такому утверждению. Каждое его слово, каждая фраза насыщены эмоциями.
Рассказ его взволнован, динамичен. Это отнюдь не речь равнодушного человека.
Он пишет: "Само собою напрашивалось сравнение этого тощего, затянутого во
фрак стряпчего с замороженной гадюкой", или. "старый щеголь времен Империи
...как-то сразу перезрел, точно дыня, еще зеленая накануне и пожелтевшая за
одну ночь", или: "Мадемуазель де Ляэ, угрюмая девица из породы сварливых,
сложения мало изящного с белесыми волосами... и с аристократическими
замашками" и т. д. и т. п. Здесь, как видим, не только описание, но и
суждение, иначе говоря - идейная позиция автора.
мастерства. Бальзак щедро рассыпает советы самого ценнейшего свойства.
необходима в любом произведении", "Вводите сразу в действие", "Беритесь за
сюжет то сбоку, то с хвоста; короче, обрабатывайте его в разных планах,
чтобы не стать однообразным" и т. д.
для читателя. Его суждения не всегда верны, но всегда интересны, оригинальны
и вызывают на размышления, активизируют.
Лефевра, изображающую Наполеона, и следует великолепный спич: "...целая
поэма пламенной меланхолии, тайного властолюбия, скрытой жажды действия
Внимательно вглядитесь в лицо: вы увидите в нем гениальность и замкнутость,
хитрость и величие. Взгляд одухотворен, как взгляд женщины. Взор ищет
широкого простора, горит желанием побеждать препятствия..."
непременно выскажет суждение - оригинальное, поражающее нас своей
неожиданностью и точностью наблюдения.
лицемерными нравами его родины",- пишет он о кумире своих современников.
Оценка, может быть, обидная для английского писателя и всей Англии, но
верная.
скромности. В ней нет ничего малого, в ней все грандиозно и поднято до
масштабов общечеловеческих. Это - создание гения.
были уже большим поэтом; Вы, как Шатобриан, как все истинные таланты,
восставали против завистников, притаившихся за столбцами Газеты или
укрывшихся в ее подвалах. Я желал бы поэтому, чтобы Ваше победоносное имя
способствовало победе произведения, которое я посвящаю Вам и которое, по
мнению некоторых, является не только подвигом мужества, но и правдивой
историей. Неужели журналисты, как и маркизы, финансисты, лекари, прокуроры,
не были бы достойны пера Мольера и его театра? Почему бы Человеческой
комедии, которая castigat ridendo mores 1, не пренебречь одной из
общественных сил, если парижская Печать не пренебрегает ни одной?
моего искреннего восхищения и дружбы.
Стенхопа и валики, накатывающие краску, еще не появились в маленьких
провинциальных типографиях. Несмотря на то, что Ангулем основным своим
промыслом был связан с парижскими типографиями, здесь по-прежнему работали
на деревянных станках, обогативших язык ныне забытым выражением: довести
станок до скрипа. В здешней отсталой типографии все еще существовали
пропитанные краской кожаные мацы, которыми тискальщик наносил краску на
печатную форму. Выдвижная доска, где помещается форма с набранным шрифтом,
на которую накладывается лист бумаги, высекалась из камня и оправдывала свое
название мрамор. Прожорливые механические станки в наши дни настолько
вытеснили из памяти тот механизм, которому несмотря на его несовершенства,
мы обязаны прекрасными изданиями Эльзевиров, Плантенов, Аль-дов и Дидо, что
приходится упомянуть о старом типографском оборудовании, вызывавшем в
Жероме-Никола Сешаре суеверную любовь, ибо оно играет некую роль в этой
большой повести о малых делах.
