Чтение 3–й страницы книги ~Война за погоду~

Пушкаревых сразу начинало пахнуть трубочным табаком и березовыми
вениками. Баба Яна обожала баню, особенно ту, что за Литейным мостом.
"А тебе надо больше есть, задохлик! - покрикивала она на внука. - Я из
тебя сделаю Амундсена!"

Это была ее мечта: сделать из задохлика Амундсена.

Вовка знал: Руаль Амундсен - великий полярный путешественник и
исследователь, но почему-то ему казалось, что "сделать Амундсена"
означает прежде всего научить его лихо отстаивать справедливость и,
конечно, курить трубку.

Трубку он, кстати, попробовал. Засекла его в туалете сама баба
Яна. Трубку отобрала, а внуку наподдала так, что даже мама
возмутилась: "Он же еще ребенок!" - "Крепче вырастет!" - тряхнула
седыми кудряшками баба Яна.

2

На бабу Яну Вовка не обижался.

Время от времени Вовкины родители надолго исчезали - очередная
зимовка. Тогда в питерской квартире воцарялась баба Яна и жизнь сразу
становилась жутковатой и интересной. Жутковатой потому, что баба Яна
следила за каждым его шагом и не ленилась заглядывать в школу, а
интересной потому, что Вовке разрешалось рыться в отцовских книгах. В
основном это были работы по метеорологии и радиоделу, но, к
величайшему своему удовольствию, Вовка обнаруживал среди них то
"Альбом ледовых образований", то "Лоцию Карского моря", то книгу с
совсем уж захватывающим названием "Грозы и шквалы". Это позволяло ему
держаться на равных с закадычным дружком Колькой Милевским,
единственным его другом, которого признавала баба Яна: "Этот
самостоятельный!"

Баба Яна была права.

Будучи старше Вовки на два года, Колька Милевский уже
подрабатывал. Он, Колька, считал: главное в жизни - дело! Правда, еще
и обстоятельства так сложились: отец у него умер, матери надо было
помогать.

Делом Колька занимался на Литейном, в ремонтной мастерской,
расположенной в таинственном полуподвальчике старинного дома, помогая
мастеру. Вовка любил забегать к нему в мастерскую. Там пахло
канифолью, луженым металлом, кислотами. Приносили чинить мясорубки,
паять кастрюли. Случалось, пригоняли детские коляски - там ось
полетела, здесь недостает спиц. Колька не важничал, поддергивал
клеенчатый фартук, посмеивался, сидя под репродуктором. И конечно, это
Милевский затащил Вовку в клуб любителей-коротковолновиков. Официально
Вовку в клуб не приняли, но Колька, любимчик отставного сержанта
Панькина, что руководил занятиями, упросил его, и усатый этот сержант
закрывал глаза на присутствие скуластого пацана, никаких особых надежд
не подававшего, но что-то там выстукивающего на тренировочном пищике.
Как-то в июне, перед самой войной, пользуясь своим особым положением,
Колька Милевский упросил сержанта проверить Вовку в деле.

- Пушкарев? - удивился сержант. - Нету такого в списке.

- Мало ли! Вот он, натурально сидит.

- Этот? - еще больше удивился сержант. - А ну, садись за
параллельный телефон. Вот карандаш, будешь писать тексты.

Вовка, волнуясь, нацепил эбонитовые наушники.

С замиранием сердца вслушивался он в комариное попискивание
морзянки. Передача шла из Хабаровска. Деловая передача, быстрая.
Слишком быстрая для Вовкиных ушей, понятия не имевших о настоящих
эксплуатационных условиях. Ухватит букву, потом другую, а слово не
всегда складывается.

Сержант рассердился:

- Ты где это, Колька, раскопал такую хилую форму жизни? Тут не
детский сад, тут курсы радиотелеграфистов.

- Он не хилая форма! - обиделся и Колька. - У него отец полярный
радист!

Сглаживая грубость сержанта Панькина, Милевский забежал к
Пушкаревым. Он к ним ходил с таким же удовольствием, как Вовка в
мастерскую. У Пушкаревых были приличные приемники, библиотека по
радиоделу. Опять же, баба Яна. Она сразу спросила:

- Ишь, смурные... Напакостили?

- Экзамен провалил, - честно признался Вовка. - Подвел Кольку.

- А мог сдать?

- Мог! - вступился Колька за друга. - Если бы передача велась
медленней, сдал бы!

- Кто ж это ради него будет медлить?

- Практика нужна! - защищал Колька друга. - У Вовки какая
практика? Считай - никакой! Я сам им займусь. Я его натаскаю на это
дело, а откажется сержант принимать экзамен, пожалуюсь одному своему
приятелю. Он и в Главсевморпути, он и в академии!

