пенсов в неделю. Эта была великая честь, но штука весьма утомительная,
особенно когда твоя бабушка изъявляла желание отправиться в деревню и надо
было вкатить ее на холм Эмбри. Как-то раз летом, когда было очень жарко,
Моулд, добравшись до вершины холма, остановился, чтобы вытереть рукавом
лицо. Но не успел он отпустить кресло, как оно покатилось вниз и, набирая
скорость, с головокружительной быстротой помчалось под откос. Бедняга
буквально оцепенел. Он уже считал себя убийцей своей хозяйки. Вопя от
ужаса, кинулся он вниз. А когда добежал до подножья холма... - Скрепя
сердце, Стефен приготовился рассмеяться: он знал эту историю наизусть. -
...то увидел твою бабушку, которая преспокойно сидела в своем кресле
посреди деревенской площади и торговалась с мясником из-за бараньего бока.
- Улыбка исчезла с лица Бертрама. - Это была женщина несгибаемой воли.
Необычайно добрая. И очень преданная моему отцу. Она умерла ровно через
два месяца после него.
Где-то ухнула сова. В кладовой, находившейся дальше по коридору, Каролина
с излишним грохотом передвигала глиняные кувшины. Бертрам выпрямился и
глотнул вина, чувствуя, что надо поскорее прервать молчание, пока оно не
стало тягостным. Как странно; он так любит своего сына, а всякий раз,
когда они остаются вдвоем, оба испытывают непонятное замешательство. Быть
может, "то потому, что он слишком любит его? Он никогда не ощущал этой
неловкости в присутствии двух других своих детей. Конечно, он любит
Каролину, ценит ее преданность и считает дочь "большим подспорьем". Но
уродство, которое, по его мнению, обрекало дочь на безбрачие, невольно
уязвляло его чувство отцовской гордости. Что же касается Дэвида, его
младшего сына, которому было уже почти тринадцать лет, то тут - увы! -
любовь отходила на задний план, уступая место горечи, жалости и
разочарованию. Подумать только, что один из Десмондов - больше того: его
сын - оказался эпилептиком, который даже между приступами остается заикой!
мог избежать этого.
экзамены.
Троицы... хотя мне нравилось учиться не меньше, чем тебе.
университет, - возненавидел за дух чопорности и чванства, за оторванность
от насущных проблем, за бесконечные занятия спортом, которые не
представляли для него никакого интереса, за это иссушающее душу изучение
мертвых языков, вызывавшее у него зевоту и побудившее его - из чувства
противоречия - совершенствоваться во французском и испанском языках, а
главное - разве мог он сказать отцу, как возненавидел избранное для него
поприще!
теннис. А дядя Хьюберт приглашал к себе в Чиллинхем... Правда, вкусный был
сегодня лосось? Это он прислал... У них там гостит сейчас твой кузен
Джофри - он приехал ненадолго отдохнуть.
сына - чисто внешнее, а под ним таится большое внутреннее напряжение. Щеки
его, всегда бледные, были бледнее обычного, а темные глаза казались
несоразмерно огромными на узком лице - эти признаки с самого раннего
детства указывали, что Стефен испытывает душевную или физическую боль. "Он
не из крепких; будем надеяться, что он не болен", - с внезапной тревогой
подумал Бертрам и поспешно, заботливо сказал:
Лондоне. Предположим, она займет у тебя пять месяцев, в таком случае твое
посвящение в сан придется как раз на рождество - самое подходящее для
этого время.
страшной минуты - пытался, по совету своего друга Глина, приблизить ее и
потом в волнении отступал; написал добрый десяток писем и порвал - все до
одного. И сейчас, когда минута эта все-таки наступила, он почувствовал
дурноту и внутри у него все похолодело.
