Чтение 3–й страницы книги ~Дикая охота короля Стаха~

- Какая там охота, мокрые с головы до пят, едва на ногах держимся. Ради
Бога, впустите.

Женщина помолчала, потом с нотками нерешительности спросила:

- А кто же вы такие? Фамилия какая?

- Беларэцки моя фамилия. Я с кучером.

Бабуля за дверью вдруг оживилась:

- Граф Беларэцки?

- Надеюсь быть графом, - ответил я с плебейской непочтительностью к
титулам.

Голос посуровел:

- Ну, и иди себе, добрый человек, туда, откуда пришел. Видите ли, он на
графство надеется. Шуточки ночные! Пошел, пошел. Поищи где-нибудь в лесу
берлогу, ежели ты такой шустрый.

- Бабуля, - взмолился я, - с радостью поискал бы, чтоб не беспокоить
людей, да я не здешний, я из уезда, заблудились мы, сухой нитки нету.

- Прочь, прочь, - ответил неумолимый голос.

Другой на моем месте, может, схватил бы камень и в ответ на это стал бы
бить в дверь, осыпая жестоких хозяев проклятьями, но я даже в этот миг не
мог избавиться от мысли, что это плохо - силой вламываться в чужой дом.
Поэтому я только вздохнул и обратился к кучеру:

- Ну что же, пойдем отсюда.

Мы было направились к возку. Видимо, наша уступчивость произвела
хорошее впечатление, потому что старуха, смягчившись, бросила нам вдогонку:

- Погодите, подорожные. Кто же вы такие?

Я побоялся ответить "фольклорист", потому что дважды после этого слова
меня принимали за мазурика. Поэтому ответил:

- Купец.

- А как же вы попали в парк, если вокруг каменная стена и чугунная
ограда?

- А я и сам не знаю, - ответил я искренне. - Ехали где-то, видимо, по
болоту, куда-то провалились, едва выбрались... Ревело там что-то...

По правде говоря, я ни на что уже не надеялся, однако после этих моих
слов старуха тихо охнула и испуганно закудахтала:

- А-ах ты, Боже! Это же вы, наверное, из Волотовой прорвы вырвались,
ведь только с той стороны и нет ограды. Вот посчастливилось вам, вот
повезло. Спасла вас царица небесная. А Матерь Божья! А мученички небесные!

И такая доброта, и такое сочувствие слышались в ее словах, что я
простил ей этот час допроса на крыльце.

Старуха загремела запорами, потом дверь со скрипом распахнулась,
пропуская в ночную тьму оранжевую полосу тусклого света.

Перед нами стояла невысокого росточка бабуся в широком, как колокол,
платье, лиловой шнуровке, в которой, наверное, ходили наши пращуры при
короле Сасе, и в большом накрахмаленном чепце. Лицо в добрых морщинках, нос
крючковатый, а рот огромный, похожий на щипцы для орехов, с немного
оттопыренными губами. Кругленькая, как бочечка средней величины, с
пухленькими ручками - она так и напрашивалась на то, чтоб ее звали
"матушка". И в руках у этой бабуси был огромный ухват: оружие. Я едва не
расхохотался, но вовремя вспомнил холодную трясину и дождь и смолчал.
Сколько людей и по сей день сдерживают смех над тем, что достойно смеха,
вспомнив, что за стеною дождь!

Мы вошли в комнатку, где пахло мышами, и ручьи воды сразу потекли с
нашей одежды на пол. Я взглянул на свои ноги и ужаснулся: они почти до колен
были в бурой каше, как в сапогах.

Бабуся только покачала головой.

- Видите, я сразу угадала, что это та адова топь. Вы, пан купец, должны
поставить Богу большую свечку за то, что так легко отделались. - И она
открыла дверь в соседнюю комнату, где пылал камин. - Хорошо отделались.
Снимайте одежду, сушитесь. У вас есть во что переодеться?

Сак мой, к счастью, был сухим, я переоделся перед камином, нашу одежду
- мою и кучера - бабуся куда-то утащила, а потом возвратилась с сухой - для
кучера. Вошла, не обращая внимания на то, что кучер стоял совсем голый и
стыдливо поворачивался к ней спиной.

Посмотрела на его посиневшую спину и сказала неодобрительно:

- Ты, малец, от меня не отворачивайся, я старая баба. И пальцев на
ногах не поджимай. На вот, переоденься быстрее.

Когда мы немного согрелись у камина, бабуся поглядела на нас глубоко
запавшими глазами и сказала:

- Согрелись? Ну, вот и хорошо. Ты, малец, пойдешь ночевать с Яном, тут
тебе будет неудобно... Ян!..

Явился Ян. Это был подслеповатый старик лет шестидесяти с длинными
седыми волосами, острым, как шило, носом, запавшими щеками и усами,
свисавшими до середины груди.

Я поначалу удивился, что бабуся одна с ухватом в руке открыла нам
дверь, не побоялась двух мужчин, которые явились ночью неизвестно откуда, но
после того, как увидел Яна, понял, что тот был где-то в засаде и она
надеялась на его помощь.

