аптечной резинкой хвостик, усаживался поближе, как бы невзначай встречался с
ней глазами, потом они вместе шли в буфет или курилку и разговаривали - обо
всем: о полном маразме профессорско-преподавательского состава, о явных
переменах в интимной жизни студентов (на последней лекции они сидели не в
той комбинации, как прежде), о стрельбе по-македонски, об уморительной
оговорке, которой порадовал общественность на недавнем пленуме державный
бровеносец... Надя ко всему на свете, включая собственные неприятности,
относилась иронически. "Надо быть большим пакостником,- говорила она, имея в
виду Бога,- чтобы в конце до слез забавной жизни поставить такую несмешную
штуку, как смерть... А может быть, это тоже юмор, только черный?!"
семинарских занятий. Однажды, когда Чистяков, изнемогая от чувства
собственной значимости, выяснял, что же осталось от лекций в головах
студентов третьего курса, доцент Желябьев зачем-то привел в аудиторию
нескольких аспирантов и среди них - Надю. Потом, в "исторической" курилке,
она как бы между прочим сообщила, что, по ее наблюдениям, на Валерия
Павловича "запала" студентка Кутепова, дочка крупного партийного босса. Надя
настоятельно советовала воспользоваться ситуацией и прорваться поближе к
кормушке, которую в 17-м отняли у помещиков и капиталистов, но потом как-то
забыли передать рабочим и крестьянам.
приобретают оттенок необратимого товарищества.
праздничные посиделки: сдвигались столы, из шкапа извлекалась зеленая
скатерть, та самая, что использовалась и во время защит. Кафедральные
мужчины доставали из портфелей водочку и коньячок, женщины - пирожки,
огурчики, банки с салатами собственного приготовления. Во главе стола
садился профессор Заславский, он и провозглашал первый тост за советскую
историческую науку и ее подвижников - надо понимать, всех присутствующих.
Правда, в конце гулянья, неизменно набравшись, он впадал в черную меланхолию
и бормотал, что нет у нас никакой исторической науки - одна лишь лакейская
мифология. Эта фраза являлась общеизвестным сигналом - и самый молоденький
аспирант мчался ловить такси, потом происходил торжественный вынос
профессорского тела и бережная укладка оного в автомобиль. А посиделки
продолжались до тех пор, пока не вваливался комендант здания, отставной
подполковник, и заявлял, что пора, дескать, и честь знать, что даже кафедра
научного коммунизма уже по домам разошлась; ему наливали стакан, он выпивал,
давал еще полчаса на "помывку посуды и приборку помещения", после чего
грозился опечатать кафедру со всеми ее сотрудниками.
традиции. Сначала коллектив кафедры, дружно вышедший на субботник, жег
прошлогоднюю листву и разбирал завалы мусора, оставленные строителями,
которые осенью всего-навсего подкрасили фасад флигеля, где располагался
исторический факультет. Потом появилась зеленая скатерть- самопьянка, как
называла ее Надя, и профессор Заславский поднял первый тост... После того,
как комендант пообещал опечатать помещение и еще почему-то вызвать милицию,
доцент Желябьев предложил Печерниковой и Чистякову поехать к нему в гости,
"на холостяцкое пепелище..." и продолжить праздник!
оказывается, тоже был субботник, и прихватили с собой юную воспитательницу.
В недавнем прошлом супругой Желябьева состояла самая молодая в республике
докторша наук, ушедшая от него к члену- корреспонденту, выступавшему
оппонентом на ее защите. С тех пор, по мнению Нади, доцент получил какой-то
чисто фрейдистский комплекс и теперь мог общаться исключительно с женщинами
элементарных профессий. Воспитательница, ее имя Чистяков давно забыл,
смотрела своему ученому другу в рот и громко прыскала в ответ на каждую его
шуточку или даже обычно сказанное слово.
на проспекте Мира. Валера, до окончания школы теснившийся вместе с
родителями и сестрой в пятнадцатиметровой комнате заводского общежития, где,
дабы поутру попасть в уборную, нужно было потоптаться в очереди, потом два
года живший в казарме, затем пять лет занимавший койку в четырехместном
номере студенческой общаги, а теперь вот сибаритствовавший в аспирантском
общежитии, имея под боком всего одного соседа, попадая на такую необъятную,
по его представлениям, жилплощадь, начинал мучиться страшной завистью и
самой настоящей классовой неприязнью.
стояла хорошая красная мебель с завитушками, на стенах висели картины в
золоченых багетах и старинные фотографии в деревянных рамочках, а над
бескрайней гостиной нависала огромная люстра, хрустальная, почти такая же,
как и в актовом зале их родного педагогического института, где до революции
располагался пансион благородных девиц.
мадонну с озорничающим богочеловеком.- А это - мой дед, приват-доцент
Московского университета"."Какого? - съязвила Надя.- В Москве было два
университета..." "Имени Патриса Лумумбы,- меланхолично пошутил доцент и
по-кошачьи махнул ручкой. Потом он открыл бар, внутри которого тут же
зажглась лампочка и заиграла музыка.- Расширим сосуды и сдвинем их разом!"