- Кто такой? - удивилась баба Яна. - Тоже слесарь?

- Академик, баба Яна! Вот кто!

- Какой еще академик?

- Шмидт!

- Шмидт? - удивился и Вовка. - Тот самый?

- Тот самый! Челюскинец!

- А где ты с ним подружился? - засомневалась баба Яна.

- В трамвае. - Колька от бабы Яны ничего не скрывал, это в нем
бабе Яне нравилось. - Я еду в трамвае, зайцем понятно, тут и берут
меня за плечо. Влип, думаю, высадят. А голос не строгий. Вежливый
голос. Передайте, дескать, товарищ, гривенник. Я, понятно, не спорю,
передаю гривенник, а сам глазом - зырк! Точно, он! Бородища, что
веник, глаза голубые и рост под потолок! Поглянулся я Шмидту.

С Колькой не пропадешь!

Колька давно, наверное, надел форму. Три года не виделись. За это
время Колька, конечно, прорвался на фронт. Сидит сейчас в боевом
блиндаже - чуб направо, плечи широкие. А на рукаве кителя черный круг
с красной окантовкой. А в центре круга две красные зигзагообразные
стрелы на фоне адмиралтейского якоря!

"Эх, нет Кольки... - вздохнул Вовка. - Ладно! Нечего нюнить! Не в
Игарку же я плыву в самом деле. Это мама так думает - в Игарку. Это
капитан Свиблов так думает - в Игарку! Это боцман Хоботило так
думает... А у меня свои планы!"

От одной мысли о задуманном Вовкину спину жгли злые мурашки.

Но о задуманном Вовкой никто не знал.

Глава вторая. БРЕВНО ЗА КОРМОЙ

1

Тайна действительно была великая.

Завтра или послезавтра, знал Вовка, буксир "Мирный" бросит якорь
в ледяную воду бухты Песцовой. Там, на ее берегу, уже два года ждут
смены зимовщики. Стосковались по Большой земле, отвыкли от гражданской
жизни, и все равно один из них подал рапорт - потребовал, чтобы его,
Лыкова Илью Сергеевича, оставили с мамой и Леонтием Ивановичем еще на
одну зимовку. Сам потребовал, понимая военную обстановку. Настоящий
человек!

Вот при разгрузке буксира Вовка улучит момент и юркнет незаметно
в ледяные торосы. Одет он тепло, карманы набиты сухарями. Время
военное, капитан Свиблов ни за что не станет тянуть с отплытием:
грузов "Мирного" ждут в Игарке! Ну, а Лыков Вовку поймет! Не может не
понять. Только растает дымок "Мирного", Вовка и объявится! Он делом
хочет помочь стране и зимовщикам. Обеды варить? Пожалуйста! Ходить на
охоту? Хоть на белого медведя! Снимать показания с приборов? В любое
время!

Кстати, снимают показания с приборов на метеостанции четыре раза
в сутки, через каждые шесть часов - в час ночи, в семь утра, в час дня
и в семь вечера. Он, Вовка, в любое время готов бежать на
метеоплощадку. Фонарь привязан к руке, метели он не боится - всегда
готов!

А если уж важны для мамы его школьные занятия, пожалуйста, он и
заниматься готов. Вернется на материк, сразу сдаст все экзамены. Ведь
самое главное это то, что, если он, Вовка, проведет достойно зимовку,
если он, Вовка, поможет зимовщикам обеспечить бесперебойную работу
метеостанции Крайночного, никто уже никогда не посмеет его упрекнуть в
том, что в самый разгар наступательных боев одна тысяча девятьсот
сорок четвертого года, когда советские бойцы подошли к границам
Восточной Пруссии, захватили важные плацдармы в Польше на Висле,
освободили Молдавию и восточную часть Прибалтики, он, Вовка Пушкарев,
сын полярников, трусливо отсиживался вдали от сражений в утепленном
бараке своей бабки Яны Тимофеевны.

Оно, конечно, нехорошо начинать жизнь полярника вроде как с
обмана. Прятаться, заставлять людей волноваться... Но Лыков явно его
поймет, а он, Вовка, стахановским трудом смоет с себя вину!

Такие мысли успокаивали Вовку, но все равно на душе скребли
кошки.

Еще как скребли!

Он и проснулся из-за этого. Никаких кошек, конечно, не было. Но
совсем рядом, в нескольких сантиметрах от Вовкиного уха, за тонким
металлическим корпусом буксира, там, где раньше уютно побулькивала,
шипела забортная вода, сейчас, леденя душу, что-то терлось о металл,