Помощь была важнецкая: в руках у старика я увидел ружье. Вернее, это
было даже не ружье: оружие, которое держал старик, правильнее было бы
назвать "мушкетом". Он был выше Яна приблизительно дюймов на шесть, ствол с
насечками и широким раструбом на конце, ложе и приклад залапанные, вытертые,
с полка свисал фитиль. Словом, ему давно было место где-то в музее оружия.
Такие ружья обычно стреляют, как пушки, и настолько сильно отдают в плечо,
что неподготовленный человек валится на землю, как сноп.

И я почему-то с удовольствием подумал, что у меня в кармане чудесный
английский шестизарядный револьвер.

Ян повел кучера к двери, едва переступая негнущимися ногами. Я заметил,
что даже руки у него дрожали.

"Надежная помощь хозяйке", - с горечью подумал я.

А хозяйка тронула меня за плечо и пригласила идти за ней в
"апартаменты". Мы прошли еще одну комнатку, старуха открыла следующую дверь,
и я тихо ахнул от удивления и восторга.

Перед нами была огромная прихожая-гостиная, как это водилось в
старинных помещичьих домах. Теперь сказали бы "холл". Но какой красоты!

Она была такая огромная, что мое мрачное отражение в зеркале где-то на
противоположной стене казалось не больше сустава мизинца. Пол из дубовых
"кирпичей", уже довольно вытертых, беспредельно высокие стены, обшитые
черными от старости, блестящими досками с резьбой по краям, окна почти под
потолком, маленькие, в глубоких стрельчатых нишах.

Видимо, впотьмах мы очутились на боковом крыльце, потому что направо от
меня был парадный вход: широкая, тоже стрельчатая дверь, разделенная
деревянными колонками на три части. На колонках была потрескавшаяся от
времени резьба: цветы, листья, плоды. За дверью, в глубине вестибюля, -
входная дверь, массивная, дубовая, окованная потемневшими бронзовыми
гвоздями с квадратными головками. А над нею - огромное темное окно в ночь и
тьму. На окне - мастерской работы кованая решетка.

Я шел по прихожей и удивлялся: какое великолепие и как это все запущено
людской нерадивостью. Вот массивная мебель вдоль стен - она скрипит даже в
ответ на шаги. Вот огромная деревянная статуя святого Юрия, одно из
замечательных, немного .наивных творений беларусского народного гения - у
ног ее слой белой пыли, словно кто-то насыпал муки: эту неповторимую вещь
испортил шашель. Вот под потолком люстра, также удивительная по красоте, но
висюльки у нее сбиты больше чем наполовину.

Могло показаться, что здесь никто не живет, если бы в огромном камине
не пылали дрова и пламя не освещало прихожую неуверенным, мигающим светом.

Почти с середины этой роскошной прихожей широкая беломраморная лестница
вела на второй этаж. Здесь было почти все так же, как и на первом этаже, -
такая же огромная комната, даже пылал такой же камин, лишь на стенах черное
дерево (наверное, это был дуб) чередовалось с потертыми штофными шпалерами
кофейного цвета. И на этих шпалерах красовались портреты в тяжелых рамах. Да
еще у камина стояли столик и два кресла. Старуха тронула меня за рукав:

- Я сейчас отведу пана в его комнату. Это недалеко, по коридору. А
потом... может, пан хочет поужинать?

Я не отказался, потому что целый день не ел.

- Ну, так пусть пан подождет меня...

Она вернулась минут десять спустя, широко улыбнулась мне и сказала
доверчиво:

- Знаете, деревня рано ложится спать. Но у нас не любят спать, у нас
стараются лечь как можно позже. И хозяйка не любит людей. Не знаю, почему
она вдруг согласилась впустить вас в свой дом и даже позволила
присутствовать за ужином (пусть пан меня извинит). Видимо, пан самый
достойный доверия из всех тех, кто был здесь за последние три года.

- Как, - удивился я, - разве хозяйка не вы?

- Я экономка, - с достоинством ответила старуха. - Я экономка в лучшем
из лучших домов, в хорошей семье, поймите это, пан купец. В самой лучшей из
лучших семей. Это лучше, чем даже быть хозяйкой в не самой лучшей семье.

- Что же это за семья? - неосторожно спросил я. - И где я?

У старухи гневом полыхнули глаза.

- Вы в имении Болотные Ялины*. А хозяев вам стыдно не знать. Это
Яноуские. Понимаете вы, Яноуские! Неужели вы не слыхали?

* ЯлЁны - ели (бел.).

Я ответил, что, конечно же, слыхал. И этим успокоил старуху.

Жестом, достойным королевы, она указала мне на кресло (приблизительно
так в театрах королевы указывают на плаху неудачнику-любовнику: "Вот твое
место, злосчастный!"), попросила извинения и оставила меня одного. Я очень
удивился перемене, происшедшей со старухой. На первом этаже она охала и
причитала, разговаривала с выразительной народной интонацией, а поднявшись
на второй этаж, сразу превратилась черт знает в кого. Видимо, на первом
этаже она была дома, а на втором - только экономкой, редкой гостьей и,
соответственно переходам, менялась. Глаза у нее были добрые, но, помню,
такая перемена мне тогда не очень понравилась.