неустойчивости мироустройства, базирующегося в первую очередь на грубо
материалистическом расчете.
в красной рубашке и резчик по дереву, выделывающий забавных зверюшек, нужны
Портер больше для того, чтобы обозначить два извечных типа реакции на
социальные притеснения - неуправляемый, хотя и пламенный, протест и
смиренномудрое терпение. Основная же масса "нечистых" безгласна, но уже в
самом описании их повседневных непритязательных забот угадывается мысль
писательницы о нравственном превосходстве этих отверженных над вот уж
действительно образчиками "человеческого шлака" в лице все того же неуемного
Рибера и его достойной партнерши фрейлейн Шпекенкикер.
романе панорамы. Мексика, Куба, а затем Тенерифе образуют тот необходимый
контекст, без которого исследование взаимодействия характеров, предпринятое
Портер, могло бы показаться подчеркнуто лабораторным экспериментом. Особенно
многозначительна экспозиция книги, проливающая свет на представления
писательницы об историческом процессе. Еще до знакомства с основными
персонажами романа имеет место эпизод, о котором жители Веракруса узнают из
утренней газеты. Адская машина террористов, предназначавшаяся "некоему
потерявшему совесть богачу", взорвалась почему-то во дворе шведского
посольства. От взрыва погибает мальчишка-индеец, бедняк, и смущенные
ультрарадикалы спешат извиниться перед скорбящей семьей, а заодно припугнуть
тех, кто на сей раз сумел избежать "народного мщения". Случившийся конфуз,
впрочем, никого особенно не настораживает, хотя символика того, что
зафиксировало перо писательницы, вполне прозрачна.
понимают, что вся их борьба только и даст им новых хозяев..." - звучат
приглушенные разговоры на веранде городского кафе. К сожалению, эти
опасности, угрожающие любой революции, самым непосредственным образом
повлияли на ситуацию в Мексике. После осуществления некоторых позитивных мер
наследники буржуазно-демократического переворота, вдохновившего Джека
Лондона на рассказ "Мексиканец", а Джона Рида - на книгу репортажей
"Восставшая Мексика", пошли на существенные уступки реакции. Проведение
аграрной реформы замедлилось, в 1929 году репрессии обрушились на местную
компартию, а через год были порваны дипломатические отношения с Советским
Союзом, которые Мексика установила раньше других латиноамериканских стран.
который впервые также возникает в его экспозиции, навеян экзистенциалистской
трактовкой проблемы "удела человеческого". Забота, неприкаянность, маета -
этот синонимический ряд выходит на передний план уже при изображении того,
что предшествует посадке пассажиров на корабль. "Кошельки и душевные силы, -
пишет Портер, - неуклонно истощались... а неотложные дела, казалось, все не
двигаются с места". Озабоченные, напряженные лица особо отличают
американцев, но подобное состояние игнорирует национальные и даже
имущественные различия. Несмотря на перемену обстановки, оно не исчезает и
во время путешествия. Стиснутые условиями неуютного существования на борту
старой посудины, кое-кто из пассажиров быстро опускаются и прямо-таки
дичают; у других обостряются давние неврозы, выплескивается наружу
неутоленное озлобление.
Шмитт, что все люди хотят только покоя и счастья, хотят, чтобы желания
одного не мешали бы желаниям другого. Откуда же берется тогда дух зла, тот
самый "бес извращенности", что причиняет не меньше бед, нежели войны и
стихийные бедствия? "Царят на свете три особы, /Зовут их: Зависть, Ревность,
Злоба./ Нет им погибели и гроба!" - утверждал в конце XV века Себастьян
Брант, и последующие столетия не поколебали оправданности этих слов. Причин
тому немало, но стоило бы осознать, что особый разгул низких страстей
возможен там, где человеческое бытие долгие десятилетия было стиснуто до
предела, где страшно напряжен быт и где ржавчина душевной всеядности и
приспособленчества к вечно "трудным временам" разъедает последние скрепы
нравственности. Так, примененный даже в самом первом приближении,
конкретно-исторический анализ корректирует, если не вовсе опровергает,
экзистенциалистские догмы.
персонажами романа и служит, в глазах его автора, устойчивой характеристикой
склада современной жизни. Черные тени то и дело ложатся между любовниками и
супругами, ссорятся соседи по каюте, родители истязают детей, и даже два
врачевателя, доктор Шуман и проповедник Графф, исполнены глухой
подозрительности друг к другу. Но можно ли говорить, как это делают многие
американские критики, о "безысходной мизантропичности" писательского
взгляда? Следует ли соглашаться с тем, что содержание "Корабля дураков"
полностью отвечает заявленному самой Портер перед началом работы над
рукописью намерению "проследить драматический и в чем-то величественный
процесс упадка личности в западном мире"?
