Чтение 3–й страницы книги ~Квартиронка~

Вы, вероятно, думаете, что я был смертельно испуган. Однако вы ошибаетесь. Я совсем не боялся за свою жизнь. И не потому, что отличался необыкновенной храбростью, а потому, что надеялся на свои силы. Довольнобеспечный по натуре, я никогда не был фаталистом. Мне не раз случалосьспасаться от смерти благодаря присутствию духа, сильной воле и находчивости. Поэтому я не был суеверным, не верил в судьбу и не полагался наавось, и если не ленился, то принимал необходимые меры предосторожности,чтобы избежать опасности.

Именно так я и поступил на этот раз. В моем чемодане лежало оченьпростое приспособление, которое я обычно вожу с собой: спасательный пояс. Я всегда держу его сверху, под рукой. Требуется не больше минуты,чтобы надеть его, а в нем я не боялся утонуть в самой широкой реке и даже в море. Уверенность в этом, а вовсе не исключительная храбрость придавала мне спокойствие.

Я побежал обратно в свою каюту, открыл чемодан и через секунду ужедержал в руках пробковый пояс. Еще секунда - и я надел его через головуи прочно завязал шнурки.

Надев пояс, я остался в каюте и решил не выходить из нее, пока судноне накренится еще ближе к воде. Оно погружалось очень быстро, и я былуверен, что мне недолго придется ждать. Дверь, ведущую в салон, я заперна ключ, а другую оставил приоткрытой, но крепко держал ее за ручку.

Я недаром прятался в каюте: мне не хотелось попадаться на глаза охваченным паникой пассажирам, которые, не помня себя, метались по палубе, я боялся их гораздо больше, чем реки. Я знал, что стоит им увидеть спасательный пояс, как они тотчас окружат меня, и тогда у меня не останетсяникакой надежды на спасение: десятки несчастных бросятся за мной в воду,будут цепляться за меня со всех сторон и потащат за собой на дно.

Я знал это и, крепко придерживая дверь, стоял и молча смотрел в щель.

Глава XIII. Я РАНЕН

Не прошло и нескольких минут, как перед моей дверью остановились какие-то люди и я услышал знакомые голоса.

Взглянув в щель, я тотчас узнал их: это были молодая креолка и ее управляющий.

Нельзя сказать, что они вели связный разговор, - это были лишь отрывочные восклицания смертельно испуганных людей. Старик собрал несколькостульев и трясущимися руками пытался связать их вместе, чтобы сделатькакое-то подобие плота. Вместо веревки у него был носовой платок и несколько шелковых лент, которые его хозяйка сорвала со своего платья. Еслибы ему и удалось связать плот, он, пожалуй, не выдержал бы и кошки. Этобыла жалкая попытка тонущего человека схватиться за соломинку. С первоговзгляда я понял, что такой плот и на минуту не отсрочит их гибели.Стулья были из тяжелого палисандрового дерева и, вероятно, пошли бы кодну от собственной тяжести.

Эта сцена привела меня в смятение. Она разбудила во мне самые противоречивые чувства. Передо мной стоял выбор - спасать себя или оказатьпомощь ближнему. Если бы я не надеялся при этом сберечь и свою жизнь,боюсь, что я послушался бы инстинкта самосохранения.

Но, как я уже говорил, за себя я не боялся, и передо мной стоял лишьвопрос: удастся ли мне, не рискуя собой, спасти жизнь и этой даме? Ябыстро все обдумал. Спасательный пояс был очень мал, он не мог выдержатьнас обоих. Что, если я отдам его ей, а сам поплыву рядом? Я мог бы иногда браться за него - мне этого достаточно, чтобы долго продержаться наводе. Ведь я хороший пловец. Далеко ли до берега?

Я посмотрел в ту сторону. Пылающее судно бросало вокруг яркий свет идалеко освещало реку. Я ясно видел темный берег. До него было не меньшечетверти мили, да еще предстояло одолеть сильное течение.

"Конечно, я доплыву до берега, - подумал я. - И будь что будет, а япопытаюсь спасти ее".

Не скрою, что у меня были и другие соображения, когда я составил этотплан. Должен сознаться, что к благородным побуждениям примешивалось ижелание разыграть перед ней героя. Будь Эжени Безансон не молода и красива, а стара и безобразна, пожалуй... боюсь, что я оставил бы ее на попечение Антуана с его плотом из стульев. Так или иначе, а я решился, имне было некогда раздумывать, из каких побуждений.