жаргоне называют тискальщиков типографские рабочие, набирающие шрифт. Так,
очевидно, прозвали тискальщиков за то, что они, точно медведи в клетке,
топчутся на одном месте, раскачиваясь от кипсея к станку и от станка к
кипсею. Медведи в отместку окрестили наборщиков Обезьянами за то, что
наборщики с чисто обезьяньим проворством вылавливают литеры из ста
пятидесяти двух отделений наборной кассы, где лежит шрифт. В грозную пору
1793 года Сешару было около пятидесяти лет от роду, и он был женат. Возраст
и семейное положение спасли его от всеобщего набора, когда под ружье встали
почти все рабочие. Старый тискальщик очутился один
бездетную вдову. Предприятию, казалось, грозило немедленное разорение:
отшельник Медведь не мог преобразиться в Обезьяну, ибо, будучи печатником,
он так и не научился читать и писать. Несмотря на его невежество, один из
представителей народа, спеша распространить замечательные декреты Конвента,
выдал тискальщику патент мастера печатного дела и обязал его работать на
нужды государства. Получив этот опасный патент, гражданин Сешар возместил
убытки вдове хозяина, отдав ей сбережения своей жены, и тем самым приобрел
за полцены оборудование типографии. Но не в этом было дело. Надо было
грамотно и без промедления печатать республиканские декреты. При столь
затруднительных обстоятельствах Жерому-Никола Сешару посчастливилось
встретить одного марсельского дворянина, не желавшего ни эмигрировать, чтобы
не лишиться угодий, ни оставаться на виду, чтобы не лишиться головы, и
вынужденного добывать кусок хлеба любой работой. Итак, граф де Мокомб
облачился в скромную куртку провинциального фактора: он набирал текст и
держал корректуру декретов, которые грозили смертью гражданам, укрывавшим
аристократов. Медведь, ставший Простаком, печатал декреты, расклеивал их по
городу, и оба они остались целы и невредимы. В 1795 году, когда шквал
террора миновал, Никола Сешар вынужден был искать другого мастера на все
руки, способного совмещать обязанности наборщика, корректора и фактора. Один
аббат, отказавшийся принять присягу и позже, при Реставрации, ставший
епископом, занял место графа де Мокомба и работал в типографии вплоть до
того дня, когда первый консул восстановил католичество. Граф и епископ
встретились потом в Палате пэров и сидели там на одной скамье. Хотя в 1802
году Жером-Никола Сешар не стал более грамотным, чем в 1793, все же к тому
времени он припас немалую толику и мог оплачивать фактора. Подмастерье,
столь беспечно смотревший в будущее, стал грозой для своих Обезьян и
Медведей. Скаредность начинается там, где кончается бедность. Как скоро
тискальщик почуял возможность разбогатеть, корысть пробудила в нем
практическую сметливость, алчную, подозрительную и проницательную. Его
житейский опыт восторжествовал над теорией. Он достиг того, что на глаз
определял стоимость печатной страницы или листа. Он доказывал несведущим
заказчикам, что набор жирным шрифтом обходится дороже, нежели светлым; если
речь
Наиболее ответственной частью высокой печати было наборное дело, в котором
Сешар ничего не понимал, и он так боялся остаться в накладе, что, заключая
сделки, всегда старался обеспечить себе львиный барыш. Если его наборщики
работали по часам, он глаз с них не сводил. Если ему случалось узнать о
затруднительном положении какого-нибудь фабриканта, он за бесценок покупал у
него бумагу и прятал ее в свои подвалы. К этому времени Сешар уже был
владельцем дома, в котором с незапамятных времен помещалась типография. Во
всем он был удачлив: он остался вдовцом, и у него был только один сын. Он
поместил его в городской лицей, не столько ради того, чтобы дать ему
образование, сколько ради того, чтобы подготовить себе преемника; он
обращался с ним сурово, желая продлить срок своей отеческой власти, и во
время каникул заставлял сына работать за наборной кассой, говоря, что юноша
должен приучаться зарабатывать на жизнь и в будущем отблагодарить бедного
отца, трудившегося не покладая рук ради его образования. Распростившись с
аббатом, Сешар назначил на его место одного из четырех наборщиков, о котором
будущий епископ отзывался как о честном и смышленом человеке. Стало быть,
старик мог спокойно ждать того дня, когда его сын станет во главе
предприятия и оно расцветет в его молодых и искусных руках. Давид Сешар
блестяще окончил Ангулемский лицей. Хотя папаша Сешар, бывший Медведь,
неграмотный безродный выскочка, глубоко презирал науку, все же он послал
своего сына в Париж обучаться высшему типографскому искусству; но, посылая
сына в город, который он называл раем рабочих, старик так убеждал его не
рассчитывать на родительский кошелек и так настойчиво рекомендовал накопить
побольше денег, что, видимо, считал пребывание сына в стране Премудрости
лишь средством к достижению своей цели. Давид, обучаясь в Париже ремеслу,
попутно закончил свое образование. Метранпаж типографии Дидо стал ученым. В
конце 1819 года Давид Сешар покинул Париж, где его жизнь не стоила ни
сантима отцу, теперь вызывавшему сына домой, чтобы вручить ему бразды
правления. Типография Никола Сешара печатала судебные объявления в газете, в
ту пору единственной в департаменте, исполняла также заказы префектуры и
канцелярии епископа, а такие 'клиенты сулили благоденствие энергичному
Лукин Евгений
Ильин Андрей
Херберт Фрэнк
Панов Вадим
Суворов Виктор
Шилова Юлия