бы не поесть вкусно? Я тоже люблю. А ты -- нет?

Они еще никогда не говорили так резко, враждебно. Светлана помнит его
лицо -- нехорошее, недоброе. Его не остановила даже ее полушутка.

-- Что ты знаешь о еврейском народе? О его истории? Культуре? Что там
сейчас? Язык? Возможна принадлежность к народу без языка?

Ее принадлежность? Русский папа, который с ними не жил, оставил ей в
наследство свою фамилию. Это был пропуск в жизнь. Она не говорила об этом с
чужими людьми. Но они, кажется, не совсем чужие. Можно и высказаться. Тем
более, что ее приятель -- со всех сторон богоизбранный. И отрекается.

-- Я и в самом деле ничего не знаю. Ни-че-го. Ну и что? Поэтому во мне
другая кровь? Все они, -- Светлана кивнула в сторону улицы, -- отлично знают,
кто моя мама. И твоя, кстати, тоже.

-- А мне плевать, -- сказал он. -- Достоевский -- это мое. А псалмы царя
Давида -- извини...

Он опять стал шагать по комнате, останавливался и снова начинал
двигаться. А она стояла, будто замерла, прижавшись плечом к оконной раме.

-- Я и псалмов не знаю, и не знаю, кто такой царь Давид. Я слыхала только
о мудром царе Соломоне. Это не одно и то же?

-- Почти что. Это отец и сын.

-- Да? А на каком языке там говорят?

-- На иврите, -- сказал филолог, он действительно знал все на свете. -- Это
язык Торы и древних еврейских мудрецов. Сейчас в Израиле говорят на этом
языке.

-- А что такое "Тора"?

-- Книга. Евреи считают, что эта книга дана народу самим Господом Богом.
Могу достать в русском переводе. Будешь читать?

-- Когда-нибудь, -- тихо сказала Светлана. -- Сейчас у меня курсовая.

Он не приходил несколько дней, а потом явился, сказал, забудь чушь, что
он городил. Это все чепуха.

-- Какое имеет значение -- кто ты, кто я? Важно -- ты и я. И я тебя люблю,
ты это знаешь, конечно знаешь. Я хочу, чтобы мы всегда были вместе. Мне
осталось учиться всего полгода.

-- Но мне еще долго учиться, -- сказала Светлана, -- и я не собираюсь замуж.

Она хотела сказать: "Я не люблю тебя, и ты это тоже знаешь". Но ей было
жаль его.

Он приходил еще, может быть, он в самом деле любил ее, он не мог поверить
в то, что эта упрямая девочка перестала его слушать.

Несколько лет назад они случайно столкнулись у прилавка магазина.
Светлана приезжала к маме и пошла купить что-нибудь к ужину, пока мама была
на работе. Филолог был толстый, с толстым портфелем, в этот портфель сверху,
на книги, он положил хлеб и колбасу.

-- Ты один? -- с сочувствием спросила Светлана, кивнув на портфель, в
котором была холостяцкая снедь.

-- Почему? Нет. Просто жена с дочкой сейчас отдыхают. -- По тону было
видно, что он доволен собой и не нуждается в сочувствии.

-- Ты, наверное, уже доктор наук? -- спросила Светлана. Он не отходил, и
надо было что-то сказать.

-- Пока только кандидат. Но -- доцент.

Похоже, в его жизни все было в порядке.

И сейчас, спустя столько лет, в душной гостинице, жуя свою бесконечную
мысленную жвачку, она испытала облегчение от того, что все так кончилось.

Позже, уже на четвертом курсе, Светлана случайно попала в компанию
физиков. У кого-то из знакомых, сейчас она даже не помнит, у кого, был день
рождения, ее пригласили, она раздумывала идти или не идти, все-таки пошла,
там царили ироничные умные мальчики, она вошла в их круг сразу и легко,
будто знала их всегда. В той компании были, конечно, не только физики, а
разный профессиональный сброд, физиками их окрестили для простоты, а может,
чтоб было ясно -- не лирики.

Они были интеллектуальные мальчики. Они все были евреи. Или половинки,
как она. Иногда, правда, заплывал в их заводь представитель коренной
национальности, пытался настроиться на волну иронии. Эта волна спасала,
держала на плаву богоизбранное нацменьшинство, а у коренного ничего не
выходило. Но чтобы прилично выглядеть, чтобы о нем не подумали плохо -- не
дай Бог! -- каждый из этих считал своим долгом объясняться в любви к
талантливому еврейскому народу.

Светлану тошнило от этих од.