- Мадемуазель Безансон! - позвал я из-за двери.

- Кто-то зовет меня! - воскликнула она, быстро оборачиваясь. - Божемой! Кто здесь?

- Сударыня, я хочу...

- Проклятие! - сердито пробормотал старик, когда увидел меня: он решил, что я хочу завладеть его плотом. - Проклятие! Плот не выдержит двоих, сударь.

- Он не выдержит и одного, - возразил я. - Сударыня, - продолжал я,обращаясь к его хозяйке, - эти стулья не спасут вас, а скорее потопят.Вот, возьмите. Это спасет вам жизнь. - Тут я снял и протянул ей спасательный пояс.

- Что это? - быстро спросила она, но сразу все поняла и воскликнула:- Нет, нет, нет! Что вы, сударь! Спасайте себя! Себя!

- Я надеюсь доплыть до берега и без пояса. Наденьте его, сударыня!Скорей! Скорей! Время не ждет. Через несколько минут судно пойдет кодну. "Магнолия" еще далеко, к тому же она побоится подойти вплотную кгорящему судну. Смотрите, какое пламя! Огонь приближается к нам... Скорей! Позвольте завязать вам пояс.

- Боже! Боже! Благородный незнакомец...

- Ни слова больше! Вот так... Готово! Теперь прыгайте в воду! Не бойтесь! Прыгайте и держитесь подальше от судна. Вперед! Я прыгну вслед завами и помогу вам. Скорей!

Испуганная девушка послушалась моих настойчивых уговоров и прыгнула вводу. В следующую секунду я увидел, как она показалась на поверхностиреки: ее светлое платье выделялось на темном фоне воды.

Тут я почувствовал, как кто-то схватил меня за руку. Я обернулся: этобыл Антуан.

- Простите меня, благородный юноша! Простите меня! - воскликнул он, ислезы потекли у него по щекам.

Я не успел ответить ему, как увидел, что какой-то человек бросился кборту, с которого только что спрыгнула креолка. Он пристально смотрел нанее и, наверно, заметил спасательный пояс. Его намерения были ясны дляменя. Он уже собирался прыгнуть в воду, когда я подбежал к нему. Я схватил его за ворот и оттащил назад. Тут пламя осветило его лицо, и я узналнаглого молодчика, который предлагал мне держать пари.

- Не спешите, сэр, - сказал я ему, все еще крепко держа его за ворот.

В ответ он выкрикнул страшное проклятие, и в ту же секунду в его поднятой руке сверкнул охотничий нож. Он выхватил его так неожиданно, что яне успел увернуться и почувствовал, как холодная сталь вонзилась мне вруку. Однако удар был не смертелен, и прежде чем негодяй успел замахнуться второй раз, я, как говорят боксеры, двинул его по скуле так, чтоон перелетел через стулья, а нож выпал из его руки. Я поднял нож и секунду колебался, не отомстить ли этому головорезу, однако мои лучшиечувства взяли верх, и я выбросил нож за борт.

Не теряя времени, я и сам прыгнул в воду. Пламя уже охватило рулевуюрубку, у которой мы стояли, и жара становилась невыносимой. Бросив последний взгляд на судно, я увидел, что Антуан и мой противник дерутсясреди стульев.

Белое платье служило мне путеводным ориентиром, и я поплыл за ним.

Течение уже отнесло девушку довольно далеко от тонувшего судна.

Я быстро сбросил в воде пиджак и башмаки, а так как был одет оченьлегко, то остальная одежда не стесняла моих движений. Сделав нескольковзмахов, я поплыл совершенно свободно вниз по течению, следуя за белымплатьем. Иногда я поднимал голову над водой и оглядывался назад. Я ещеопасался, как бы тот негодяй не поплыл вслед за нами, и готов был сразиться с ним в воде.

Через несколько минут я оказался уже возле моей подопечной.

Сказав ей несколько ободряющих слов, я взялся одной рукой за ее пояс,а другой греб, стараясь направить ее к берегу.