которое, однако, не является ни философическим рассуждением, ни
теологическим трактатом. Понятий "обобщенная личность" или "человек
западного мира" для Портер-беллетриста не существует. Имея дело с множеством
разнородных типажей, она не просто тасует эту карточную колоду, извлекая из
нее все новые комбинации, а внимательно всматривается в характер и
обстоятельства жизни каждого, стараясь не спешить со слишком категорическими
и размашистыми суждениями.
перекресток, конкретное, художественно зримое воплощение плюрализма мнений,
рожденных совокупностью социально-политических обстоятельств XX века.
Пестрота человеческих заблуждений и упований, с которой сталкивается
читатель, прямо вытекает из сути "переходного периода" между двумя
историческими гомеостазами - промежутка, заполненного беспрецедентными
потрясениями и конвульсиями.
познанию истины? Чему отдать предпочтение - административному ли "орднунгу"
капитана Тиле, зажигательным речам агитатора с нижней палубы и примыкающего
к нему датчанина Хансена или же расплывчатому гуманизму миссис Тредуэл? Не
стоит ли, однако, прислушаться к двум самым старшим по возрасту и самым
опытным - судовому врачу Шуману и бывшему профессору философии Вилибальду
Граффу? Оба они люди незаурядного интеллекта, оба страдают от неизлечимых
болезней, и поэтому "последнее слово" каждого приобретает дополнительную
нравственную силу.
дрязг и суеты. Он одержим извечным стремлением мыслящей субстанции
"существовать и дальше, пусть в ином месте, в ином облике, в иной стихии;
существовать и дальше, хотя бы до тех пор, пока не получишь ответы на все
вопросы и не довершишь все, чего еще не успел сделать". Эти пылкие
рассуждения умеряет как бы сплетающийся с ними голос доктора Шумана,
который, как психиатр и терапевт, слишком хорошо изучил людское племя, чтобы
безоглядно присоединиться к любой из широковещательных утопий. Шуман не
менее религиозен, чем Графф, но он не верит в автоматическую готовность
первого встречного откликнуться на призыв к воодушевленному альтруизму. По
сути, у некоторых его подопечных за душой нет ничего, кроме слепого эгоизма
да бессердечной хитрости, и этого не вытравить никакими проповедями и
социальными перетрясками. И в самом деле, вряд ли можно что-то поделать с
убогим умишком, "бестолковым и беспокойным, точно мартышка в клетке", Лиззи
Шпекенкикер, равно как и внушить представление о равенстве рас и религии ее
неотлучному спутнику, коротышке Риберу.
дураков" - в соответствии с буквалистски понятым названием романа - способен
предстать прежде всего развернутым реестров несовершенств, недостатков,
моральных пороков. Ни о ком из его персонажей нельзя сказать, что он
безгрешен, а некоторые выглядят прямо-таки отталкивающе. И все же по зрелом
размышлении, установив между собой и текстом известную дистанцию,
убеждаешься, что едва ли не большинство из промелькнувших перед внутренним
взором лиц не заслуживают читательского осуждения. "Я тоже странствую на
этом корабле", - считает нужным напомнить во вступлении к роману его автор.
со всей откровенностью, не скрывают основной нравственной доминанты
определенной человеческой общности. Ее участники изначально исполнены доброй
воли и нуждаются лишь в подходящих, то есть нормальных, условиях для
реализации своих потенций. В эту группу входят немецкие супружеские пары,
трио швейцарцев, Вильгельм Фрейтаг и миссис Тредуэл, Глокен и маленькая фрау
Шмитт, художники-американцы, судовой врач Шуман. То, что стало о них извест-
но, не выходит за пределы некоей "среднечеловеческой" характерологической
взвеси с преобладанием, однако, таких высоко ценимых качеств, как
добропорядочность, элементарная просвещенность. Готовность к разумному
самоограничению.
"холодном равнодушии", в нейтральности авторской позиции. Помимо прочего он
опровергается и концовкой романа, которой восхищался Роберт Пени Уоррен,
выступивший в качестве составителя сборника статей о творчестве
писательницы. Фигурка впервые упоминаемого в тексте юного трубача, который,
"казалось, ни разу в жизни не ел досыта, ни от кого не слыхал доброго слова
и не знает, что станет делать дальше", возникает в остроэмоциональном
контексте встречи с родиной - какой бы она ни была на самом деле - как с
верным, задушевным другом. Этот мгновенный светлый блик подобен грозовому
разряду, который возрождает глубоко упрятанную в недрах произведения тему
неуничтожимого тяготения изначального человеческого естества через всяческие
тернии к вечно сияющим звездам.
это пестрая круговерть, безостановочное кипение самых разнообразных
страстей, воззрений, посягательств. "Чтобы их удовлетворить, - рассуждает
профессор Гуттен, - люди нередко борются не на жизнь, а на смерть, и одни
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Жюль Верн
Андреев Николай