помолчал. - Ты недовольна тем, что в конце пьесы между моими персонажами
исчезает взаимопонимание. Но ведь так оно и в жизни, детка. Никакого
взаимопонимания, разобщенность. Все бормочут и кривляются за стеклянными
дверьми.
когда-то почти любовники, в течение многих лет коллеги и верные друзья, а
теперь - непонимание, разобщенность: стеклянная стена. Но он удержался и
выбрал другой путь.
снотворное...
раз в виде исключения задумались, прежде чем опять начать жечь и взрывать
друг друга...
такова...
порисоваться. - Но этот безнадежный финал, который ты так ненавидишь, - это
мой прощальный дар нашему уютному, раскрашенному дому терпимости, Театру -
милому, теплому, глупому, славному Театру с его вечным очарованием, о
котором ты рассказывала мэру и муниципалитету...
через час мне должен звонить из Лондона Джордж Гэвин, и десять против
одного, что он предложит мне совместное владение и руководство тремя лучшими
театрами Уэст-Энда...
Когда нет ни идеала, ни подлинного взаимопонимания, ни...
предложения?
доставить себе какое-то удовольствие напоследок, перед уходом в бескрайнюю
холодную пустыню своего внутреннего мира.
что с этим покончено.
том, что было бы, если бы вдруг представилась такая возможность.
по-прежнему буду писать, может быть, киносценарии - время от времени, ради
денег, - но для Театра больше писать не буду. Впрочем, это неважно, потому
что Театр, каким мы его знаем, долго не просуществует. Прежнее волшебство
потеряло силу. Да, я знаю, я слышал твои слова: он всегда при последнем
издыхании. Но не забывай, что даже самые упрямые больные в конце концов
поворачиваются лицом к стене. И, по-моему, сейчас в жизни Театра как раз
такой момент.
посмотрела на него долгим, задумчивым взглядом, как смотрят на больных.
действительно хотел сделать...
стеклянную дверь, которую ты соорудил для себя.
категорично.
помолчала, печально взглянула на него и тихо добавила: - Я знаю, что тебе
плохо, Мартин, ты устал и выдохся... может быть, мне не стоит говорить
дальше...
инвалидную коляску! Говори, в чем дело?
развращен успехом. Ты получил слишком много и слишком легко. И поскольку
тебе не для чего и не для кого работать, бороться, не о чем и не о ком
заботиться, ты заскучал, стал циничным и желчным, замкнулся в себе и
вообразил, что знаешь о жизни все.
неправа. Что-то с ним не так, но дело совсем в другом. Ему - пятьдесят, и он
лет на пятнадцать старше тех, к кому можно отнести сказанное ею. Умные
избалованные молодые люди - вот кто скучает, становится циничным и желчным.
Он был далек от таких глупостей, но он не осуждал Полину за то, что она
этого не понимала. Он чувствовал невероятное, безмерное утомление и
одиночество, словно вся его энергия, весь интерес к жизни куда-то
улетучились. Может быть, одна какая-нибудь железа перестала нормально
работать и нарушила баланс в организме. А может быть, весь механизм
износился. Но не было смысла углубляться в эту тему с Полиной, поэтому он
просто проворчал, что он счастливчик и знает это и что многим беднягам так
не везло, как ему...
обманываешь себя, Мартин. Другие тут ни при чем. Это все ты, ты. Ты
вообразил, что у тебя все уже в прошлом и ждать больше нечего, поэтому от
всего тебя воротит. И ты изобретаешь сложные теории, чтобы объяснить это.
Разобщенность! Стеклянные двери!
что это неправда. - Но, предположим, ты права. Что же дальше? Вот я. Как я
могу измениться?
не думаю, что это придет вообще, потому что ты надежно изолирован и защищен
своей искушенностью и опытностью. - Она взглянула на него. - Но где-то за
всей этой искушенностью и опытностью, скукой и желчностью живет совсем
молодой, сбитый с толку и разочарованный человек... и одинокий... потому что
ему не с кем поговорить, - он заперт там один. Я поняла это десять лет
назад, когда нам казалось, что мы влюблены друг в друга. И я старалась
добраться до него, чтобы его ободрить, но не смогла - или ты не позволил
мне, - и оттого все пошло вкривь и вкось. Ах, проклятье! - Это слово
вырвалось у нее потому, что она не хотела плакать, но вдруг обнаружила, что
плачет. Она отвернулась, стараясь взять себя в руки. А Чиверел подумал, что
голова ее как-то нелепо раскачивается из стороны в сторону, и тут же
мысленно обругал себя за бесчувственность. Бедная Полина!
это было правдой, тут, по-видимому, ничего не поделаешь.
заперт там... один, можно добраться только чудом.
за то, что в конце моей пьесы все оказываются как бы за стеклом и яростно
жестикулируют, не понимая друг друга...
многие годы. - И я не стану больше ничего говорить. Ты не изменишь этот
безнадежный страшный третий акт. Ты уйдешь из Театра...
продолжала прежним тоном. - Но сейчас я думаю о тебе: вот ты перестал писать
по-настоящему - просто убиваешь время, стареешь, становишься черствым... и
жалким.
в щель. Полина поспешно отвернулась.
застряли на этой сцене с телефоном из первого акта. У Бернарда появилась
идея сделать купюру. Может, ты спустишься на минутку и посмотришь?
еще подавленной, Чиверел потрепал ее по плечу.
пошел вниз на сцену.
купюру, а потом трижды смотрел новый вариант сцены с телефоном, в Зеленой
Комнате случилось одно происшествие, о котором впоследствии Полина подробно
ему рассказала. Она решила задержаться там на две-три минуты, чтобы не
показываться остальным в таком виде. Она тронула карандашом веки,
напудрилась и, не совсем еще придя в себя, закурила сигарету. Она впервые
осталась одна в Зеленой Комнате. Это была старинная комната, довольно
большая, обшитая темным деревом, со множеством портретов по стенам. Там
стояли два высоких застекленных шкафа, полные костюмов, мелкой бутафории и
разных безделушек, превратившихся теперь в театральные реликвии. Это подобие
музея должно было бы придавать комнате безопасный и достаточно унылый вид.
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Якубенко Николай
Посняков Андрей
Маккэфри Энн