Чтение 3–й страницы книги ~Двадцатые годы~

языка! Кому нужны в этой дикой сутолоке Малерб и Ронсар?
Сперва Федор Федорович поехал в Успенское с Петей, подготовить все к
приезду жены.
В ту осень многие уезжали из Москвы. Профессор Маневич, например, ехал
в Екатеринослав. Медлить было опасно. Его все уплотняли и уплотняли.
Районный совдеп отвел верхний этаж его дома под какую-то театральную студию.
Маневич пытался бороться. Наркомпрос то вступался за него, то отступал перед
совдепом. Внезапно кто-то вспомнил о близости Маневича к министру Кассо,
стало уже не до особняка, поколебалось положение в университете...
Любовь Васильевна призналась сестре:
- Он бежит из России...
Она предложила сестре ехать вместе.
- Нет, я поеду на родину Федора Федоровича, - отказалась Вера
Васильевна.
Пока Вера Васильевна раздумывала, пришли из совдепа.
Тетя Люба уехала. Уехала, чтобы никогда уже больше не встретиться ни с
сестрой, ни с племянниками.
- Удрал ваш профессор?
Предложили срочно освободить квартиру. Разрешили взять только ручной
багаж. Да и куда бы они повезли столы и стулья?
Накануне отъезда Славушка с матерью зашли попрощаться с дедом.
Доктор Зверев на круглой чугунной печурке, установленной среди книг, в
нарушение всех противопожарных правил жарил картофельные оладьи.
- Господь с вами, господь с вами, - приговаривал он. - Все
образуется...
Вера Васильевна сама надеялась, что все образуется, но ощущение
бездомности и одиночества не покидало ее всю дорогу.