Таким образом мы двигались к суше по диагонали, так как течение довольно быстро сносило нас вниз. Этот путь показался мне долгим и тяжелым: если б он длился еще дольше, я, наверно, не добрался бы до берега.Наконец мы были уже недалеко: но, по мере того как мы приближались к цели, мои движения становились все слабее, и левая рука в последнем судорожном усилии сжимала пробковый пояс.

Однако я помню, как мы добрались до земли: как я с большим трудом карабкался по откосу, а моя спутница поддерживала меня: помню, как переднами вырос большой дом, - мы вышли на берег как раз против него; помню,как я услышал слова:

- Вот удивительно! Ведь это мой дом! В самом деле, мой дом!

Я помню, как шел по дороге и легкая рука поддерживала меня, как вошелв ворота и попал в прекрасный сад со скамейками, статуями и благоухающими цветами; помню, как из дома выбежало много слуг с фонарями, и тут яувидел, что рука у меня в крови и с рукава капает кровь. Помню еще испуганный женский крик:

- Он ранен!..

И больше ничего не помню.

Глава XIV. ГДЕ Я?

Когда я очнулся, было совсем светло. Яркое солнце заливало золотистымсветом мою комнату, и косые тени на полу показывали, что сейчас либораннее утро, либо скоро наступит вечер. Однако из сада слышалось пениептиц, и я решил, что должно быть утро.

Я лежал на низкой изящной кушетке без полога, но вместо него мою постель окружала тончайшая сетка от москитов. Белоснежные простыни из тонкого полотна, блестящее шелковое покрывало, мягкий, покойный матрац подомной - все свидетельствовало о том, что я лежу на роскошном ложе. Но яне мог наслаждаться его удобством и изяществом, так как пришел в себя отсильной боли.

Вскоре я припомнил все события прошлой ночи - они промелькнули передомной одно за другим. До той минуты, когда мы достигли берега и выбралисьиз воды, я помнил все сопершенно ясно. Но что было потом, я не мог восстановить в памяти. Какой-то дом, широкие ворота, сад, деревья, цветы,статуи - все смешалось у меня в голове.

Мне казалось, что среди всей этой путаницы передо мной встает необыкновенно прекрасное лицо - лицо молодой девушки. В нем было что-то чарующее. Но я не знал, видел ли я эту девушку наяву или она пригрезилась мнево сне. Черты этого лица стояли перед моими глазами так четко и ясно,что, будь я художником, я мог бы их нарисовать. Но я помнил только лицо- больше ничего! Я вспоминал его, как куритель опиума вспоминает своигрезы или как человек, видевший во время опьянения прекрасное лицо итолько его сохранивший в памяти. Как ни странно, но я не связывал этотобраз со своей ночной спутницей: он ничем не напомнил мне Эжени Безансон!

Была ли среди пассажирок на судне хоть одна, похожая на это видение?Нет, я не мог припомнить ни одной. Ни одна из них не возбудила во мнедаже мимолетного интереса, за исключением креолки. Но черты этого воображаемого или виденного мною лица не имели с ней ничего общего. Это былсовершенно иной тип.

В моей памяти вставала волна блестящих черных волос, вьющихся на лбуи спадающих на плечи крупными кольцами. Из этой темной рамы выступаличерты, достойные резца великого скульптора. Нежный, красиво очерченныйпунцовый рот, прямой, изящный нос с тонкими ноздрями, темные дуги бровей, глаза, окаймленные длинными ресницами, - это лицо, как живое, стояло передо мной, и оно ничем не напоминало черты Эжени Безансон. Дажецвет лица был совсем другой. Кожа, не молочно-белая, как у креолки, хотятакая же прозрачная, отличалась смуглым оттенком, который придавал румянцу на щеках более теплую окраску. Лучше всего я запомнил или представлял себе глаза, большие, темно-карие, округлой формы; главная их прелесть заключалась в выражении, непонятном для меня, но пленительном. Онибыли очень блестящие, но не сверкали и не искрились, а скорее напоминалитеплое сияние самоцвета. Их взгляд не обжигал, но светился.

Несмотря на ноющую боль в руке, я довольно долго лежал, любуясь этимочаровательным образом, и спрашивал себя: живая ли это девушка илитолько сон? Неожиданная мысль пришла мне в голову. Я подумал, что, если,бы это видение было живым существом, я мог бы забыть ради него Эжени Безансон, несмотря на романтическое приключение, с которого началось нашезнакомство.

