повсюду они одинаково истощают силы; переживает все наслаждения только одна
утеха -тщеславие. Тщеславие! Это всегда наше "я". А что может удовлетворить
тщеславие? Золото! Потоки золота. Чтобы осуществить наши прихоти, нужно
время, нужны материальные возможности или усилия. Ну что ж! В золоте все
содержится в зародыше, и все оно дает в действительности.
чтобы убивать все вечера за картами в надежде выиграть несколько су. Только
дураки могут тратить время на размышления о самых обыденных делах-возляжет
ли такая-то дама на диван одна или в приятном обществе и чего у ней больше:
крови или лимфы, темперамента или добродетели? Только простофили могут
воображать, что они приносят пользу ближнему, занимаясь установлением
принципов политики, чтобы управлять событиями, которых никогда нельзя
предвидеть. Только олухам может быть приятно болтать об актерах и повторять
их остроты, каждый день кружиться на прогулках, как звери в клетках, разве
лишь на пространстве чуть побольше; рядиться ради других, задавать пиры ради
других, похваляться чистокровной лошадью или новомодной коляской, которую
посчастливилось купить на целых три дня раньше, чем соседу. Вот вам вся
жизнь ваших парижан, вся она укладывается в эти несколько фраз. Верно? Но
взгляните на существование человека с той высоты, на какую им не подняться.
В чем счастье? Это или сильные волнения, подтачивающие нашу жизнь, или
размеренные занятия, которые превращают ее в некое подобие хорошо
отрегулированного английского механизма. Выше этого счастья стоит так
называемая "благородная" любознательность, стремление проникнуть в тайны
природы и добиться известных результатов, воспроизводя ее явления. Вот вам в
двух словах искусство и наука, страсть и спокойствие. Верно? Так вот, все
человеческие страсти, распаленные столкновением интересов в нынешнем вашем
обществе, проходят передо мною, и я произвожу им смотр, а сам живу в
спокойствии. Научную вашу любознательность, своего рода поединок, в котором
человек всегда бывает повержен, я заменяю проникновением во все
побудительные причины, которые движут человечеством. Словом, я владею миром,
не утомляя себя, а мир не имеет надо мною ни малейшей власти.
истории, случившиеся сегодня утром на моих глазах, и вы поймете, в чем мои
утехи.
ковровый занавес, кольца которого взвизгнули, скользнув по металлическому
пруту, и снова сел в кресло.
векселя - остальные я еще вчера пустил в ход при расчетах по своим
операциям. И то барыш! Ведь при учете я сбрасываю с платежной суммы расходы
по взиманию долга и ставлю по сорок су на извозчика, хотя и не думал его
нанимать. Разве не забавно, что из-за каких-нибудь шести франков учетного
процента я бегу через весь Париж? Это я-то! Человек, который никому не
подвластен и платит налога всего семь франков. Первый вексель, на тысячу
франков, учел у меня молодой человек, писаный красавец и щеголь: у него
жилетка с искрой, у него и лорнет, и тильбюри, и английская лошадь, и тому
подобное. А выдан был вексель женщиной, одной из самых прелестных парижанок,
женой какого-то богатого помещика и вдобавок графа. Почему же ее сиятельство
графиня подписала вексель, юридически недействительный, но практически
вполне надежный? Ведь эти жалкие женщины, светские дамы, до того боятся
семейных скандалов в случае протеста векселя, что готовы бывают расплатиться
собственной своей особой, коли не могут заплатить деньгами. Мне захотел ось
узнать тайную цену этого векселя. Что тут скрывается: глупость,
опрометчивость, любовь или сострадание? Второй вексель на такую же сумму,
подписанный некоей Фанни Мальво, учел у меня купец, торгующий полотном,
верный кандидат в банкроты. Ведь ни один человек, если у него еще есть хоть
самый малый кредит в банке, не придет в мою лавочку: первый же его шаг от
порога моей комнаты к моему письменному столу изобличает отчаяние, тщетные
поиски ссуды у всех банкиров и надвигающийся крах. Я вижу у себя только
затравленных оленей, за которыми гонится целая свора заимодавцев. Графиня
живет на Гельдерской улице, а Фанни Мальво- на улице Монмартр. Сколько
догадок я строил, когда выходил нынче утром из дому!
ласковей, чем отца родного. Уж как графиня начнет фокусничать, какую будет
комедию ломать из-за тысячи франков! Приветливо заулыбается, заговорит
вкрадчивым, нежным голоском, каким любезничает с тем молодчиком, на чье имя
выдан вексель, пожалуй, будет даже умолять меня! А я...- Старик бросил на
меня холодный взгляд.-А я непоколебим! - сказал он. - Я появляюсь как
возмездие, как укор совести... Ну, оставим мои догадки. Прихожу.