настоятель. - Какой-нибудь неоплаченный должок по колледжу". Но тут
сбивчиво прозвучало:
безгранично удивительны, что черты старика застыли, будто скованные
внезапной смертью. Наконец, словно не поняв, он переспросил:
меня нет организаторского дара... Даже ради спасения собственной жизни я
не мог бы произнести приличной проповеди...
насупившись. - Мои проповеди тоже не отличаются особым блеском. Но этого и
не требуется.
священника. Я... я чувствую, что не способен заменить вас здесь...
первоначальные догадки были правильны, и, несколько успокоившись, он
сказал примирительно:
разочаровываемся в жизни. Ты почувствуешь себя совсем иначе после
нескольких прогулок по окрестностям.
уже давно. Не могу я запереться в этой глуши... обречь себя на
бессмысленное, жалкое существование.
взгляде отца обожгла его. Минута невыносимо тяжкого молчания. Затем:
может, и правда маленький. Но наша роль в стране измеряется, пожалуй, не
размерами площади, а чем-то другим.
глубоко уважают вас на много миль вокруг. Я говорю о другом... и вы,
конечно, понимаете, что я имею в виду, что я считаю своим призванием в
жизни.
воззрился на сына.
сначала медленно, затем со все возрастающей стремительностью зашагал по
комнате. Наконец усилием волн он взял себя в руки и, подойдя к Стефену,
остановился перед ним.
воззвать к твоему чувству долга и таким образом привязать тебя к себе.
Даже когда ты был совсем маленький и еще не ходил в школу, я предпочитал
воздействовать на тебя с помощью естественных чувств любви и уважения.
Однако ты должен понять, сколько надежд я возлагал на то, что ты
унаследуешь мое место. Стилуотер так много значит для меня... для всех
нас. Обстоятельства моей жизни... болезнь твоей матери... злополучное
состояние здоровья Дэвида... то, что ты мой старший и (не сердись на меня
за это)... - тут голос его слегка дрогнул, - глубоко любимый сын...
побудило меня связать все мои надежды с тобой. Однако сейчас я оставляю
все это в стороне. Клянусь тебе честью, я думаю прежде всего о тебе, а не
о себе, когда говорю (я бы должен сказать - прошу): выбрось из головы твою
нелепую мечту. Ты и сам не понимаешь, к чему это тебя приведет. Ты не
должен... не можешь пойти по этому пути.
почтительность прорывался скрытый бунт.
блестящей перспективы, загубить свою карьеру из-за какой-то прихоти - да
это же кощунство! И потом Клэр... где, ради всего святого, ее место в
такой жизни? Нет, нет. Ты еще слишком зелен для своих лет, Стефен... Эта
безумная идея, которая овладела тобой, кажется тебе сейчас бесконечно
важной. Но через несколько лет ты будешь сам над собой смеяться и
дивиться, как такое вообще могло прийти тебе в голову.
Стефен не мог придумать ни единого слова в ответ - мысли его притупились и
стали какими-то ватными после выпитого портвейна. В эту минуту он, без
всякого преувеличения, ненавидел отца... и в то же время его терзал стыд
за то, что он так ответил на отцовскую привязанность, мучило сознание, что
в словах отца была своя правда, и главное - им овладела грусть, теплой
волной подымавшаяся откуда-то из глубины души при воспоминании о детстве:
о веселых поездках в двуколке, запряженной пони, на вершину Эмбри (отец
небрежно опустил поводья, Кэрри сидит в чистеньком белом передничке, а
рядом с ней Дэви, впервые надевший короткие штаны из тонкой белой шерсти),
о пикниках на Эйвоне (блики жаркого солнца на прохладной воде, и дикая
утка вдруг взлетает из желтых камышей, раздвигаемых носом плоскодонки), о
пении рождественских гимнов всей семьей вокруг елки, когда окна запорошены
снегом... Ох, до чего же нелегко сбросить с себя эти сладостные путы!
жестом положил руку на плечо сына.
Орловский Гай Юлий
Посняков Андрей
Конюшевский Владислав
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Шилова Юлия