кругу, закланялись, покряхтывая, дуя в блюдца, осторожно прихлебывая
вытянутыми губами.
- Четвертый, однако, стакан, - прикинула Настасья.
- Пей, девка, покуль чай живой. Там самовар не поставишь. Будешь на
своей городской фукалке в кастрюльке греть.
- Пошто в кастрюльке? Чайник налью.
- Без самовара все равно не чай. Только что не всухомятку. Никакого
скусу. Водопой, да и только.
И усмехнулась Дарья, вспомнив, что и в совхозе делают квартиры
по-городскому, что и она вынуждена будет жить в тех же условиях, что и
Настасья. И зря она пугает Настасью - неизвестно еще, удастся ли ей самой
кипятить самовар. Нет, самовар она не отменит, будет ставить его хоть в
кровати, а все остальное - как сказать. И не в строку, потеряв, о чем
говорили, заявила с неожиданно взявшей обидой:
- Доведись до меня, взяла бы и никуды нe тронулась. Пушай топят, ежли
так надо.
- И потопят, - отозвалась Сима.
- Пушай. Однова смерть - че ишо бояться?!
- Ой, да ить неохота утопленной быть, - испуганно остерегла Настасья. -
Грех, поди-ка. Пускай лучше в землю укладут. Всю рать до нас укладали, и нас
туды.
- Рать-то твоя поплывет.
- Поплывет. Это уж так, - сухо и осторожно согласилась Настасья.
И чтобы отвести этот разговор, ею то заведенный, Дарья вспомнила:
- Че-то Богодул седни не идет.
- Уж, поди-ка, на подходе где. Богодул когда пропускал.
- С им грешно, и без его тоскливо.
- Ну дак, Богодул! Как пташка божия, только что матерная.
- Окстись, Настасья.
- Прости, осподи! - Настасья послушно перекрестилась на иконку в углу и
неудобно, со всхлипом вздохнула, прихлебнула из блюдца и снова
перекрестилась, повинившись на этот раз шепотком молитвы.
Угарно и сладко пахло от истлевающих в самоваре углей, косо и лениво
висела над столом солнечная пыль, едва шевелящаяся, густая; хлопал крыльями
и горланил в ограде петух, выходил под окно, важно ступая на крепких, как
скрученных, ногах, и заглядывал в него нахальными красными глазами. В другое
окно виден был левый рукав Ангары, его искрящееся, жаркое на солнце течение
и берег на той стороне, разубранный по луговине березой и черемухой, уже
запылавшей от цвета. В открытую уличную дверь несло от нагретых деревянных
мостков сухостью и гнилыо. На порог заскочила курица и, вытягивая уродливую,
наполовину ощипанную шею, смотрела на старух: живые или нет? Колька топнул
на нее, курица сорвалась и зашлась, залилась в суматошном кудахтанье, не
унося его далеко, оставаясь тут же, на крыльце. И вдруг заметалась, забилась
в сенях, наскакивал на стены и уронив ковшик с ушата, в последнем отчаянии
влетела в избу и присела, готовая хоть под топор. Вслед за нeй, что-то бурча
под нос, вошел лохматый босоногий старик, поддел курицу батожком и выкинул в
сени. После этого распрямился, поднял на старух маленькие, заросшие со всех
сторон глаза и возгласил:
- Кур-рва!
- Вот он, святая душа на костылях, - без всякого удивления сказала
Дарья и поднялась за стаканом. - Не обробел. А мы говорим: Богодул че-то не
идет. Садись, покуль самовар совсем не остыл.
- Кур-рва! - снова выкрикнул, как каркнул, старик. - Самовар-р!
Мер-ртвых гр-рабют! Самовар-р!
- Кого грабют? Чо ты мелешь?! - Дарья налила чай, но насторожилась, не
убрав стакан из-под крана. Такое теперь время, что и нельзя поверить, да
приходится; скажи кто, будто остров сорвало и понесло как щепку - надо
выбегать и смотреть, не понесло ли взаправду. Все, что недавно еще казалось
вековечным и неподатным, как камень, с такой легкостью помчало в тартарары -
хоть глаза закрывай.
- Хресты рубят, тумбочки пилят! - кричал Богодул и бил о пол палкой.
- Где - на кладбище, че ли? Говори толком.
- Там.
- Кто? Не тяни ты душу, - Дарья поднялась, выбралась из-за стола. - Кто
рубит?
- Чужие. Черти.
- Ой, да кто ж это такие? - ахнула Настасья. - Черти, говорит.
Торопливо повязывая распущенный за чаем платок, Дарья скомандовала:
- Побежали, девки. То ли рехнулся, то ли правду говорит.
3
Кладбище лежало за деревней по дорогe на мельницу, на сухом песчаном
возвысье, среди берез и сосен, откуда далеко окрест просматривалась Ангара и
ее берега.
Первой, сильно клонясь вперед и вытянув руки, будто что обирая,
двигалась Дарья с сурово поджатыми губами, выдающими беззубый рот; за ней с
трудом поспевала Настасья: ее давила одышка, и Настасья, хватая воздух,
часто кивала головой. Позади, держа мальчонку за руку, семенила Сима.
Богодул, баламутя деревню, отстал, и старухи ворвались на кладбище одни.
