заволжские, служил в ямщиках мужик - прозванием Ефим Вилкин; небогато жил,
ибо крепко запивал по трактирам дорожным. Сберется в "гоньбу" - честь
честью, как положено, месяц или два нет его дома, а потом явился кормилец -
все уже пропито и даже шапку с рукавицами посеял в дороге.
же, щец похлебать охота. Айай, во грех-то где! Попутал окаянный. Спаси и
помилуй нас, царица небесная...
лошадях казенных. И столь упился на станции Снежино, что даже не заметил,
как выпрягли коренника из оглобель, а люди вороватые на растопку печей и
самоваров всю почту в клочки разнесли... Дело подсудное! Вилкина усадили в
острог губернский, где он и казнился совестью. Уж как он плакал там, как он
каялся - нет, не отпустили его до дому.
белить, старший сын Лаврушка мыл коляски для господ проезжих; дома еще два
рта разевались - Марьюшка, падучей страдавшая, да Гришенька, который с печи
не слезал. Через год явился Ефим Вилкин, все иконы в избе перецеловал:
ангел, на почтовую гоньбу его не брали. Попробовал было при купцах
устроиться - делать, что ни прикажут, но купцы иметь Ефима в услужении не
пожелали. "Ты ж в остроге сиживал", - говорили ему... Вилкины вконец
обхудились.
мужикам, чтобы искали счастья на просторах сибирских, где жирная земля
издревле лежит втуне, еще девственна, плугом не тронута... Вилкин сказал
своей Пелагее:
и покатили на восток, сидя на телеге поверх жалкого скарба.
отчего сибиряки Ефима Вилкина прозвали на свой лад - "Новым"; по местному
обычаю, дети Ефима именовались уже Новых, - так зародилась совсем другая
фамилия, противу которой Вилкин не возражал: "За новой жизнью приехали - вот
и поновились!" Скоро в тайге выросло молодое село, которое - по церкви -
назвали Покровским, а Покровские мужики выделяли Ефима как умевшего
подписываться, как много повидавшего.
когда Покровское с окрестными выселками преобразовали в волость, Ефима Новых
провели в волостные старшины. Далеким сном казались теперь мужику синие
вьюги на заволжских трактах. Ефим картуз заимел, стал чайком из самовара
баловаться. И даже дерзостно помышлял к старости кровать купить:
табельные, во дни значительные от водки он взоры свои геройски отвращал,
говоря с немалым достоинством:
свыше мне господом отпущенную, уже восприял, по-божески, а ныне угощаться
даже задарма не рыскну... Увольте, люди!
вытаскивал кислые овчины под плетень, дрыхнул на солнцепеке. Средь
крестьянских детей выделялся он крайней нечистоплотностью, отчего его на
селе иначе, как "сопляком", и не звали. Поначалу-то, дабы вразумить сыночка,
Ефим немало вожжей об него измусолил. Но к труду приохотить не мог - и
отступился:
округе, дабы найти добрую знахарку. Сын вернулся домой, когда мать уже на
столе лежала, и сам свалился на лавку. Разгорячась, гнал он лошадь, на ветру
ознобился - в сорок ден скрутила парня злая чахотка. Два могильных холма не
успели еще травой порасти, как случилась новая беда. Пошла как-то Марья
стирать на речку, нагнулась над водой, чтобы порты батькины прополоскать,
тут девку схватило в корчах - и бултых в воду! Под праздник светлого
воскресения Ефим Новых разговелся в церкви и объявил односельчанам:
иконы пропил. Осталась голая изба, вся в паутине. Град выбил стекла в
окошках, Гришка кое-как заткнул их старыми валенками. Ефима лишили звания
церковного старосты, а губернатор не стал держать его в волостных старшинах.
землю? Чтобы не возиться с нею, разом пропил Ефим и землю - аж до самого
плетня, что ограждал его дом от забытой пашни. Потом и плетень обменял за
два штофа... Сам пил, угощал и сынка родимого:
попробовал, было ему годков пятнадцать, не больше. Вырос костлявым,
мокрогубым, бессловесным, рано полезла из него мужская растительность. В
один из дней, мучимый с похмелья, Ефим стащил с соседского забора цветной
половик из тряпок, отнес его в кабак. В необъятных анналах истории по этому
поводу сказано: "Крестьяне порешили бывшего своего кумира собственным
мужицким судом: ворвались в избу к нему, поочередно избивая Ефима, переломав
ему все ребра сразу, так что он вздохнуть не мог и потерял сознание". Из
уезда приехал фельдшер, велел доставить избитого в больницу - до города.
А коль помрет Ефим... нук, што с того? С кем того не бывает? И все помрем...
Эка невидаль!
соломе, тот поминал свою мечту о кровати:
так и остался. Жил под лестницей, кормился объедками от больных. А врачи
подростка приметили:
движимых лучшими побуждениями. От них Гришка кое-как постиг грамоту,
научился читать вывески на трактирах. Любил он, когда стихнет в больнице,
приткнуться в уголку и слушать умные речи. Мудростью не проникся, но кое-что
из радикальных суждений все-таки запало в душу. Был он, однако, сонлив и
ленив, труда избегал, в повадках нерасторопен.
вишь, что человек под себя нуждится!
обижал, мог бы он годков через пять и в санитары выбиться. Но тут лукавый
попутал - стащил Гришка узелок с деньгами, что остался лежать под подушкой
умершего...
в губернский Тобольск. Муза истории, божественная Клио, временно потеряла
его из виду, а через несколько лет она обнаружила Гришку половым в трактире
по названию "Не рыдай". В трактире этом с утра до ночи только и слышалось:
Но в Тобольске считался самым веселым местом, где можно и себя показать, и
на людей посмотреть. Опять же Гришке здорово повезло: водки этой самой -
хоть залейся! После гостей в рюмках столько недопито, что к вечеру сам едва
на ногах стоишь. Пьяницы, они ведь балованы - вилкой закусочку сверху
ковырнут, а далее больше разговаривают. И сыт и пьян Гришка!
сапогах со скрипом на высоком московском ранте. И вели себя вполне
осмысленно: гоняли чаи с конфеткой вприкуску, глазами по сторонам бдительно
зыркая. Присмотрелись они, что за люди вокруг, и один из них властно поманил
Григория пальцем:
кака кобыла дешевле - куплена али крадена?
сегодня не ведал он, будет ли жив завтра. Заматерел, заволосател.
богатой выручки на ярмарках плясал он по трактирам в рубахе, расшитой
васильками, висли на его жилистой шее развеселые бабы-солдатки:
деревню, от мала до велика. Мужики, бабы и дети линчевали конокрада
дрекольем. Экспертиза установила, что у конокрада были разорваны шейные