Однако боль в руке в конце концов отогнала чудный образ и вернула меня к действительности. Откинув покрывало, я с удивлением увидел, что рана моя перевязана, и, по-видимому, опытным хирургом. Успокоившись наэтот счет, я осмотрелся вокруг, чтобы понять, где я нахожусь.

Комната, где я лежал, была невелика, и сквозь сетку от москитов мненетрудно было разглядеть, что она обставлена богато и со вкусом. В нейстояла легкая, главным образом камышовая мебель, а пол устилали тонкиециновки из морской травы с яркими узорами. На окнах висели занавески изкамки и муслина, под цвет стенам. Посреди комнаты стоял стол с богатойинкрустацией, а у стены - другой столик, поменьше, на котором возлеузорной чернильницы лежали перья и бювар; рядом с ним стояли полки красного дерева, уставленные книгами. Камин украшали дорогие часы, а за егорешеткой виднелись каминные щипцы с серебряными ручками тонкой чеканнойработы. В это время года камин, конечно, не топили. Мне было бы душнодаже под сеткой от москитов, но большая стеклянная дверь, а против нееширокое окно были открыты настежь, так что по комнате гулял легкий ветерок, проникавший и сквозь мою сетку.

Этот ветерок приносил в комнату чудесный аромат из сада. В окно и воткрытую дверь я видел тысячи всевозможных цветов: красные, розовые ибелые розы, редкостные камелии, азалии и жасмин, сладко пахнущее китайское дерево; а дальше я разглядел восковые листья и похожие на крупныелилии цветы американского лавра. Я слышал пение множества птиц и тихийравномерный плеск - по-видимому, журчание фонтана. Больше до меня не доносилось ни звука.

"Неужели я здесь один?" Я еще раз внимательно осмотрелся вокруг. Да,должно быть, один, Я не увидел ни одного живого существа.

Меня удивила одна особенность моей комнаты. Казалось, она стоит наотлете и не сообщается ни с каким помещением. Единственная дверь, которую я видел, так же как и доходившее до полу окно, вела прямо в сад,полный цветов и кустарников. По-видимому, рядом со мной никто не жил.

Сначала мне это показалось странным, но, поразмыслив, я понял, в чемдело. Американские плантаторы часто строят в стороне от большого жилогодома маленький павильон или летний домик и обставляют его со всемиудобствами и даже с роскошью. Иногда он служит комнатой для гостей. Вероятно, я находился в таком домике.

Во всяком случае, я был под гостеприимным кровом и попал в хорошиеруки. В этом не могло быть никакого сомнения. Моя постель и все, что меня окружало - например, приготовления к завтраку, замеченные мною настоле, подтверждали это. Но кто был моим хозяином? Или хозяйкой? Бытьможет, Эжени Безансон? Она, кажется, сказала что-то вроде: "Вот мойдом". Или мне это только померещилось?

Я лежал, размышляя и напрягая свою память, но так и не мог понять,чьим гостем я оказался. Однако у меня все же было смутное чувство, что япопал в дом к моей ночной спутнице.

Под конец я начал беспокоиться и, будучи очень слаб, почувствовал даже некоторую обиду, что меня оставили совсем одного. Я бы позвонил, нооколо меня не оказалось колокольчика. В эту минуту послышался звук приближающихся шагов.

Пылкие читательницы! Вы, наверно, вообразите, что шаги эти были легкии неслышны, что ножки в маленьких шелковых туфельках едва касались сыпучей гальки, чтобы не потревожить сон спящего больного: вы вообразите,что среди пения птиц, журчания фонтанов и упоительного аромата цветов вдверях появилось прелестное создание и я увидел нежное личико с большимикроткими глазами, устремленными на меня с немым вопросом. Вы, конечно,вообразите все это - не сомневаюсь! Но вы жестоко ошибетесь: на самомделе было совсем не так.

Шаги, которые я услышал, были тяжелы, и через минуту на пороге моейкомнаты показалась пара грубых башмаков из крокодиловой кожи, больше фута длиной, и остановилась прямо перед моими глазами.