3

Поезд подолгу стоял на каждой станции, но никто из вагона не выходил:
вылезти затруднительно, а влезть обратно и вовсе невозможно.
Когда поезд подошел к Змиевке, рассветало. Все в вагоне дремали, одна
Вера Васильевна не спала, боялась пропустить остановку.
- Батюшка, - негромко сказала она. - Позвольте...
Священник спал, подложив руку под щеку, шапка с потертым бархатным
верхом, отороченная собачьим мехом, свалилась с головы, длинные волосы
пыльного цвета закрыли лицо.
Вера Васильевна попыталась заглянуть через его голову, но все за окном
было неясно.
- Господа, это Змиевка? - спросила она погромче.
Никто не ответил.
- Нам, кажется, нужно выходить, - беспомощно сказала Вера Васильевна.
- Ты что, мама? - отозвался Славушка с пола. - Приехали?
- Не знаю, - сказала Вера Васильевна. - Никак не пойму.
Славушка поднялся с шинели, на которой спал рядом с Рыбкиным, и тоже
посмотрел в окно.
Название станции за дымкой белесого тумана нельзя было разобрать.
- Что же делать? - опять спросила Вера Васильевна. - Господа...
Славушка наклонился к Рыбкину.
- Послушай, - сказал он. - Сеня... Господи, да проснись же наконец!
- Что? - спросил тот, сразу садясь на полу. - Ты чего?
- Какая станция? - спросил Славушка. - Никак не разберем.
- Любопытный какой, - сказал Рыбкин. - Из-за каждой станции
просыпаться...
- Да я не из-за любопытства, - сказал Славушка, - мы, кажется,
приехали.
- Тогда дело другое...
Рыбкин встал, протиснулся к окну, бесцеремонно оперся на плечо
священника. Стекло запотело, Рыбкин взял священникову шапку и протер окно.
- Вот теперь видно, - сказал он. - Какая-то Змиевка.
- Змиевка! - Славушка обернулся к матери. - Слышишь, мама: Змиевка!
- Неужели Змиевка? - взволновалась Вера Васильевна. - Нам выходить!
Вера Васильевна метнулась к проходу - все загорожено, люди сидели,
приткнувшись друг к другу, тюки, мешки, корзины преграждали путь.
Она беспомощно оглянулась на Рыбкина.
- Что же делать?
- Ничего, выпрыгнешь, - сказал тот.
Он опять протиснулся к окну, перегнулся через священника, взялся за
оконные ремни и потянул раму на себя.
- Что такое? - спросил священник и поднял голову.
Струя холодного воздуха потянулась в окно.
- Кто там? - в свою очередь, спросил мужик в черном полушубке. - Какого
дьявола...
- Что за безобразие? - закричал кто-то с багажной полки сиплым голосом
и визгливо закашлялся. - Закройте окно, теперь не лето!
Но Рыбкин даже не отозвался.
- Подходи, - сказал он Славушке, - а ты подвинься, батя...
Славушка послушно протиснулся к нему, Семен повернул мальчика спиной к
окну, взял под мышки, осторожно спустил через окно и поставил на землю.
- Ну как, стоишь? - спросил Рыбкин. - Принимай инструменты.
Так же осторожно он спустил в окно саквояж.
- Поосторожнее, - сказал он наставительно Славушке, когда в мешке опять
брякнуло. - Что там у вас - посуда, что ли?
- Да вы что? - зло спросил кто-то сзади. - Долго тут будете
безобразничать?
- А чего разговаривать? - сказал человек, выменявший вечером сахар за
газету. - Оттолкнуть и закрыть!
- Успеешь, - невозмутимо сказал Рыбкин, не глядя на говорящего, и
протянул руку Вере Васильевне. - Давай, учительница...
- Я не знаю... - нерешительно сказала Вера Васильевна, придерживая юбку
рукой.
- А еще учительница! - сказал человек, выменявший сахар. - Такие
воспитают.
- Разврат от таких и смута, - сказал священник. - Не будь на мне
сана...
Рыбкин подсадил Веру Васильевну на столик.
- Заправь юбку меж коленей, - приказал он. - И будем нырять.
И Вера Васильевна оказалась на платформе.
- Благополучно?
- Спасибо, - поблагодарила она. - Большое спасибо.
- Не на чем, - сказал Рыбкин. - Вы мне, а я вам.
- А ты далеко едешь? - спросил Славушка солдата.
- Отсюда не видать.
- Ну, прощай, - сказал Славушка...
Ему не хотелось расставаться с новым знакомым, Славушка понимал, что
они никогда уже больше не увидятся.
- Как тебя зовут? - спросил Рыбкин мальчика.
- Славушка.
- Нет, полностью, - сказал Рыбкин.
- Вячеслав.
- А по фамилии?
- Ознобишин.
- А как меня зовут - помнишь? - спросил Рыбкин.
- Рыбкин Семен, - сказал Славушка.
- Правильно, - сказал Рыбкин. - Давай руку.
Славушка протянул руку к окну.
- До свиданья, товарищ Ознобишин, - сказал Рыбкин.
- До свиданья, товарищ Рыбкин, - сказал Славушка.
За окном слышался гневный ропот, но отпихнуть солдата от окна никто не
решался.
- Галдят, - сказал Рыбкин, чуть ухмыляясь и кося вбок глазом. - Надо
закупориваться. - Он кивнул Вере Васильевне. - До свиданья и вам, Вера
Васильевна. Учите ребят, желаю. У меня тоже была правильная учительша...
- Постой! - закричал Славушка, отставив саквояж. - Знаешь... Дай мне
чего-нибудь! На память...
- Чего на память? - переспросил Рыбкин, и точно тень прошла по его
лицу.
Он сунул руку в карман и отрицательно покачал головой.
- Нету, - сказал он. - Я бы дал, да не осталось ни кусочка.
Лицо Славушки вспыхнуло оттого, что Рыбкин мог подумать, будто Славушка
клянчит у него сахар.
- Да ты что! - воскликнул Славушка. - Разве я сахара? Я память от
тебя...
Он нащупал в кармане перочинный нож со множеством приспособлений,
подаренный ему отчимом, и сунул в руку Рыбкину.
- Это от меня память, - скороговоркой сказал он, захлебываясь словами.
- На всю жизнь. А ты мне... - Он запнулся, не зная, что сказать. - А ты
мне... Хоть пуговицу!
Сырое осеннее утро, резкий холодный ветер, брань рассерженных
пассажиров - все позабылось на мгновение.
- Да у меня и пуговицы-то... - несмело сказал Рыбкин и улыбнулся. -
Постой...
Он сунул руку за пазуху, достал газету, разорвал пополам и протянул
мальчику. В те голодные годы, особенно для мужчин, газета тоже была
драгоценностью.
- Не серчай, больше нечего, - сказал он, виновато улыбаясь. - Но ежели
на память...
- Спасибо, - сказал Славушка и спрятал газету в карман.