- Я нашел! - торжествующе заявил он. - Киллени - хорошенькое имя. Ты у меня будешь Киллени-бой. Не оскорбляет это ваши благородные чувства? Звучит громко, благородно, точно это граф или разбогатевший пивовар. Многим из этой братии я помог нажиться за свою жизнь.
Доутри допил бутылку, схватил двумя руками морду Майкла и, нагнувшись, потер носом об его нос. Затем он внезапно разжал руки, и Майкл, блестя глазами и помахивая хвостом, смотрел в лицо своего бога. Нечто вполне сознательное - настоящая душа - мерцало в глазах собаки, преданно обожающей этого седеющего бога, говорящего ему непонятные речи, которые все же находили прямой и радостный отклик в его сердце.
- Эй, Квэк, сюда!
Сидевший на корточках Квэк перестал полировать черепаховый гребень, вырезанный Доутри по собственному рисунку, и посмотрел вверх, готовый тут же исполнить приказание своего господина.
- Квэк, запомнить крепко, как этот собака зовут, имя этот собака - Киллени-бой. Этот имя крепко запомнит твой голова. Квэк говорит собака Киллени-бой. Понял? Твой забыл, мой снесет башка. Киллени-бой, понял? Киллени-бой.
Когда Квэк снимал его башмаки и помогал ему раздеваться, Доутри сонными глазами посмотрел на Майкла.
- Я нашел, паренек, - объявил он, вставая, и, качаясь, направился к своей койке. - Я нашел тебе имя, а вот тебе и аттестат. Я и это нашел тебе, - бойкий, но разумный. Оно пристало к тебе, как обои к стенке.
Бойкий, но разумный, - вот ты какой. Киллени-бой… бойкий, но разумный… - продолжал он бормотать, пока Квэк помогал ему устроиться на койке.
Квэк продолжал полировать. Он беззвучно шептал что-то и, напряженно наморщив брови, обратился к баталеру.
- Господин, какой имя этот собака?
- Киллени-бой, безмозглый людоед, Киллени-бой, - сонно бормотал Доутри. - Квэк, черный кровопийца, беги-ка и достань бутылка хорошо холодный.
- Нету, господин, - дрожащим голосом ответил негр, следя глазами, как бы в него чего не бросили. - Твой шесть бутылок уже выпил.
Вместо ответа он услышал храп.
Чернокожий, с пораженной проказой рукой и едва видным утолщением кожи на лбу между бровями, характерным для этой болезни, склонился над работой, шевеля губами и время от времени повторяя: "Киллени-бой".
ГЛАВА V
Майкла держали взаперти в каюте баталера, и он в течение нескольких дней не видел никого, кроме баталера и Квэка. Никто не подозревал о его присутствии на борту, и Дэг Доутри, отлично понимавший, что он украл собаку, принадлежащую белому, надеялся скрыть ее и перевести на берег в Сиднее.
Баталер скоро оценил выдающуюся понятливость Майкла. Ему как-то раз пришлось дать последнему косточку цыпленка, и двух уроков, которые едва можно назвать уроками, так как каждый из них длился не более полуминуты, а оба были даны в продолжение пяти минут, - двух уроков было достаточно, чтобы приучить Майкла разгрызать эти кости в углу у самой двери. Майкл, получая косточки, без всяких напоминаний, тащил их в свой уголок. И это вполне понятно. Он схватывал сразу, что баталер от него требовал, а служить баталеру было для него счастьем. Баталер был добрым богом, и его любовь Майкл чувствовал в голосе, в прикосновении рук, в манере тереться носом о его нос или обнимать его. Ведь все жертвы вырастают на почве любви - то же случилось и с Майклом. Если бы баталер приказал ему оставить в покое только что принесенную в заветный угол косточку, Майкл принес бы ему жертву, исполнив этот приказ. Таковы собаки, единственные животные, которые радостно и весело виляют всем телом, бросая недоеденный кусок, чтобы последовать за своим хозяином или услужить ему.