Я немного поднял глаза и увидел две ноги в широких синих холщовыхштанах, а взглянув еще повыше, - могучую грудь под полосатой бумажнойрубахой, затем две крепкие руки, широкие плечи и наконец лоснящуюся физиономию и курчавую голову черного, как смоль, негра.

Голову и лицо я увидел последними. Но на них мой взгляд задержалсявсего дольше. Я снова и снова всматривался в негра и наконец, несмотряна сильную боль в руке разразился неудержимым смехом. Если бы я умирал,я и то, кажется, не мог бы остаться серьезным.

В физиономии этогo черного пришельца было что-то до крайности комичное.

Это был высокий, коренастый негр, черный, как уголь, с белыми, какслоновая кость, зубами и такими же сверкающими белками. Но меня поразилоне это, а странная форма его головы, а также очертания и размеры егоyшей. Голова у него была круглая, как шар, и густо обросла мелкими крутыми завитками черной шерсти, такими плотными, что казалось, будто ониприросли к голове обоими концами, словно ворс. А по бокам этого шараторчало два громадных, оттопыренных, как крылья, уха, придававших головеневероятно забавный вид.

Вот что заставило меня рассмеяться; и хоть это было очень неучтиво, яне мог бы сдержаться даже под страхом смерти.

Однако мой посетитель, видимо, нисколько не обиделся. Наоборот, еготолстые губы тотчас растянулись в широкую, добродушную улыбку, открывдва ряда ослепительных зубов, и он разразился таким же громким смехом,как и я.

Как видно, он был очень добродушен. И хоть его уши были похожи накрылья летучей мыши, но по характеру он ничем не напоминал вампира.Круглое черное лицо Сципиона Безансон, как звали моего посетителя, быловоплощением доброты и веселья.

Глава XV. СТАРЫЙ ЗИП

Сципион заговорил первым:

- Добрый день, молодой масса! Старый Зип очень рад, что вы уже здоровы. Он очень рад!

- Сципион, так тебя зовут?

- Да, масса, - Зип, старый негр. Доктор велел ему ухаживать за белымгосподином. Тогда будет довольна молодая мисса, белые люди, черные люди- все будут довольны! Ух-х!

Последнее восклицание, один из тех гортанных возгласов, какие частоиздают американские негры, больше всего напоминало фырканье гиппопотама.Оно значило, что мой собеседник кончил говорить и ждет от меня ответа.

- А кто это "молодая мисса"? - спросил я.

- Боже милостивый! Разве масса не знает? Та самая молодая дама, которую он спас, когда загорелся пароход. Боже ты мой! Как здорово массаплавает! Переплыли половину реки! Ух-х!

- А теперь я в ее доме?

- Ну конечно, масса, вы в летнем домике. Ведь большой-то дом в другомконце сада. Но это все равно, масса.

- А как я попал сюда?

- Бог мой! Неужто масса и этого не помнит? Да ведь старый Зип принесего сюда вот на этих самых руках! Масса и молодая госпожа вышли на берегпрямо у ворот нашего дома. Мисса закричала, и черные люди выбежали инашли их. Белый масса был весь в крови, он упал, а она приказала отнестиего сюда.

- А потом?

- Зип вскочил на самую быструю лошадь, на Белую Лисицу, и поскакал задоктором, скакал, как дьявол! Ну, а доктор, конечно, приехал и перевязалруку молодому масса. Но как... - продолжал Сципион, вопросительно глядяна меня, - как молодой масса получил эту большую гадкую рану? Доктор тоже спрашивал, а молодая мисса сама ничего не знала.

По некоторым соображениям я решил пока не удовлетворять любопытствамоей черной сиделки и лежал несколько минут, размышляя. Действительно,моя спутница не знала о моем столкновении с тем негодяем. Да, а как Антуан? Добрался он до берега? Или... Но Сципион предвосхитил вопрос, который я собирался задать.

- Ах, молодой масса, - сказал он, и лицо его омрачилось, - мисса Женив большом горе сегодня, и все люди в большом горе. Масса Тони, бедныймасса Тони!

- Ты говоришь об управляющем Антуане? Что с ним? Он не вернулся домой?

- Нет, масса, боюсь, что он никогда, никогда не вернется! Все людибоятся, что он утонул. Люди ходили в деревню, ходили по берегу вниз ивверх, всюду ходили. Нет Тони... Капитан взлетел кверху, прямо в небо, апятьдесят пассажиров ушли на дно. Другой пароход вытащил нескольких человек, несколько доплыли до берега, как молодой масса. Но нет масса Тони, нигде нет масса Топи!

