людей обнаружить, что я ее знаю, и я ограничился легким полупоклоном,
который свидетельствовал о моем внимании к ней и одновременно не мог быть
замечен окружающими.
Но она равнодушно отвела от меня безразличные свои глаза и ни одним
движением ресниц не ответила на мое приветствие, точно видела меня впервые в
жизни.
Я подозвал официанта.
- Скажите, - спросил я его, кивая в сторону своей ночной спутницы, -
эта дама часто бывает здесь?
- Я не знаю этой дамы, - с вежливым равнодушием ответил официант. - Но
если желаете, я могу познакомить вас с другой дамой, настоящая блондинка и
очень любит высоких мужчин.
Я его поблагодарил...
Тем временем моя незнакомка и ее спутники поднялись и пошли к выходу.
Они прошли мимо моего столика, и на меня снова пахнуло слабым и пряным
ароматом незнакомых духов...
Очевидно, она отнюдь не мечтала о продолжении нашего знакомства. Выждав
минуту, чтобы не дать никому заметить, за кем я следую, я бросил на стол
несколько бумажек и пошел из зала. В вестибюле никого уже не было. Я вышел
на улицу, но и на улице не было никого, кроме редких прохожих, которых
отнюдь нельзя было спутать с интересующими меня людьми. Я обернулся к
швейцару.
- Вы не заметили дамы... в светлом пальто?..
Швейцар вежливо и даже чуть соболезнующе улыбнулся.
- Они только что уехали в машине, втроем: две дамы и один господин...
Мне не оставалось ничего другого, как пойти домой с тем, чтобы с утра
поставить в известность обо всем происшедшем тех, кому следовало об этом
знать.
Приняв это благоразумное решение, я сунул швейцару чаевые, спустился со
ступенек на тротуар и не спеша отошел от ресторана. Я спокойно шел по улицам
сонной Риги, редким прохожим было до меня столько же дела, сколько мне до
них, дошел до дома, в котором жили Цеплисы - такова была фамилия моих
хозяев, - постоял у парадного, оглянулся по сторонам, открыл дверь, вошел в
дом, запер дверь с внутренней стороны и с облегчением подумал, что теперь-то
все странные происшествия этого вечера кончились наверняка и ничто не
нарушит покоя этого большого дома, населенного простыми трудолюбивыми
людьми.
Я не спеша поднимался по лестнице, и вдруг у меня опять появилось
ощущение тревоги, мне почудилось, что я на лестнице не один, что кто-то
притаился в окружающем меня мраке, что меня кто-то ждет и вот-вот схватит
невидимыми руками...
Я замедлил шаг, потом остановился, напряженно вслушиваясь в тишину.
Внезапно вспыхнул свет, выхватив из тьмы ступеньки лестницы, серую стену.
Почти мгновенно я сообразил, что кто-то засветил надо мной электрический
карманный фонарь...
Вверху, на лестничной площадке, стояла все та же незнакомка, которую я
сопровождал по набережной Даугавы и не более как час назад видел в зале
ночного ресторана. Она стояла прямо передо мной в своем светлом пальто, под
которым виднелось черное бархатное платье, руки ее были заложены в карманы,
а прищуренные зеленоватые глаза устремлены на меня.
Я не успел ее о чем-либо спросить, она неторопливо вытянула из кармана
правую руку, подняла, и я увидел направленное на меня дуло небольшого
пистолета.
- Однако... - сказал я и, прежде чем она выстрелила - это запомнилось
мне совершенно отчетливо, - услышал грохот и потерял сознание.
Глава II. ДЕРЖИТЕ СЕБЯ В РУКАХ
Первое, что я увидел, когда пришел в себя, это лицо женщины, стрелявшей
в меня из пистолета. Я ощущал невероятную слабость, сковывающую все мое
тело. Голову я не мог поднять... Вокруг было бело и светло, и прямо над моим
лицом виднелось слегка улыбающееся и скорее недоброе, чем равнодушное лицо
таинственной незнакомки.
Я пошевелил губами:
- Что это... Что со мной?
- Молчите, молчите, - прошептала она повелительно и, пожалуй, даже
ласково. - Ни слова по-русски. Если хотите жить, молчите. Позже я объясню...
Но мне и самому не хотелось говорить: так я был слаб. Голова
закружилась опять, и я закрыл глаза, а когда открыл снова, незнакомки уже не
было. Я стал медленно приходить в себя и всматриваться в то, что меня
окружало.
Бело и светло. Я находился в больничной палате. Да, несомненно, я
находился в больнице. Белые стены, белые столики, никелированные кровати.