Доутри все свое свободное время проводил с сидящим взаперти Майклом, который скоро отучился скулить и лаять. В эти часы дружеской беседы Майкл приобрел много познаний. Доутри убедился в том, что такие простые понятия, как "да", "нет", "встань" и "ложись", Майклу уже известны, и он расширил эти понятия, например: "ступай на койку и ложись там", "ступай под койку", "принеси один башмак" и "принеси два башмака". Без всякого труда Майкл выучился кувыркаться, "молиться", "умирать", сидеть с трубкой, в шляпе и не только стоять, но и ходить на задних лапах.
Затем пришел черед трюка "нельзя и можно". Доутри со словом "нельзя" клал на угол койки, вровень с носом Майкла, соблазнительный кусок раздражающе пахнувшего мяса или сыра, и Майкл не дотрагивался до него, пока не раздавалось вожделенное "можно". Доутри, не освободив его от "нельзя", мог уходить из каюты на срок до шести часов, и по возвращении находил нетронутым кусок мяса, а Майкла спящим в углу койки, на отведенном ему месте. Однажды, когда баталер вышел из каюты, а нос Майкла находился на расстоянии дюйма от запретного куска, Квэк в шутку потянулся за ним, но Майкл быстро схватил его руку зубами.
Но все эти трюки, так охотно проделываемые им для баталера, Майкл ни за что бы не повторил для Квэка, несмотря на то что в Квэке не было ни зла, ни недоброжелательства. Дело в том, что Майклу, с первого проблеска сознания, внушали разницу между белыми и чернокожими.
Чернокожие были всегда слугами белых - так он, во всяком случае, запомнил, и всегда чернокожие возбуждали недоверие, считались способными на любое злодеяние и требовали тщательного надзора. Долгом собаки было служить своему белому богу, не спуская внимательных глаз со всех чернокожих.
Майкл разрешал Квэку следить за его пищей и питьем и оказывать ему другие услуги, вначале во время своего отсутствия, а затем и в любое время. Он понял, не раздумывая много над этим, что все, что Квэк для него делал, и все, что Квэк ему давал есть, исходило не от него, а от их общего господина.
Квэк не завидовал Майклу и сам старался услужить ему, чтобы доставить удовольствие господину, который спас его от разъяренных собственников свиньи в тот страшный день на острове Короля Вильгельма, - и он заботился о Майкле ради господина. Видя любовь господина, Квэк сам полюбил Майкла - так же, как любил все принадлежащее баталеру, - безразлично, было ли это платье и сапоги, которые он ему чистил, или шесть бутылок пива, которые он для него ежедневно замораживал на льду.
По правде говоря, душа Квэка была душой раба, а Майкл был прирожденным аристократом. Он из любви мог служить баталеру, но чувствовал себя выше чернокожего. Квэк был рабом по природе, а в природе Майкла рабского было не многим больше, чем в североамериканских индейцах, которых тщетно пытались обратить в рабство на плантациях Кубы. Это нельзя было поставить Квэку в вину или Майклу в заслугу. Наследственность Майкла, годами строго контролируемая людьми, слагалась из храбрости и верности. Храбрость и верность неизменно приводят к гордости, а гордость не может существовать без чести, как честь без сознания собственного достоинства.
Самым замечательным достижением Майкла в первые дни обучения было умение считать до пяти. Но на это понадобилось немало часов, несмотря на его необыкновенную понятливость. Во-первых, ему пришлось научиться узнавать произнесенные числа; во-вторых, отличать один предмет от группы предметов, числом до пяти; в-третьих, связывать представление об одном предмете или группе их с произносимой Доутри цифрой.
Обучая счету, Доутри пользовался бумажными шариками, обвязанными бечевкой. Он бросал пять шариков под койку и приказывал Майклу принести ему три. Майкл приносил ему не два и не четыре, а именно три и клал их ему в руку. Когда Доутри бросал три шарика под койку и требовал четыре, Майкл тщетно искал четвертый шарик, с извиняющимся видом скакал, помахивая хвостом, вокруг баталера и затем бросался к койке и добывал четвертый шарик из-под подушки или между простынями.