- Ты не знаешь, умел он плавать?

- Нет, масса, совсем не умел. Я знаю: он один раз упал в заводь, истарый Зип вытащил его. Нет, он совсем, совсем не плавал.

- Тогда боюсь, что он погиб.

Я вспомнил, что наше судно затонуло прежде, чем "Магнолия" подошла кнему. Я видел это, обернувшись, когда плыл. Те, кто не умел плавать, наверно, погибли.

- И бедный Пьер. И Пьер тоже.

- Пьер? Кто это?

- Кучер, масса. Вот кто.

- А, помню! Ты думаешь, и он утонул?

- Боюсь, что и он, масса. Старый Зип очень жалеет Пьера. Он был хороший негр, этот Пьер. Но масса Тони, масса Тони... все люди жалеют массаТони!

- У вас любили его?

- Все любили его - белые люди, черные люди, - все его любили! МиссаЖени тоже любила. Он всю жизнь жил у старого масса Сансона. По-моему, онбыл опекуном мисса Жени, или как это называется... Боже милостивый! Чтобудет теперь делать молодая мисса? У нее нет больше друзей. А старая лиса Гайар - очень нехороший...

Тут Сципион внезапно умолк, словно спохватился, что слишком распустилязык.

Названный им человек и определение, которое дал ему негр, сразу возбудили мое любопытство, особенно его имя.

"Если это тот самый, - подумал я, - Сципион дал ему меткое прозвище.Но он ли это?"

- Ты говоришь про адвоката Доминика Гайара? - спросил я, помолчав.

Сципион вытаращил свои круглые глаза, сверкая белками, удивленный ииспуганный, и сказал, запинаясь:

- Да, так зовут этого господина. Молодой масса знает его?

- Очень немного, - ответил я, и мой ответ, видимо, его успокоил.

По правде говоря, я никогда не видел Гайара, но, живя в Новом Орлеане, случайно слышал о нем. У меня было небольшое приключение, в которомон принял косвенное участие и, надо сказать, сыграл некрасивую роль. Ясохранил острую неприязнь к этому человеку, который, как уже упоминалосьвыше, был адвокатом в Новом Орлеане. Это был, несомненно, тот самый Гайар, о котором говорил Сципион. Фамилия слишком редкая, чтобы ее носилидва столь похожих человека. Кроме того, я слышал, что у него плантациягде-то выше по течению реки, - в Бринджерсе, как я теперь припомнил. Всеговорило за то, что это он. Если у Эжени Безансон не осталось друзей,кроме него, тогда Сципион был прав, говоря, что у нее нет больше друзей.

Слова Сципиона не только затронули мое любопытство, но вселили в менясмутную тревогу. Незачем говорить, что я был сильно заинтересован юнойкреолкой. Человек, спасший жизнь другому, притом красивой женщине, даеще при таких необычайных обстоятельствах, не может оставаться равнодушным к ее дальнейшей судьбе. Любовь ли пробудила во мне этот интерес?

Сердце мое, к моему удивлению, ответило: нет! На пароходе мне казалось, что я почти влюблен в эту девушку, а теперь, после романтическогоприключения, которое должно было бы усилить это чувство, я совершенноспокойно вспоминал события прошлой ночи и сам удивлялся своей холодности. Я потерял много крови - уж не вытекло ли вместе с ней и мое зарождавшееся чувство? Я пытался объяснить себе это странное явление, но в товремя я делал еще только первые шаги в познании человеческого сердца.Любовь была для меня неведомой страной.

Одно удивляло меня: когда я пытался представить себе лицо креолки,передо мной с необыкновенной четкостью вставали черты другого лица измира моих грез.

"Как странно, - думал я, - опять это прелестное видение! Плод моейбольной фантазии. Ах, чего бы я не дал, чтобы этот образ оказался живымсуществом!"

Теперь я не сомневался: я не был влюблен в Эжени Безансон, однако ине относился к ней равнодушно. Чувство мое было дружбой, и интерес, который я испытывал, - дружеским участием. Это чувство было так сильно,что я тревожился за нее и мне хотелось узнать побольше о ней и ее делах.