Те, кого Богодул называл чертями, ужи доканчивали свое дело, стаскивая
спиленные тумбочки, оградки и кресты в кучу, чтобы сжечь их одним огнем.
Здоровенный, как медведь, мужик в зеленой брезентовой куртке и таких же
штанах, шагая по могилам, нес в охапке ветхие деревянные надгробия, когда
Дарья, из последних сил вырвавшись вперед, ожгла его сбоку по руке
подобранной палкой. Удар был слабым, но мужик от растерянности уронил на
землю свою работу и опешил:
- Ты чего, ты чего, бабка?!
- А ну-ка марш отседова, нечистая сила! - задыхаясь от страха и ярости,
закричала Дарья и снова замахнулась палкой. Мужик отскочил.
- Но-но, бабка. Ты это... ты руки не распускай. Я тебе их свяжу. Ты...
вы... - Он полоснул большими ржавыми глазами по старухам. - Вы откуда здесь
взялись? Из могилок, что ли?
- Марш - кому говорят! - приступом шла на мужика Дарья. Он пятился,
ошеломленный ее страшным, на все готовым видом. - Чтоб счас же тебя тут не
было, поганая твоя душа! Могилы зорить... - Дарья взвыла. - А ты их тут
хоронил? Отец, мать у тебя тут лежат? Ребяты лежат? Не было у тебя, у
поганца, отца с матерью. Ты не человек. У какого человека духу хватит?!. -
Она взглянула на собранные, сбросанные как попало кресты и тумбочки и еще
тошней того взвыла. - О-о-о! Разрази ты его, господь, на этом месте, не
пожалей. Не пожалей! Не-ет, - кинулась она опять на мужика. - Ты отсель так
не уйдешь. Ты ответишь. Ты перед всем миром ответишь.
- Да отцепись ты, бабка! - взревел мужик. - Ответишь. Мне приказали, я
делаю. Нужны мне ваши покойники.
- Кто приказал? Кто приказал? - бочком подскочила к нему Сима, не
выпуская Колькиной ручонки. Мальчишка, всхлипывая, тянул ее назад, подальше
от громадного разъяренного дяди, и Сима, поддаваясь ему, отступая,
продолжала выкрикивать: - Для вас святого места на земле не осталось! Ироды!
На шум из кустов вышел второй мужик - этот поменьше, помоложе и
поаккуратней, но тоже оглоблей нe свернешь и тоже в зеленой брезентовой
спецовке - вышел с топором в руке, и, остановившись, прищурился.
- Ты посмотри, - обрадовался ему медведь. - Наскочили, понимаешь.
Палками машут.
- В чем дело, граждане затопляемые? - важно спросил второй мужик. - Мы
санитарная бригада, ведем очистку территории. По распоряжению
санэпидстанции.
Непонятное слово показалось Настасье издевательским.
- Какой ишо сам-аспид-стансыи? - сейчас же подернулась она. - Над
старухами измываться! Сам ты аспид! Обои вы аспиды ненасытные! Кары на вас
нету. И ты меня топором не пужай. Не пужай, брось топор.
- Ну оказия! - мужик воткнул топор в стоящую рядом сосну.
- И не шуренься. Ишь, пришуренил разбойничьи свои глаза. Ты на нас
прямо гляди. Че натворили, аспиды?
- Че натворили?! Че натворили?! - подхватив, заголосила Дарья.
Сиротливые, оголенные могилы, сведенные в одинаково немые холмики, на
которые она смотрела в горячечной муке, пытаясь осознать содеянное и все
больше помрачаясь от него, вновь подхлестнули ее своим обезображенным видом.
Не помня себя, Дарья бросилась опять с палкой на медведя, бывшего ближе, но
он перехватил и выдернул палку. Дарья упала на колени. У нее недостало сил
сразу подняться, но она слышала, как истошно кричала Сима и кричал
мальчишка, как в ответ кричали что-то мужики, потом крик, подхваченный
многими голосами, разросся, распахнулся; кто-то подхватил ее, помогая встать
на ноги, и Дарья увидела, что из деревни прибежал народ. Тут были и
Катерина, а Татьяна, и Лиза, и ребятишки, Вера, дед Егор, Тунгуска, Богодул,
кто-то еще. Шум стоял несусветный. Мужиков окружили, они не успевали
огрызаться. Богодул завладел топором, который был воткнут в сосну, и, тыча в
грудь медведю острым суковатым батожком, другой рукой, оттянутой назад, как
наизготовку, покачивал топор. Дед Егор молча и тупо смотрел то на кресты и
звезды, обломавшиеся с тумбочек, то на сотворивших все это мужиков. Вера
Носарева, крепкая бесстрашная баба, разглядела на одной из тумбочек
материнскую фотографию и с такой яростью кинулась на мужиков, что те,
отскакивая и обороняясь от нее, не на шутку перепугались. Шум поднялся с еще
большей силой.
- Че с имя разговаривать - порешить их за это тут же. Место самое
подходявое.
- Чтоб знали, нехристи.
- Зачем место поганить? В Ангару их.
- И руки не отсохли. Откуль такие берутся?
- Как морковку дергали... Это ж подумать надо!
Херберт Фрэнк
Громыко Ольга
Буркатовский Сергей
Корнев Павел
Афанасьев Роман
Вронский Константин