То же происходило и с другими знакомыми ему предметами. Майкл в пределах пяти приносил требуемое количество башмаков, рубашек или наволочек, и между математическим мышлением Майкла, умеющего считать до пяти, и мышлением чернокожего в Тулаги, раскладывающего пачки табаку на кучки в пять пачек, расстояние было короче, чем между Майклом и Доутри, умевшим умножать и делить многозначные числа. В этом смысле еще большее расстояние отделяло Дэга Доутри от капитана Дункана, управлявшего "Макамбо" с помощью сложных математических вычислений. Но самое большее расстояние отделяло математическое мышление капитана Дункана от мышления астронома, исследующего небо и мысленно странствующего за тысячи миллионов миль от нас, между звездных путей, который бросал крупицу своих познаний капитану Дункану, - крупицу, дававшую последнему возможность изо дня в день определять местоположение "Макамбо" в море.
Одному только мог Квэк научить Майкла. У Квэка был маленький варганчик, и когда все люди на "Макамбо" и служение баталеру становились ему в тягость, он мог мысленно переноситься на остров Короля Вильгельма, прикладывая свой примитивный инструмент ко рту и извлекая из него очаровательные звуки движением руки. Под эту музыку, далеко уносящую мечтающего о родине Квэка, Майкл пел, вернее - выл, причем его голос отличался той же мягкой мелодичностью, что и голос Джерри. Майклу не хотелось выть, но все существо его так же было вынуждено реагировать на музыку, как реагируют друг на друга химические вещества, давая определенные реакции.
Поскольку Майкла скрывали в каюте баталера и его голос мог выдать его присутствие, Квэку пришлось искать утешения в своей музыке на решетках над кочегаркой, в нестерпимой жаре. Но это не могло долго тянуться, и был ли то слепой случай или же таковы были предначертания судьбы, занесенные в книгу жизни задолго до сотворения мира, но вскоре произошло событие, глубоко изменившее судьбу не только Майкла, но и Квэка и Дэга Доутри и определившее место их кончины и погребения.
ГЛАВА VI
Событие, так сильно изменившее дальнейшую судьбу Майкла, заключалось в том, что Майкл самым недвусмысленным образом обнаружил всем и каждому свое присутствие на "Макамбо". Начать с того, что по небрежности Квэк недостаточно плотно закрыл за собой дверь каюты. При легкой качке дверь хлопала туда и сюда, оставаясь иногда широко открытой, а иногда, закрываясь, не захлопывалась окончательно.
Майкл переступил высокий порог с невинным намерением исследовать ближайшие окрестности. Но едва он вышел из каюты, как пароход качнуло сильнее и дверь захлопнулась. Майкл немедленно захотел вернуться. Послушание засело в нем крепко, потому что служение господину являлось желанием его сердца, и, не думая об этом, он чувствовал, подозревал или угадывал, что баталеру было нужно, чтобы он, Майкл, сидел взаперти.
Он довольно долго просидел перед закрытой дверью, внимательно разглядывая ее, но был слишком умен, чтобы лаять или беседовать с неодушевленным предметом. Он еще щенком понял, что только живые существа могут быть сдвинуты с места просьбой или угрозой и что когда неживые существа двигаются, как двигалась дверь, то это движение происходит не по их воле. Он пробежал маленькую площадку, куда открывалась дверь каюты, посмотрел на длинное помещение, расположенное от носа до кормы, и оббежал его.
Майкл бегал с добрый час, постоянно возвращаясь к не желавшей открываться двери. Затем ему пришла в голову новая мысль: так как дверь не открывается, а баталер и Квэк не возвращаются, то он пойдет их искать. Как только эта мысль созрела в его мозгу, он без робости и колебания побежал вдоль длинного коридора. В конце коридора за углом он увидел узкую лестницу. Среди многих запахов он узнал запахи Квэка и баталера и понял, что они прошли здесь.