полдень".
ковре, устилавшем мраморные ступени. Я люблю пачкать грязными башмаками
ковры у богатых людей - не из мелкого самолюбия, а чтобы дать почувствовать
когтистую лапу Неотвратимости. Прихожу на улицу Монмартр, в неказистый дом,
отворяю ветхую калитку в воротах, вижу двор - настоящий колодец, куда
никогда не заглядывает солнце. В каморке привратницы темно, стекло в огне
грязное, как измызганный, засаленный рукав теплого халата, да еще все в
трещинах.
оставила для вас деньги".
на самое должницу. Мне почему-то казалось, что это хорошенькая вертихвостка.
Ну вот. Утро я провел на бульваре, рассматривал гравюры в окнах магазинов.
Но ровно в полдень я уже проходил по гостиной, смежной со спальней графини.
она сейчас приняла вас".
Зато какую же я красавицу тут увидел! В спешке она только накинула на
обнаженные плечи кашемировую шаль и куталась в нее так искусно, что под этим
покровом вырисовывалась вся ее статная фигура. На ней был лишь пеньюар,
отделанный белоснежным рюшем,- значит, не меньше двух тысяч франков в год
уходило на прачку, мастерицу по стирке тонкого белья. Голова ее была
небрежно повязана, как у креолки, пестрым шелковым платком, а из-под него
выбивались крупные черные локоны. Раскрытая постель была смята, и беспорядок
ее говорил о тревожном сне. Художник дорого бы дал, чтобы побыть хоть
несколько минут в спальне моей должницы в это утро. Складки занавесей у
кровати дышали сладострастной негой, сбитая простыня на голубом шелковом
пуховике, смятая подушка, резко белевшая на этом лазурном фоне кружевными
своими оборками, казалось, еще сохраняли неясный отпечаток дивных форм,
дразнивший воображение. На медвежьей шкуре, разостланной у бронзовых львов,
поддерживающих кровать красного дерева, блестел атлас белых туфелек,
небрежно сброшенных усталой женщиной по возвращении с бала. Со спинки стула
свешивалось измятое платье, рукавами касаясь ковра. Вокруг ножки кресла
обвились прозрачные чулки, которые унесло бы дуновение ветерка. По диванчику
протянулись белые шелковые подвязки. На камине переливались блестки
полураскрытого дорогого веера. Ящики комода остались не задвинутыми. По всей
комнате раскиданы были цветы, бриллианты, перчатки, букет, пояс и прочие
принадлежности бального наряда. Пахло какими-то тонкими духами. Во всем была
красота, лишенная гармонии, роскошь и беспорядок. И уже нищета, грозившая
этой женщине или ее возлюбленному, притаившаяся за всей этой роскошью,
поднимала голову и казала им свои острые зубы. Утомленное лицо графини было
под стать всей ее опочивальне, усеянной приметами минувшего празднества.
вчера все они были ее убором и кто-то восторгался ими. И все они сливались в
образ любви, отравленной угрызениями совести, в образ рассеянной жизни,
роскоши, шумной суеты и выдавали танталовы усилия поймать ускользающие
наслаждения. Красные пятна, проступившие на щеках этой молодой женщины,
свидетельствовали лишь о нежности ее кожи, но лицо ее как будто припухло,
темные тени под глазами, казалось, обозначились резче обычного. И все же
природная энергия била в ней ключом, а все эти признаки безрассудной жизни
не портили ее красоты. Глаза ее сверкали, она была великолепна: она
напоминала одну из прекрасных Иродиад кисти Леонардо да Винчи (я ведь
когда-то перепродавал картины старых мастеров), от нее веяло жизнью и силой.
Ничего не было хилого, жалкого ни в линиях ее стана, ни в ее чертах: она,
несомненно, должна была внушать любовь, но сама, казалось, была сильнее
любви. Словом, эта женщина понравилась мне. Давно мое сердце так не билось.
А значит, я уже получил плату. Я сам отдал бы тысячу франков за то, чтобы
вновь изведать ощущения, напоминающие мне дни молодости.
любезны немного отсрочить платеж?"
который предъявил ей.- До этого срока я не имею права опротестовать ваш
вексель".
титул, плати за свое счастье, за все исключительные преимущества, которыми
ты пользуешься. Для охраны своего добра богачи изобрели трибуналы, судей,
гильотину, к которой, как мотыльки на гибельный огонь, сами устремляются,
глупцы. Но для вас, для людей, которые спят на шелку и шелком укрываются,
существует кое-что иное: укоры совести, скрежет зубовный, скрываемый
Самойлова Елена
Аникина Наталья
Каргалов Вадим
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур