безучастным к такой беде, как пожар. Дома в Сент-Хэлен были все больше
деревянные, крытые рифленым железом, и население жило в постоянном страхе
перед огнем. Пожарный колокол зазвонил около двух пополуночи, и сразу же
город охватила телефонная лихорадка. Чуть ли не впервые я себя
почувствовал заправским газетчиком. Позвонил на станцию, и Фред Гибсон
сказал мне, что горит дом Макгиббонов на Мун-стрит.
крас...
спал. Том успел одеться и ругал меня на все корки: два дня назад я снял с
его велосипеда шину и надел на свой, считая, что мне по роду занятий
велосипед нужней.
меня отвезти.
туфли. Но у Тома костюм был в полном порядке. В этом отношении он пошел в
отца: все было для него лучше, чем показаться на люди неряшливо одетым.
велосипеда. - Но я _должен_ быть там, понял? Должен, вот и все.
мной нажимал левой ногой на педаль, - но, только выехав на Мун-стрит,
увидели полыхающее пламя. Перед домом, где был пожар, собралась толпа,
были тут и соседи и прибежавшие с других улиц. Пожарная команда энергично
сражалась с превосходящими силами противника, на мостовой громоздилась
куча домашнего скарба Макгиббонов - мебель, одежда, кухонная утварь, - а
рядом, в ночных сорочках, выглядывавших из-под пальто, стояли миссис
Макгиббон и две ее дочери (самого Локки не было в городе). Младшая,
Смайли, плакала, старшая держалась спокойно и с достоинством; в этом не
было ничего удивительного, - авантюризм Локки, часто приводивший к
житейским крахам, выработал у членов его семьи философское отношение к
жизни.
огонь. Две фигурки, украшавшие каминную полку, горели, как два языческих
идола на ритуальном костре; из мягкого кресла, прорвав горящую обивку,
вдруг со звоном выскочила пружина. Кое-какие предметы обстановки еще
уцелели в самом центре этой геенны местного значения, но никто не двигался
с места, чтобы вытащить их из огня.
подобрался к пианино. Не в силах дольше терпеть вынужденное бездействие,
оскорбительное для его расцветающей мужественности, Том вдруг перепрыгнул
через путаницу пожарных рукавов, пробежал по дорожке, ведущей к горящему
дому, и исчез в нем с той стороны, где пламя было послабее. Через минуту
он показался опять, взъерошенный, точно спугнутый голубь, таща за собой
что-то большое и нескладное. Это оказалась гладильная доска. На ней уже
тлела матерчатая обшивка, и Том на бегу сбивал огонь. Весь красный, с
опаленными волосами, он подбежал к миссис Макгиббон и бросил доску на
мостовую у ее ног.
это тебе вздумалось?
поплелся прочь.
которые жизнь громоздит перед взрослым мужчиной, и ему захотелось хоть
чем-нибудь выразить свой протест против этой тупой и жестокой силы, свое
нежелание подчиниться ее неожиданно мощному напору.
и, когда Локки вернулся из Нуэ, соседнего городка, куда он ездил проводить
матч боксеров-любителей из числа сезонных батраков, соболезнования
посыпались на него со всех сторон; Локки в городке любили. Семья нашла
себе пристанище в старом домишке у реки, приходские власти помогли
обжиться, хотя, надо сказать, большая часть имущества Макгиббонов каким-то
чудом уцелела от огня.
нашей семьи огонь стал играть постоянную и какую-то роковую роль. Вскоре
Том поскандалил с отцом из-за своей дружбы с одним старым немцем,
паровозным механиком, жившим при железнодорожном депо. Старика звали Ганс
Драйзер, он был членом Клуба левой книги и давал Тому читать книжки о
гражданской войне в Испании. Одна такая книжка попалась отцу на глаза, и
он, недолго думая, бросил ее в топившуюся плиту, а Том пригрозил в
отместку сжечь "Возрождение" Уолтера Патера, одну из любимых отцовских
книг, - угроза совершенно несбыточная, так как Том почти с религиозным
благоговением относился к печатному слову.
