Чтение 3–й страницы книги ~Энкантадас или очарованные острова~

невозможным. То, что черепахи являются жертвами искупительного,
злоумышленного, а может быть, и чисто дьявольского колдовства, чаще всего
выражается в их одержимом стремлении слепо выполнять самую бесполезную
работу. Мне приходилось видеть, как они во время своих путешествий
героически таранили попавшиеся на пути скалы - подолгу упирались в них,
пытаясь сдвинуть с места, пыжились, тужились, пыхтели и ни за что не хотели
изменять избранного направления. Думается, эта тяжелая потребность
действовать прямолинейно в хитросплетениях нашего мира и есть их главное
проклятие.

Черепахи, не остановленные препонами, подобными той, что задержали их
приятельницу, попросту натыкались на незначительные помехи - ведра, блоки,
свободные концы такелажа, свернутые в бухты, и, преодолевая эти препятствия,
время от времени шлепались о палубу с ужасающим грохотом. Прислушиваясь к
толчкам и сотрясениям, я размышлял о том логове, из которого они появились.
Я думал об островах, изборожденных отливающими металлом разломами и
провалами, затерявшимися в бездонном сердце ущелистых гор и на многие мили
покрытыми непроходимыми чащами. Затем моему воображению начали рисоваться
три черных, как кузнецы, упрямых чудовища, которые веками корчились в этом
царстве теней, влачась так медленно и натужно, что не только грибы-поганки и
прочая губчатая растительность успевала взойти под ними, но и спины их
покрывались мхом, словно налетом сажи. С ними я затерялся в этом
вулканическом лабиринте, проламывая дорогу сквозь чащу подгнивших сучьев,
пока наконец уже во сне не увидел себя сидящим по-турецки на горбу самой
крупной черепахи. Напротив меня восседали два брамина, и, вместе взятые,
своими лбами мы образовывали треножник, на котором покоился вселенский свод.

Таково было кошмарное видение, порожденное первым впечатлением от
встречи с обитателями Очарованных островов. Но, как это ни странно, на
следующий день вечером я преспокойно сидел в кругу своих товарищей за
веселой трапезой, наслаждаясь бифштексами и жарким из черепах. После ужина в
ход пошли ножи - я помог превратить мощные панцири в три затейливо вогнутые
суповые миски и тщательно полировал плоские желтоватые днища, из которых
получились великолепные подносы.

НАБРОСОК ТРЕТИЙ

Зовется среди них скалой Дурной Упрек.

Ужасно здесь - сам дьявол заскучает.

Из рыб и птиц никто в то место не ходок -

Там только вопль гагар и грубый покрик чаек,

Да кармаран родню пернатых привечает.

Они кричат, присев на жуткий тот утес.

И вторит им прибой, чей голос ветр принес,

И бьется о массив незыблемой скалы,

И волны вверх летят, как капли слез,

И мрачные слова угроз несут валы.

И лодочник тогда легонько подгребает

И той мелодии немыслимой внимает.

И стая страшных птиц над головой взлетела,

Ударом крепких крыл касаясь тела,

И заслонила свет, и ночь весь мир одела,

И ощупью они брели в ее пределах,

Фатальных птиц семья вокруг галдела.

Скала Родондо

Восхождение на высокую каменную башню - не только само по себе
достойное занятие, но и прекрасный способ разобраться в прилегающих
окрестностях. Лучше, если она стоит обособленно и одиноко, подобно
таинственной башне в Нью-Порте, или является единственным сооружением,
сохранившимся от разрушенного замка.

Что касается Очарованных островов, то там мы осчастливлены присутствием
величественного наблюдательного пункта в виде скалы, которая благодаря
особенностям очертания издревле прозывалась испанцами Родондо, или Круглая.
Она поднимается вверх на двести пятьдесят футов от поверхности моря, в
десяти милях от берега, оставляя к востоку и к югу группу гористых островов,
и в увеличенном виде воспроизводит расположение известной Кампанилы,
звонницы святого Марка, возвышающейся среди кучки ветхих зданий,
беспорядочно сгрудившихся вокруг.

Однако не торопитесь насладиться панорамой Энкантадас, потому что
Родондо, эта морская башня, сама заслуживает внимания. Видимая с расстояния
тридцати миль, она добросовестно вносит свою лепту в создание атмосферы
очарованности, витающей над островами, поскольку издалека неизменно
принимается за парус. С дистанции четырех лиг в полдень, подернутая
золотистой дымкой, она напоминает испанский адмиральский корабль, сверху
донизу увешанный сверкающей парусиной. Парус! Парус! Парус! - одновременно
доносится тогда со всех трех мачт. Но стоит подойти поближе - и призрачный
фрегат быстро превращается в сторожевую башню.

