Чтение 3–й страницы книги ~Киммерийское лето~

Ника встает, объясняет, как пройти к Третьяковке. Уже без четверти
десять, и посидеть спокойно теперь не дадут - все будут спрашивать, как
пройти, хотя что тут спрашивать, если на стене нарисована стрела с надписью
"Третьяковская галерея". Первый урок кончился, сейчас переменка, а потом
будет физика. Ника направляется было следом за группой приезжих, которые
спрашивали у нее дорогу, но решает, что еще рано - к открытию там всегда
толчея, лучше обождать, - и, повернув обратно, переходит через набережную.

Положив портфель на каменную тумбу парапета, она облокачивается на него
и долго смотрит на воду, мутную, почти неподвижную; потом поднимает голову и
медленно обводит взглядом знакомую панораму Болота. Слева, за мостом,
кинотеатр "Ударник", уступчатой надстройкой и двумя высокими трубами немного
напоминающий старинный броненосец. Рядом с ним, правее, громоздятся серые
конструктивистские корпуса огромного мрачного жилмассива. А прямо впереди,
на том месте, где когда-то казнили Пугачева, ярко, в упор освещенный
солнцем, зеленеет сад вокруг памятника Репину, и над верхушками деревьев
видны вдали кровли Большого Кремлевского дворца.

Первые четыре класса Ника училась на Софийской набережной - вон там, за
этим садом. Потом спецшколу оттуда перевели, сейчас она здесь по соседству,
в одном из Кадашевских переулков, но тогда находилась рядом с английским
посольством. Учиться там ей не нравилось; преподаватели были хорошие, но с
одноклассниками она не ладила, поэтому и настояла потом, чтобы перейти в
другую школу. Хотя мама была против - та, первая, считалась более
престижной. Странно, думает Ника, вроде бы и не так много лет прошло, а
детство кончилось...

Приятно, конечно, чувствовать себя взрослой, но если всерьез - иногда
вдруг делается и страшновато: а что дальше? Это ведь тоже не такой простой
вопрос, как кажется на первый взгляд. Вернее, вопроса вообще нет, если
соглашаться на готовые решения, принятые за тебя другими; а если хочешь
решать сама, до всего доходить своим умом?

Вздохнув, Ника оттягивает рукав коричневого форменного платья, чтобы
посмотреть на часы, и тут происходит катастрофа: где-то далеко внизу
раздается увесистый всплеск, только что лежавший здесь на тумбе портфель
уходит под воду, скользнув по каменному откосу стенки, и всплывает уже
поодаль, покачиваясь на волне и взблескивая латунным замочком.

При внезапной беде обычно не сразу осознаешь все ее значение, голова в
первый момент занята скорее побочными, второстепенными обстоятельствами
случившегося. Ника разинув рот смотрит на портфель и думает о том, скоро ли
он утонет и утонет ли вообще. Вообще-то не должен: книги - ведь это та же
целлюлоза, а дерево плавает и намокшее. И только потом до нее доходит, что
запас плавучести портфеля - это сейчас вовсе не главная ее проблема. Вот он
удаляется - все-таки уплывает, хотя течение здесь и медленное, - а вместе с
ним уплывают учебники, тетради, дневник, переписанное набело сочинение,
кошелек с полтинником на обед и обратную дорогу, весь тайный запас косметики
и французская четырехцветная "Каравелла"... Ника беспомощно оглядывается -
на набережной, как назло, ни одного рыболова - и вдруг еще шире раскрывает
глаза, в ужасе прижимает к губам ладошку: ключ-то от квартиры тоже уплыл!

Вот теперь ею овладевает полнейшее спокойствие. Бывают положения, когда
человеку можно не опасаться ничего на свете, когда человек буквально
неуязвим - по той простой причине, что ему уже нечего терять и все, что
могло с ним случиться, уже случилось. Занятия пропущены без уважительной
причины, сочинение не сдано, портфель потерян, в квартиру самой не войти -
значит, придется ехать к маме на работу. Ну и прекрасно! Она с самого утра
знала, что ничем хорошим этот день не кончится. Что ж, лишнее доказательство
в пользу неотвратимости судьбы. "И от судеб защиты нет" - это написано еще
когда. И кем!

Около полудня, проголодавшись, Ника появляется во дворе по
Старомонетному переулку, где прошли первые четырнадцать лет ее жизни. Здесь
все по-прежнему: те же раскидистые тенистые тополя, тот же пузатый и
подпертый со всех сторон балками двухэтажный флигель, который обещают снести
уже который год. Теперь, наверное, уже нет смысла: дешевле подождать, пока
развалится сам. Баба Катя, бывшая домработница Ратмановых, сидит на
солнцепеке у своего полуподвального крылечка, чистит картошку в облупленном
эмалированном тазу.

- Здравствуйте, баба Катя! - Ника подходит, целует старуху в макушку и
усаживается рядом на низкую скамеечку, выставив туго обтянутые дедероном
колени.

- А-а, Верунька, это ты, милая. Спасибо, что проведать зашла. Чегой-то
так рано сегодня со школы? Другие еще не прибегли. Во вторую смену, что ль,
занимаешься теперь?

- Нет, почему же... в первую, как и всегда. Я, баба Катя, не была
сегодня в школе. У меня, баба Катя, какой-то ужасный сегодня день. - Голос у
Ники начинает дрожать. - В школу я не пошла, портфель потеряла, вообще...
Дайте я вам буду помогать!