Уокер, торговец зерном и фуражом и в то же время местный агент
Австралазийской компании страхования от огня, которая не раз пользовалась
юридическими советами отца. По его словам, Локки Макгиббон потребовал от
компании выплаты страховой премии в размере пятисот фунтов. Дормен Уокер
был убежден, что Локки сам поджег свой дом, чтобы получить премию (что,
кстати, вполне было похоже на Локки), но отец не поверил. При всей его
пигмалионовской щепетильности в вопросах морали ему всегда трудно было
представить себе, что кто-то может сознательно обманывать закон, и он не
намерен был брать Локки под подозрение только по слову этого плюгавого,
сморщенного человечка. К тому же в нем говорило инстинктивное недоверие
юриста к догадкам, не основанным на фактах.
Сперва он было предложил обратиться в полицию - пусть расследуют дело и
установят, есть ли улики, позволяющие говорить о преступлении; но Дормен
Уокер (он был протестант, хоть и австралиец, но отец презирал его за
хитрость и отсутствие собственного достоинства) возразил, что у Локки
полно дружков, а начальник местного полицейского управления сержант Джо
Коллинз - католик, и потому полиция не станет всерьез заниматься
расследованием причин пожара, так же как она никогда не занималась всерьез
расследованием тех сомнительных затей, ради которых Локки каждое
воскресенье ездил за реку, в Новый Южный Уэльс. А между тем у Дормена
Уокера откуда-то были сведения, что денежные дела Локки сейчас особенно
плохи: подходит срок двум его векселям на сумму около тысячи фунтов, и ему
грозит полное разорение.
помощь Тома. Но помните, Уокер, не хитрить и не шпионить. Действуйте
только в открытую.
человек всегда действует в открытую, и Том был тут первым учеником, хотя к
другим статьям семейного кодекса морали относился все более и более
критически.
сгоревший дом - закон предоставлял страховым агентам такие полномочия, и
Локки, сколько ни злился, не мог этому помешать. Тому, вероятно, нравилось
разыгрывать детектива, но особенно ему нравилось представлять закон; так
же как и отец, свято веря в исконную непогрешимость правосудия, он считал
это своим природным правом, от которого не намерен был отступаться, что бы
там ни внушал ему старый Ганс Драйзер.
по-честному, - Локки Макгиббон послал свою старшую дочь, Маргарет (у нее
было два или три имени, но мы все звали ее Пегги). До этого случая Том и
Пегги не обменялись и сотней фраз за всю свою жизнь, включая ночь пожара,
и нынешняя их встреча в таких сложных обстоятельствах не сулила ничего
хорошего. Локки при всей своей дерзости был увертлив и осторожен - дела
его того требовали, - но жена и дочери Локки, все три статные, яркие,
золотисто-рыжие, ничего на свете не страшились.
зеленые, с лукавинкой, глаза, и она уже гораздо больше была женщиной, чем
ее ровесник Том - мужчиной. Похожая на свою красавицу мать, она успела
стяжать себе славу записной кокетки и обольстительницы. Это ее зеленые, с
лукавинкой, глаза принесли ей такую славу. Вся живость ума, все женское
естество Пегги светились в этих глазах, которые ни перед кем не опускались
долу и каждого, словно с любопытством, спрашивали о чем-то. Вероятно, в
том и состоял секрет ее женской привлекательности: когда ее взгляд
встречался с вашим, вам казалось, что она рассматривает вас неспроста, что
она о вас думает, что-то хочет в вас понять, даже обещает вам что-то, и
это обычно вводило в заблуждение мужчин, видевших зазывную смелость там,
где в действительности было лишь насмешливое любопытство. По-моему, Пегги
и сама не знала, чему обязана своей неоправданной репутацией, но я, надо
сказать, никогда не обманывался на ее счет.
потому что верила в бога и побаивалась святых отцов; не исключено было
даже, что ей предстоит пойти в монахини, как это часто бывает в
католических семьях, где есть две дочери. Впрочем, в равной степени можно
было ожидать, что она пойдет по стопам матери, когда-то выступавшей в
оперетте, и станет танцовщицей - она уже и сейчас считалась у нас одной из
лучших исполнительниц народных шотландских танцев. Для нее были открыты
оба пути. Но, по правде сказать, я затруднялся представить ее себе в
монашеском сане: очень уж она была бойка и язычок у нее был злой,
отцовский. Тому это пришлось испытать на себе, пока он прилежно копался в
Шилова Юлия
Влодавец Леонид
Зыков Виталий
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Белов Вольф