Взобравшись на лесенку, он оказался на палубе. Встречные пассажиры заговаривали с ним, и так как они были белыми богами, он снисходительно отнесся к их заигрываниям, но не задерживался с ними и добрался до открытой палубы, где многие из уважаемых белых богов лежали в креслах. И здесь не было ни Квэка, ни баталера. Новая узкая лесенка - и он очутился на верхней палубе. Здесь, под широким тентом, было белых богов во много раз больше, чем он видел за всю свою жизнь.
Передняя часть верхней палубы кончалась мостиком, который не поднимался над ней, а как бы составлял ее продолжение. Обежав вокруг рулевой будки на тенистой подветренной стороне, Майкл наткнулся на свою судьбу. Надо иметь в виду, что у капитана Дункана, кроме двух фокстерьеров, была еще большая персидская кошка, а у кошки - целая куча котят. Она предпочитала держать своих детенышей в рулевой будке, и капитан Дункан устроил ящик для них и грозил рулевым страшными карами, если кто-либо из них раздавит котенка.
Но Майклу все это было неизвестно. И толстая персианка увидела его раньше, чем он что-либо о ней узнал. В первый раз он столкнулся с ней, когда она бросилась на него из открытой двери рулевой будки. Еще не разобравшись, откуда это внезапное нападение, он инстинктивно отскочил в сторону. С его точки зрения, эта атака никак не была спровоцирована им. Он смотрел на нее, весь ощетинившись, понимал, что перед ним всего-навсего кошка, но она снова вскочила, причем ее раздувающийся хвост был шириной в руку крупного мужчины, выпустила когти и вся клокотала от бешеной злобы.
Это было уже слишком для уважающего себя ирландского терьера. Его ярость вырвалась наружу, и он отскочил в сторону, чтобы избежать ее когтей и напасть на нее сбоку, а затем его челюсти сомкнулись на ее спине, перекусив ей спинной хребет в момент прыжка. В следующий миг она билась и металась по палубе со сломанной спиной.
Но это было только началом. Лай, похожий скорее на резкий визг, заставил его обернуться, но было уже поздно. На него сбоку налетели два взрослых фокстерьера с такой силой, что он покатился по палубе. Эти фокстерьеры еще маленькими щенками явились на "Макамбо" в карманах Доутри, который, по своему обыкновению, присвоил их на берегу в Сиднее и продал капитану Дункану по гинее за штуку.
Тут уже Майкл, поднимаясь на ноги, по-настоящему рассердился. В самом деле, эта лавина кошек и собак обрушилась на него без всякого повода с его стороны, ведь он не только не затевал с ними ссоры, но даже и не подозревал об их существовании, пока они на него не напали. Фокстерьеры были храбры, несмотря на свое истерическое состояние, и ринулись на Майкла, едва он встал на ноги. Клыки одного из них ударили о клыки Майкла, разодрав губы обоим, и более легкая собака была отброшена толчком в сторону. Другой удалось напасть на Майкла сбоку и вцепиться в него зубами. Изогнувшись быстро и непроизвольно, Майкл освободил свой бок, оставив у противника в зубах клок своей шерсти, и вцепился зубами в ухо фокстерьера. Тот с резким визгом с такой силой отскочил в сторону, что зубы Майкла разорвали его ухо.
Первый фокстерьер кинулся на него снова, и Майкл повернулся, чтобы встретить нападение, когда на него обрушился новый - и опять с его стороны ничем не вызванный - удар. На этот раз это был капитан Дункан, разъяренный видом своей убитой кошки. Носком сапога он ударил Майкла прямо в грудь, так что у того захватило дыхание, - он взлетел на воздух и тяжело рухнул на бок. Оба фокстерьера уже были на нем и, запустив зубы, клочьями рвали его прямую колючую шерсть. Все еще лежа на боку и пытаясь подняться, он сомкнул челюсти на лапе одного из фокстерьеров, тот завизжал от боли и, хромая, поскакал прочь, подымая переднюю, прокусанную Майклом лапу. Дважды Майклу удалось укусить другого врага, и теперь он преследовал его, сам преследуемый капитаном Дунканом. Они описывали круги, когда Майкл, сокращая расстояние, прыгнул по хорде круга и вцепился фокстерьеру в спину около шеи. Неожиданное нападение более тяжелой собаки выбило того из равновесия, и он грузно шлепнулся на палубу.