Два больших окна, из которых льется ослепительный золотистый летний свет. В
палате всего три койки. На одной из них, у окна, лежу я, на другой, в
стороне от меня, у дверей, еще какой-то больной, третья, у противоположной
стены, пустая.
И вдруг я сразу вспоминаю все, - наконец-то я совершенно очнулся! -
весь этот странный вечер, непонятные события и недосказанные фразы и точку,
поставленную пулей, направленной в мое сердце... Я с трудом поднял руку,
непослушную, слабую и как будто не принадлежащую мне, и провел ладонью по
груди...
Да, грудь забинтована, в меня действительно стреляли.
Сколько времени лежу я в этой больнице и почему здесь находится эта
женщина?
- Товарищ... - позвал я больного, лежащего возле дверей, но он мне не
ответил, даже не пошевелился. Позже я узнал, что он, к моему счастью, просто
не слышал, не мог слышать мой зов.
В это время послышались голоса, двери распахнулись, и в палату вошло
много людей, все они были в белых халатах и в белых шапочках, и я сообразил,
что это врачебный обход.
Вошедшие были в хорошем настроении, смеялись и обменивались шутками, но
почему-то все говорили по-немецки. Прежде всего они подошли к больному,
который лежал около дверей. Один из вошедших, молодой приземистый толстяк,
быстро заговорил, я с трудом разбирал его речь. Видимо, он докладывал о
состоянии больного. В группе выделялся другой человек, долговязый и какой-то
очень сухой, почти старик, с надменной, высоко поднятой птичьей головкой; он
был центром группы, все остальные - и это было заметно - были подчиненными.
- Господин профессор, господин профессор, - то и дело титуловал старика
толстяк, обращаясь к нему и что-то рассказывая о больном.
- Очень хорошо, - сердито произнес старик и, внезапно оборвав толстяка,
поднял вверх худую, жилистую руку, показал своим спутникам четыре длинных
растопыренных пальца и деловито перечислил: - Один, два, три, четыре... Все!
Только спустя четыре дня я понял, что хотел сказать этим старик, и
преисполнился к нему уважением.
Затем старик повернулся в мою сторону, и все подошли ко мне. На этот
раз заговорил не толстяк, а та самая таинственная женщина, которая была
виновницей моего пребывания в этой палате и все с большей и большей
очевидностью начинала играть какую-то роль в моей судьбе. Она, как и другие,
была в белом халате, и голова ее была повязана белой косынкой. Не знаю уж, в
качестве кого выступала она здесь, но вела она себя среди всех этих медиков
совершенно свободно.
Она указала на меня.
- Это, господин профессор, ваше достижение...
Она отлично говорила по-немецки, и я хорошо ее понимал. Старик,
которого все называли профессором, снисходительно улыбнулся - не знаю, тому
ли, что он действительно чего-то достиг, или просто женщине, одарившей его
таким комплиментом.
- Да, в этом случае, - как бы отщелкал своим сухим языком профессор, -
все идет отлично.
- Он очнулся сегодня утром, - продолжала незнакомка. - Пытался
разговаривать, но я остановила, он еще слаб, и будет лучше...
- О, вы отличная сиделка! - похвалил ее профессор с любезной улыбкой, с
какой не обращался ни к кому из присутствующих. - Будем надеяться, что под
вашим наблюдением ничто не помешает господину... господину...
Профессор запнулся.
- Господину Августу Берзиню, - торопливо подсказала незнакомка. - Вы же
знаете...
- Господину Августу Берзиню... - аккуратно повторил профессор и
многозначительно ей кивнул. - Никакие силы не помешают ему скоро стать на
ноги.
Он склонился ко мне, оттянул мои нижние веки и посмотрел мне в глаза.
- Молодость! - добавил он с добродушной снисходительностью. - Будь у
него явления склероза, я бы не дал за его жизнь и пфеннига.
С некоторой даже доброжелательностью он притронулся к моему плечу
своими длинными осторожными пальцами.
- Вы - я это читаю в ваших глазах - и не собирались умирать, -
неожиданно произнес он по-английски и вдруг процитировал Шекспира: "Трусы
умирают в своей жизни много раз, а храбрый человек умирает только однажды".
Это была похвала, я не понял, почему он отнес ее ко мне, но в данную
минуту меня гораздо больше интересовало, что происходит со мной и где я
нахожусь.
Затем профессор повернулся и журавлиной походкой, не сгибая ног в
коленях, пошел прочь из палаты. Все, в том числе и моя незнакомка, гуськом
потянулись за ним.
Я опять остался один и подумал: не брежу ли я? Почему меня, Андрея
Шломо Вульф
Лукин Евгений
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Курылев Олег
Пехов Алексей