Чтобы душа играла и хотелось петь, когда находишься на жилой площади.
Неуклонно соблюдайте этот принцип. Хотя не след и о дешевизне забывать. В
связи с вышеизложенным предлагаю провозгласить курс на новое мышление в
гражданском градостроительстве.
зрелого Рыбакитина:
срочно определять будущих виновников провала курса и -- вниз их. А мы --
наверху. Понял теперь, как дела делаются?
депутаты на сессию прибудут, ну какой-либо из зампредов какое-нибудь
совещание соберет, выслушает выступающих и в заключение так кулаком по
трибуне трахнет, что слабые духом в штаны напустят, -- кулак прост, изящной
политики не признает. Но зато и дела делались. Шатко ли, валко ли, однако,
как выразился дед Акимушкин: "Эдакой страмоты не было с одна тыща не упомню
какого года".
Выразиться же точнее -- весь личный состав напропалую заседал, то все
вместе, то малыми, то большими группами, и беспрерывно говорил речи.
Руководящих и информативных документов принималось столько, что старенький
исполкомовский ротатор заменили ксероксом, а позже к нему прикупили другой.
Судили-рядили, отстаивали, критиковали, и никто не боялся зампредовских
кулаков. И странно, зампреды вроде бы поощряли брожение умов, вроде бы им
это нравилось.
В коридоре гудела толпа просителей различного возраста и обоего пола. В
толпе сновали туда-сюда исполкомовские работники, мужчины и женщины, с
папками и без оных, однако все без исключения с выражением озабоченности на
лицах.
решительности и вступил в толпу. Протискиваясь меж людских тел, взмок, на
другом конце коридора был чуть жив от смущения, а в председательскую
приемную проник с чувством глубокой вины.
декольтированная девица, уставив в него обведенные лиловым глаза.
порогом прошептал: "Здрасьте" -- и застыл на месте, пытаясь не дышать:
больше всего на свете Федор Федорович боялся начальников и запоя, ибо
считал, что только они способны испортить ему жизнь.
Рыбакитин. Вдоль стены на мягких стульях расположились приглашенные. В
уголке возле окна, как лицо неофициальное, притулился ювелир Ханзель. Все
молчали. Только толстый главный милиционер бегемотом вздыхал, отирая
потеющую лысину носовым платком. Тревожно было в кабинете, словно перед
бурей.
затем сел, потом медленно вновь поднялся, почесал за ухом, словно решая,
говорить или не говорить, и опять опустился в кресло. Как примерный ученик,
сложил руки перед собой. -- Я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее
известие, -- глядя в стол, дрожащим голосом произнес великие слова и осекся,
дернув головой, будто на полированной столешнице ужасное увидел. Снова
почесав за ухом, наклонился к Рыбакитину: -- Говорите вы.
Признаться, даже не знаю, как и сформулировать... Одним словом -- подпольная
военизированная организация у нас завелась.
взвизгнул:
продолжил змеиным шепотом:
собираются свергать. В Древлянске вот-вот гражданская война, а вы и в ус не
дуете. Где чекист? Почему не явился? Почему о фактах не доложил?!
бы еще говорил, но его перебил военком, пророкотав обиженным басом:
хватил: война, власть свергать! Это вас, что ли?
действия. А чекист -- в отпуске, на Синем озере рыбу ловит, следовательно, в
городе и районе все спокойно.
политической преступности.
полковник, толкуете тезис однобоко. Плюрализм плюрализму рознь. Если
плюрализм затрагивает власть, с ним надо бороться...
совещание. Властным жестом остановил Рыбакитина, поворотился к усатому
представителю радикальных интеллектуалов.
тут пока еще почиталась, да так, что даже самые отчаянные радикалы ежечасно
помнили об этом и от антиармейских выпадов воздерживались. Знали: в случае
чего военком тут же остудит разгоряченные мозги -- прикажет речиста добра
молодца отправить на трехмесячные сборы согласно действующему закону. И не
свеклу сахарную убирать, а в строй. Такая практика себя оправдывала: суровые
армейские будни возрождали гражданский пафос у растерявших его
тридцатилетних мужчин. В связи с этим радикал-интеллектуал ответил
по-военному:
милиционеру. -- Может, у тебя, майор, что?
такого, горяченького, не наблюдается.
военизированной организации нет.
с лишним лет из поколения в поколение Обалдуевы страдают бессонницей.
Первым, кого постиг сей недуг, был отставной поручик Савелий Петрович
Обалдуев, который в прошлом веке, вернувшись из похода на Париж, за
несколько ночей сочинил проект "О счастии всероссийском, кое возможествует
проистечь токмо из чужеземной корысти, или же что европцы желали бы все у
нас сторговать и как нам, в угоду им, на благо собственное, надлежит без
жалости продавать, ибо земля наша зело обширна да обильна и нет человеческой
силы распродать ее во веки веков", за что приватно был бит древлянским
полицмейстером, кумом и однокашником.
дворянской фуражки, сослали в Сибирь за размножение на гектографе
прокламаций, в которых предлагалось армию распустить, министров, военного и
внутренних дел, на Сенатской площади принародно высечь, батюшку-царя
спровадить в Англию, фабрики и заводы закрыть, деньги из банков раздать
бедным и всем подданным империи сесть на землю, пахать ее, тем жить.
Говаривали, что один из Обалдуевых некоторое время даже состоял в
Государственной Думе, но по общему слову депутатов за неимоверную дурь был
отлучен от депутатской деятельности. В тридцатые годы прославился Павел
Иванович Обалдуев, закончивший дни свои в сумасшедшем доме. В результате
бессонницы у Павла Ивановича родилась мысль всех жителей страны наречь
грузинами -- и все станут счастливы.
нежданно-негаданно наследственность проявилась. В ночной тиши родились
тезисы о Древлянске -- городе-саде. На этих тезисах, как на лихой тройке,
Обалдуев всех обошел в предвыборной гонке и прямиком въехал в горисполком.
Казалось, победа должна бы утихомирить человека -- ан нет, снедаемый
ответственностью перед народом, Обалдуев стал спать через ночь. Прошедшей
ночи как раз и выпало быть бессонной.
надеясь, что накатит сон. Когда же бессонница окрепла, поднялся. Напялив
пижаму, прошел на кухню. Для укрепления духа сварил кофейку и с кофейником
проследовал в кабинет. Минут пятнадцать, прихлебывая кофе, стоял возле
распахнутого окна, думал, что простым людям спокойно живется. Спят себе,