Она решительно забирает у бабы Кати недочищенную картофелину и ножик,
лезвие которого сточено до узкого клинышка.

- Глазки-то чище выковыривай, - говорит баба Катя, - картошка нынче в
овощном сплошь проросшая. Что в школе не была, это ладно, - вам теперь хоть
вовсе не ходи, все равно не выгонят. Учительница тут вчерась к Савельевым
приходила - ну вся как есть изревелась. Молоденькая такая. Сил моих,
говорит, больше никаких нету. Генку-то ихнего зимой в пэтэу списали, месяца
не проучился - опять в школу вернули. Нет, нынче вашему брату жизнь пошла
легкая... то-то вы заголясь бегаете. Передник хотя б возьми, прикройся,
мужики по двору ходят...

Ника, смутившись, быстро прикрывает колени передником.

- А портфель-то куда ж девался? - спрашивает баба Катя. - Фулиганы, что
ль, отняли? Так вроде давно такого не было. В сорок шестом-то году, помню, у
меня на углу хлебные карточки выхватили, и охнуть, милая, не успела, во
как...

- Нет, какие там хулиганы, - Ника вздыхает. - Я его сама уронила в
реку, понимаете? Засмотрелась, а он упал. Я теперь как погорелец, баба Катя,
одолжите мне тридцать копеек. Понимаете, мне нужно хотя бы стакан кофе с
пирожком, иначе Я умру с голода, - это двадцать четыре копейки, ну и пятак,
чтобы доехать к маме на работу. Свой ключ я ведь тоже утопила, мне просто не
войти в квартиру...

- Ну-у, девка, плохи твои дела, - сочувственно говорит баба Катя. -
Портфель-то вроде новый был? Светленький такой, импортный, помню, помню...
Сколько, говоришь, денег-то тебе надо?

- Тридцать копеек. Точнее, двадцать девять, я просто округляю.

- Это значит два девяносто... - Баба Катя погружается в какие-то
сложные подсчеты. - Есть у меня, Верунька, деньги, слышь ты, только за свет
нужно заплатить, два месяца уж не плочено... Да ты погоди, сейчас все
посчитаем...

Баба Катя кряхтя встает, уходит, потом возвращается с очками, кошельком
и квитанционной книжкой.

- Сосед вчерась выписал по счетчику, - говорит она, разворачивая
книжку, - не знаю еще, сколько тут... А ты пока погляди-ка, чего там в
кошельке-то осталось...

Ника вытряхивает из кошелька две помятые желтые бумажки, металлический
юбилейный рубль и еще какую-то мелочь. Всего оказывается три рубля
шестьдесят восемь копеек.

- Видишь, как выходит, - говорит баба Катя. - За свет-то нужно рупь
семьдесят. Тебе и двух рублей не наберется...

- Да зачем мне столько, - смеется Ника. - Мне нужно тридцать копеек,
баба Катя! Вот смотрите, я беру - видите? А это вам.

- Ты ж сказала - два девяносто! - сердится старуха. - Только путаешь,
ну тя к лешему...

- Какие два девяносто! Это вы сказали - два девяносто, вечно вы на
старые деньги все переводите - увидите вот, обсчитают вас когда-нибудь.

- Ладно, ладно. Только слышь, Верунька, ты в пирожковую-то эту не ходи,
нечего себе желудок смолоду портить, мы вот сейчас картошки сварим да
поедим, а ты сбегай покаместь заплати за свет, сберкасса-то наша помнишь
где?

Ника берет квитанционную книжку, два рубля и бежит в сберкассу. Потом
они с бабой Катей обедают - едят картошку, политую пахучим подсолнечным
маслом, и пьют из раскаленных эмалированных кружек немного отдающий веником
чай. Нике очень хочется поделиться с бабой Катей какими-то своими мыслями,
но эти мысли пока не очень ясны ей самой, а баба Катя за последний год стала
немного бестолковой.

Странно - вокруг так много взрослых, а поговорить по-настоящему не с
кем. Даже с родителями. Даже с мамой! Слишком у этих взрослых все получается
ясно и просто, обо всем есть готовое мнение, все разложено по полочкам. Быть
троечницей - позор, никакой серьезной любви в школьном возрасте быть не
может, человек без высшего образования - вообще не человек. Ну и так далее.
Ученье - свет, а Волга впадает в Каспийское море.

- Они мне говорят: в десятом классе уже нужно знать, какую профессию
выбрать! - говорит она возмущенно и дует на свою кружку, пытаясь хоть
немного остудить край. - А я вот ни малейшего понятия не имею, правда я еще
не в десятом... Это еще посмотрим, переведут ли меня, - добавляет она.

- Переведут, никуда не денутся. Чего им с тобой еще год возжаться,
шутка ли. А за професие ты не переживай, професие в наше время приобресть
всякий может В инженера пойдешь, нынче что ни девка, то инженер Конечно,
заработок не тот, зато работа чистая, легкая. А еще, глядишь, и за границу
куда пошлют, полушалок мне привезешь мохеровый. Вон, у Петуниных Зинка с
делегацией ездила, так там...

- Инженер вряд ли из меня получится, - говорит Ника с сомнением. - По
математике-то сплошные тройки. Да и неинтересно мне это...

- Ленивая ты, Верунька, ох ленивая.

- Не знаю, баба Катя, - Ника, подумав, пожимает плечами - Иногда мне
кажется, что я могла бы сделать что угодно, если только почувствовать, что
это действительно нужно, а не просто "так принято"...