Город, где Светлана жила и училась, был не столица, но большой миллионный
город, молодежь здесь встречалась разная. Светланины приятели были из тех,
кто дышал воздухом своего времени. Они передавали друг другу толстые журналы
с новинками, в которых было "что-то", доставали потрепанные ксероксы
творений, написанных далеко от Москвы: на Западе -- за океаном и на Востоке --
за колючей проволокой. Вечерами, сидя у кого-нибудь дома, они шарили по
эфиру и ловили русскую речь издалека. Ходили слушать заезжих поэтов.

Подолгу говорили потом, но не тирадами, не монологами, а полуфразами,
легко понимая друг друга, возможно, они одинаково воспринимали то, что
происходило в жизни. И понимали, что бессмысленно вот тут, в этом углу или
на кухне, говорить с пафосом.

"x x x"

Они вошли в подъезд и стали подниматься к себе на третий этаж. Светлана
шла впереди, он сзади. Когда подошли к двери, Светлана посторонилась, чтобы
он открыл дверь ключом. Он открыл, пропустил Светлану вперед, зашел сам.
Щелчок замка показался чересчур громким.

Он поставил сумки, снял обувь, прошел в комнату, включил телевизор.

Светлана тоже сбросила туфли, под босыми пятками ощутила знакомое тепло
коврового настила. Год назад они раздобыли этот настил, радовались,
прилаживая его на полу в коридоре. Двери в комнаты были открыты, Светлана
оглядела свою ворсово-полированную обитель. Свою крепость. Их крепость. Была
-- их.

Все и сейчас выглядело нарядно и чисто, не было пыли, вещи не валялись
Значит, он убрал. К ее приезду. Ждал? Или что-то хотел доказать?

В эту секунду, спасая Светлану, зазвонил телефон. Она рванулась к трубке.

-- Алло...

-- Мама, -- услышала Светлана родной теплый голос. -- Ой, как хорошо, что ты
уже дома! Когда ты за мной приедешь?

-- В субботу. Подождешь до субботы? Разве тебе плохо у бабушки?

-- Мне хорошо у бабушки. Но я очень по тебе соскучилась.

-- И я тоже -- очень-очень соскучилась. И много-много тебе привезла
подарков.

-- Правда?!

Светка-младшая еще что-то щебетала, Светлана давилась слезами, потом
перестала их сдерживать, слезы текли, Светлана ладонью растирала их по лицу.
В трубке послышался мамин голос:

-- Все нормально? Доехала хорошо? Толя встретил?

-- Это ты ему сообщила, что я приезжаю?

-- Да. Разве не нужно было?

Светлана не ответила.

-- Значит, до субботы, -- сказала мама. -- И будь умницей, дочка.

Вот какая у нее мудрая мама. Она всегда все понимала. Хорошо, что у нее
такая мама.

"x x x"

Сколько Светлана себя помнит, мама работала -- и до сих пор пашет -- в
проектном институте. Говорили, что она очень толковый инженер, но
продвижения по службе не было и нет. В мамином институте -- казалось
Светлане, -- была вечная гонка, сплошные авралы и какие-то "жутко
ответственные объекты", к которым всегда приходилось "подключать" маму. Как
источник энергии.

Мама никогда не сетует, она, наверное, находит в работе смысл своего
существования, иногда только произносит что-то вроде:

-- Боже, какие идиоты.

Но дело свое делает безотказно.

Правда, сейчас мама уже немножко не та, каждый раз, приезжая к ней,
Светлана замечает на ее лице новые следы, которые оставляет время. Грустно.
Но что делать? И она, Светлана, уже не девочка. У нее у самой -- дочь.

А тогда они с мамой были обе совсем молодые.

Светлана с приятелями сидела в ее маленькой комнате прямо на полу,
укрытом толстым ковром. Один из гостей только что приехал из столицы, привез
отпечатанные на машинке стихи опального поэта и читал их. Слушали молча.

Светлана пыталась уловить непривычную мелодию длинной строки, не
получалось, она не понимала того, что читали, не понимала поэта. Но стало
почему-то очень грустно, что-то накатило. Она и сейчас помнит то странное
чувство грусти и пустоты. Опальный поэт был еврей, он страдал, ему пришлось
покинуть страну, это ужасно. Но почему он подался не на родину предков, а
совсем в другие края?

Когда кончили читать, стали говорить о стихах и о человеке, который их
написал, а Светлане хотелось тишины. Побыть одной. Но они все говорили и не
собирались уходить, они удобно устроились на ковре, она поняла, что ей вот