смешную историю о том, как во время защиты его бывшей жены комендант привел
в актовый зал команду тараканоотравителей в белых халатах, марлевых повязках
и с опрыскивателями в руках. Кто-то что-то перепутал. Слабенькая
воспитательница внимательно слушала, хихикала и безуспешно старалась
подцепить с тарелки скользкий маринованный гриб, после очередной неудачи она
удивленно подносила к глазам и недоверчиво рассматривала вилку.
того ни с сего сообщил, что, по его глубокому убеждению, Нестор Иванович
Махно напрасно повернул тачанки против Советской власти, осерчав на
нехорошее отношение комиссаров к крестьянам. Если б не этот глупый шаг,
батька так и остался бы легендарным героем, вроде Чапая, кавалером ордена
Красного Знамени, а Гуляй Поле вполне могло называться сегодня Махновском.
"А тамошние дети,- подхватила Надя,- вступая в пионеры, клялись бы: "Мы,
юные махновцы..."
но время для подобной информации еще не пришло и вообще народное сознание не
сможет переварить всей правды о гражданской войне. "Во-первых,- без тени
улыбки возразила Надя,- народное сознание - не желудок, а во-вторых, не
нужно делать из народа дебила, который не в состоянии осмыслить то, что сам
же и пережил!" Доцент в ответ только покачал головой и выразил серьезные
опасения по поводу научных перспектив аспирантки Печерниковой. Потом с
галантностью потомственного интеллигента он предложил совершенно одуревшей
от алкоголя и светского обхождения воспитательнице пройти в другую комнату и
взглянуть на уникальное издание Энгельса с восхитительными бранными
пометками князя Кропоткина. Они удалились в библиотеку.
виде русалки, а Чистяков, потея от вожделения и смущения, вдруг придвинулся
к ней и неловко обнял за плечи. "Мне не холодно",- спокойно ответила она,
удивленно глянула на Валеру и высвободилась. Они посидели молча. В
библиотеке что-то тяжко упало на пол. "Полный апофегей!" - вздохнула Надя.
"Что?" "Это я сама придумала,- объяснила она.- Гибрид "апофеоза" и "апогея".
Получается: а-по-фе-гей..." "Ну и что этот гибрид означает?" - спросил
Чистяков, непоправимо тупевший в присутствии Печерниковой. "Ничего. Просто -
апофегей..." "Междометие, что ли?"- назло себе же настаивал Валера. "До чего
же доводит людей кандидатский минимум!" - вздохнула Надя и пригорюнилась.
Чистяков почувствовал, как по всему телу разливается сладкая обида. В
соседней комнате разбили что-то стеклянное.
Знаешь, как роскошно я врала в детстве? Меня почти никогда не наказывали -
всегда отвиралась. Однажды я была на дне рождения у подружки и сперла
американскую куклу, такую потрясающую блондинку, с грудью, попкой - не то,
что эти наши пластмассовые гермафродиты. А когда меня застукали, я снова
отовралась: сказала, будто бы кукла сама напросилась ко мне в гости...
Теперь-то я понимаю, родители боролись за сохранение семьи и я была их
знаменем в этой борьбе. А как выпорешь знамя? Но ведь так вели себя родители
по отношению ко мне, глупой соплячке. А когда то же самое делается по
отношению к взрослым, серьезным людям! Ты что-нибудь понимаешь?" "Не
понимаю",-- сказал Чистяков и положил на ее колено свою ладонь. Надя
терпеливо сняла неугомонную руку, определила ее на собственное чистяковское
колено, потом, покосившись на дверь, из-за которой доносились теперь
голубиные стоны, сообщила, что у Валерия Павловича нездоровое чувство
коллективизма.
глазами и неверными движениями поправляла растрепавшуюся прическу, а у
Желябьева был вид человека, очередной раз проигравшего в лотерею.
Мира. Ночные светофоры мигали желтыми огнями, и, казалось, они передают по
цепочке некое спешное донесение, может быть, о том, как аспирантка
Печерникова поставила на место неизвестно что себе вообразившего аспиранта
Чистякова.
"хрущобе", вместе с мамульком (почему-то именно так она называла свою мать).
Отец, нынче директор здоровенного НИИ, ушел от них очень давно, мамулек
многие лета изображала из себя эдакую свибловскую Сольвейг, но теперь у нее,
наконец-то, начался ренессанс личной жизни, кватроченто... В этой связи
планы у Нади такие: выдать мамулька замуж за образовавшегося поклонника, а
уж потом и самой заарканить какого-нибудь потомственного доцента, вроде
Желябьева, и обеспечить себе человеческую жизнь в этом идиотском обществе,
которое рождено, чтоб Кафку сделать былью; подарить мужу наследника, а затем
Василенко Иван
Круз Андрей
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Белов Вольф