В тот же миг капитан Дункан вторым ударом оттолкнул Майкла с такой силой, что его сомкнутые зубы вырвали кусок мяса из спины фокстерьера.
Тогда Майкл повернулся к капитану. Что с того, что это был белый бог? Доведенный до бешенства нападениями всех этих врагов, когда он сам лишь мирно и, никого не трогая, искал Квэка и баталера, Майкл не стал тратить время на размышления. К тому же это был незнакомый белый бог, которого он никогда раньше не видел в глаза.
Вначале Майкл ворчал и рычал. Но борьба с богом была делом слишком серьезным, и он в полном безмолвии отпрыгнул в сторону, чтобы вцепиться в ногу, готовую нанести ему новый удар. Как и в борьбе с кошкой, он старался вести нападение не по прямой линии, а отскакивая в сторону и изгибаясь всем телом, чтобы избежать направленных на него ударов. Он обучился этому приему в борьбе с чернокожими в Мериндже и на "Эжени". Его зубы вцепились в белые парусиновые штаны капитана, и полученный толчок заставил разъяренного моряка потерять равновесие. Он чуть не упал прямо перед собой, бешеным усилием воли удержался на ногах, наткнулся на готовившегося к новому нападению Майкла, зашатался на месте и опустился на палубу.
Неизвестно, как долго он просидел бы так, стараясь отдышаться, но Майкл вцепился зубами в его плечо, заставив капитана вскочить со всей быстротой, на какую он, при всей своей полноте, был способен. Майкл выпустил свою добычу и схватил другую штанину, разодрав ее в клочья. Капитан новым ударом подбросил его высоко в воздух, он перекувырнулся и упал на спину.
До этого момента капитан Дункан был нападающей стороной, и он как раз собирался повторить удар, когда Майкл вскочил и высоко прыгнул, не заботясь больше о ногах капитана, а стараясь достать его горло. Это было слишком высоко, и его зубы уцепились за развевающийся черный шарф и обратили его в лохмотья.
Но не это побудило капитана Дункана к обороне и заставило его отступить, а зловещее молчание Майкла. Оно было подобно смерти. Не слышно было ни ворчания, ни рычания. Не отводя глаз и не мигая, он прыгал все снова и снова. Он не лаял при атаке и не визжал, получая удар. Он не знал страха. Недаром Том Хаггин хвастался, что Бидди и Терренс воспитали Джерри и Майкла так, что они не отступали перед ударами. Всегда - такова уже была их природа - они бросались ударам навстречу и старались схватить существо, от которого эти удары исходили. В страшном, как смерть, безмолвии они привыкли нападать и вести борьбу.
Таков был и Майкл. Когда капитан Дункан отступил, Майкл повел атаку, высоко прыгая и кидаясь на него. Выручил капитана матрос, подоспевший на место происшествия со шваброй. Вступая в борьбу, он пытался сунуть свою швабру в пасть Майкла и оттолкнуть его. В первый раз зубы Майкла невольно щелкнули. Но, выплюнув швабру, Майкл отказался бороться с ней, отлично понимая, что неодушевленному предмету его зубы не могут причинить боли.
Матрос интересовал его лишь постольку, поскольку его надо было избегать. Дело было в капитане Дункане, который, тяжело дыша, прислонился к перилам, вытирая с лица струившийся пот. Рассказ об этом сражении, начиная от убийства персидской кошки до момента появления на палубе швабры, занял много времени, но на самом деле ход событий был так стремителен, что вскочившие со своих мест пассажиры подоспели как раз тогда, когда Майкл, удачно увернувшись от швабры, кинулся на капитана Дункана и так яростно впился зубами в его округлости, что их обладатель с нечленораздельным проклятием взвыл от неожиданности.