Я нанес первый визит в это примечательное место рано поутру. Чтобы
наловить рыбы, мы спустили три шлюпки и, пройдя на веслах около двух миль,
перед самым рассветом оказались в полосе лунной тени, отбрасываемой Родондо.
Вид скалы был ужасен, однако несколько смягчен странным двойным освещением
этого утреннего часа. Огромная полная луна светила низко на западе наподобие
меркнущего маяка, который разливает по поверхности моря мягкие, насыщенные
блики, похожие на отблески догорающих углей в полночном камине; одновременно
весь восток был охвачен бледным предвестным сиянием еще невидимого солнца.
Легкий ветерок апатично шевелил волны, звезды едва мерцали, природа казалась
выбившейся из сил после длительной ночной вахты и неподвижно застывшей в
изнурительном ожидании солнца. Был тот самый час, когда Родондо пребывает в
наилучшем настроении. Сумеречного освещения как раз хватало на то, чтобы
глазу открылись поразительные подробности, но осталось нетронутым туманное
облачение таинственности.

От разрушенного ступенчатого пьедестала, омываемого волнами, др гладко
выбритой вершины башня вздымается ввысь антаблементами геологических
пластов. Эти однородные слои, составляющие громаду, и придают ее очертаниям
своеобразие. Строго по линиям соприкосновения они выступают наружу в виде
массивных округлых полок, возвышающихся одна над другой единообразными
сериями от основания до вершины. Словно стрехи какого-нибудь старого амбара
или аббатства, оживляемые ласточками, эти каменные уступы заселены несметным
количеством морской птицы. Карниз за карнизом, гнездо на гнезде. Сверху
донизу башня испачкана длинными, призрачно-белыми полосами птичьего помета,
что отчасти и придает ей издали вид парусного корабля. Она могла бы
пребывать в состоянии ничем не нарушаемого колдовского покоя, если бы не
демонический гомон пернатых. Не только карнизы - все небо над головой
затянуто крылатым, постоянно перемещающимся кишащим балдахином. На сотни лиг
вокруг скала служит убежищем водоплавающим. К северу, востоку и западу
простирается только открытый океан, так что любой воинственный ястреб,
летящий от побережья Северной Америки, Полинезии или Перу, первую остановку
делает обязательно на Родондо. Круглая скала тterra firma, однако птицы
тверди земной не опускались на нее никогда. Вообразите, что там поселилась
малиновка или канарейка! Она оказалась бы в лапах филистимлян, случись
бедной певунье попасть в окружение стай сильных птиц, птиц-бандитов,
многочисленных, как саранча, и вооруженных длинными клювами, острыми как
кинжалы.

Я не знаю, где еще, кроме Родондо, можно с таким успехом изучать
естественную историю самых любопытных образчиков морских пернатых. Это
птичник Тихого океана. Там приземляются птицы, ни разу не касавшиеся лапками
мачты или дерева, птицы-отшельники, живущие особняком, заоблачные птицы,
знакомые с недосягаемыми высотами атмосферы...

Однако начнем наше обозрение с самого нижнего карниза - наиболее
широкого и часто заливаемого волнами в полную воду. Что это там за
диковинные существа? Они держатся вертикально, словно люди, но не так
симметричны; существа эти расположились вокруг скалы на манер скульптурных
кариатид, как бы поддерживая нависающий над ними свод. Они выглядят
карикатурно - короткие клювы, ступни ног растут прямо из нижней части
туловища, а члены, расположенные по бокам, не назовешь ни плавниками, ни
крыльями, ни руками. Воистину, пингвин - не рыба, не мясо и не дичь и как
съестное не устраивает ни масленицу, ни великий пост. Таким образом, это
самые двусмысленные и наименее удачные из созданий, открытых человеком. С
претензией на принадлежность ко всем трем стихиям и действительно обладая в
этом отношении некоторыми элементарными правами, они не чувствуют себя дома
ни в одной из них. Они беспомощно ковыляют по земле, в воде гребут крыльями,
словно веслами, и судорожно бьют крыльями по воздуху. Будто устыдившись
неудачи, природа-мать прячет подальше свое некрасивое дитя в укромные уголки
земли, вроде Магелланова пролива, или на самом нижнем ярусе скалы Родондо.

А теперь посмотрите чуть выше, туда, где выстроились целые полки
удрученных горем созданий. Что за странные шеренги? Может быть, там
собрались братья Ордена морских францисканцев? Это пеликаны. Тонкие
вытянутые клювы и тяжелые кожаные сумки, подвешенные к ним, придают
пеликанам выражение опечаленности. Задумчивое племя, они часами простаивают
совершенно неподвижно. Скучное пепельное оперение имеет такой вид, будто его
присыпали сверху печной золой. Эта окаянная птица недаром наведывается на
каменистые берега Энкантадас, где вполне мог бы восседать мучимый Иов,
раздирая грудь горшечными черепками.

Еще выше мы замечаем гоуни, или, как его неправильно называют, серого
альбатроса-птицу, которая совсем не смотрится и начисто лишена поэтичности,
не в пример своему прославленному сородичу - белоснежному призраку
заколдованных мысов Горн и Доброй Надежды.

Если мы продолжим подъем с карниза на карниз, то будем находить