Удачным ударом Майкл был отброшен в сторону, и матрос со своей шваброй опять выступил на сцену. На этом их и застал Дэг Доутри. Его капитан, перепуганный и искусанный в кровь, тяжело дышал, Майкл в зловещем молчании бешено рвался перед не подпускающей его шваброй, и большая персидская кошка с переломанной спиной билась в агонии.
- Киллени-бой! - повелительно крикнул Даг Доутри.
Несмотря на обуревавшие Майкла чувства негодования и ярости, голос господина проник в его сознание, и, сразу остыв, Майкл опустил уши, шерсть его легла на место; челюсти сомкнулись, он обернулся и посмотрел на хозяина.
- Сюда, Киллени!
Майкл послушался и без раболепного ползания, весело и радостно подбежал к баталеру.
- Ложись, бой!
Майкл повернулся и со вздохом облегчения опустился на палубу, затем своим красным, похожим на стрелку языком лизнул ногу баталера.
- Это твоя собака, баталер? - спросил капитан Дункан сдавленным голосом, в котором боролись гнев и одышка.
- Да, сэр. Моя собака. Что она тут натворила, сэр?
Совокупность подвигов Майкла заставила капитана Дункана чуть не задохнуться от бешенства. Он смог только указать рукой на издыхающую кошку, свою порванную окровавленную одежду и на рычащих и зализывающих раны фокстерьеров.
- Очень, очень жаль, сэр, - начал Доутри.
- Очень жаль, черт побери! - перебил его капитан. - Боцман, брось собаку за борт!
- Бросить собаку за борт, сэр, хорошо, сэр! - повторил боцман, но не решался двинуться о места.
Лицо Дэга Доутри окаменело от напряженности, с какой он решил сопротивляться желанию капитана. Но страшным усилием воли он расправил свои черты и, придав своему лицу его обычное добродушное выражение, довольно почтительно возразил:
- Сэр, это хороший и безобидный пес, и я не могу себе представить, что заставило его так рассвирепеть. Очевидно, его на это вызвали, сэр.
- Вызвали, конечно, вызвали, - вмешался один из пассажиров, плантатор с Шортлендских островов.
Баталер бросил ему полный благодарности взгляд и продолжал:
- Он очень хороший пес, очень послушный пес, сэр, вспомните, как он послушался меня в самом разгаре драки, подошел ко мне и лег. Он делает все, что я ему прикажу. Я его заставлю помириться с врагами. Вот поглядите…
Подходя к истерическим фокстерьерам, Доутри подозвал к себе Майкла.
- Он хороший, смотри, Киллени, он очень хороший, - приговаривал он, поглаживая одной рукой Майкла, а другой фокстерьера.
Фокстерьер захныкал и тесно прижался к ноге капитана, но Майкл, медленно помахивая хвостом, с миролюбиво опущенными ушами, подошел к нему, посмотрел на баталера, чтобы убедиться в правильном понимании приказания, затем обнюхал своего прежнего врага и наконец в виде ласки лизнул его ухо.
- Видите, сэр, он не помнит зла, - торжествовал Доутри. - Он знает свое дело. Это породистый пес, настоящий мужчина! Сюда, Киллени! Теперь другого! Он хороший. Поцелуй его и помирись. Вот так!
Другой фокстерьер, с поврежденной передней лапой, ответил на обнюхивание Майкла глухим истерическим рычанием где-то в глубине горла. Но прикосновение языка Майкла переполнило чашу. Раненый терьер не выдержал и цапнул Майкла за нос.
- Он хороший, Киллени, правда, хороший, - поспешил успокоить его баталер.
Помахивая хвостом в знак понимания, без тени недовольства, Майкл приподнял лапу и, играя, слегка ударил фокстерьера, а затем всем телом навалился на него и перекувырнул. Несмотря на его яростное рычание, Майкл степенно вернулся к баталеру и посмотрел на него, ожидая одобрения.
Орловский Гай Юлий
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Лукьяненко Сергей
Журавлев Владимир
Конан-Дойль Артур