Сципион не отличался скрытностью; не прошло и получаса, как он рассказал мне все, что сам знал о ней.

Эжени Безансон была единственной дочерью и наследницей плантатора-креола, умершего около двух лет тому назад; некоторые считали егоочень богатым, другие уверяли, что дела его сильно расстроены. Надзор завсем своим поместьем он завещал Доминику Гайару вместе с управляющим Антуаном. Обоих назначили опекунами молодой девушки. Гайар был адвокатомБезансона, а Антуан - его старым слугой. Антуан всегда пользовался исключительным доверием своего хозяина, а в последние годы стал скорее егодругом и компаньоном, чем слугой.

Через несколько месяцев Эжени Безансон достигнет совершеннолетия, новелико ли будет ее наследство, этого Сципион не знал. Он знал только,что после смерти ее отца Гайар, главный распорядитель всего имущества,давал ей очень много денег, сколько бы она ни пожелала, и ни в чем ее неограничивал; что она была очень щедра и даже расточительна и, как выразился Сципион, "швырялась золотыми долларами, словно это простые камешки".

И Сципион принялся рассказывать мне о блестящих балах, которые онадавала на своей плантации, а также о том, как дорого обходилась жизнь"молодой мисса" в городе, где она проводила большую часть зимы. Всемуэтому можно было легко поверить. Судя по тому, что мне пришлось наблюдать на пароходе, у меня создалось впечатление, что Сципион совершенноправильно описал свою госпожу. Натура пылкая и увлекающаяся, великодушная и несдержанная, легкомысленная в своих тратах, живущая только настоящим, не думая о будущем, - такая наследница была находкой для недобросовестного опекуна.

Я видел, что бедный Сципион очень привязан к своей хозяйке: при всемсвоем невежестве он подозревал, что все это расточительство не доведетее до добра.

- Я очень боюсь, масса, - сказал он, качая головой, - что так не может продолжаться всегда, всегда. Даже сам Колониальный банк и тот лопнет, если вечно швырять деньги на ветер.

Когда Сципион дошел в своем рассказе до Гайара, он закачал головойеще выразительней. У него были, очевидно, какие-то подозрения насчетэтого человека, но он не хотел их высказывать. Я узнал достаточно, чтобыубедиться, что этот Доминик Гайар и есть тот самый адвокат, который жилв Новом Орлеане на *** улице. У меня не осталось никаких сомнений, чтоэто он. Юрист по профессии, но на самом деле биржевой спекулянт, дающийденьги в кредит, то есть попросту ростовщик, он был, кроме того, богатымплантатором, чье большое поместье граничило с поместьем Безансонов, иимел более сотни рабов, с которыми обращался крайне жестоко. Все этосовпадало с тем, что я слышал о положении и характере известного мне Доминика Гайара. Несомненно, это он.

Сципиoн рассказал мне о нем еще кое-какие подробности. Он был советчиком и товарищем старика Безансона "на его беду", как выразился Сципион: верный негр думал, что Безансон сильно пострадал от этого знакомства.

- Масса Гайар не раз обманывал старого хозяина. Он надувал его много-много раз, можете поверить Зипу, - сказал он.

Еще я узнал от него, что Гайар проводит летние месяцы в своем поместье, что он каждый день бывает в "большом доме", где живет мадемуазель Безансон и где он чувствует себя как дома, а ведет себя так, "будтовсе принадлежит ему и он хозяин всей плантации".

Мне показалось, что Сципион еще что-то знает об этом человеке, что-тоопределенное, но не хочет мне говорить. Ну что ж, вполне понятно - мыбыли слишком мало знакомы. Я видел, что он терпеть не может Гайара, номне трудно было решить, потому ли, что он хорошо его знает, или в немговорит инстинктивное чувство, очень сильно развитое у несчастных рабов,которым запрещено рассуждать.

Однако в его рассказе было слишком много фактов, чтобы считать эточувство инстинктивным. Он, видимо, действительно многое знал. Кто-тодолжен был сообщить ему эти сведения. От кого он их получил?

- Кто рассказал тебе все это, Сципион?

- Аврора, масса.

- Аврора?!

Глава XVI. ДОМИНИК ГАЙАР

Я сразу почувствовал сильное, почти страстное желание узнать, кто такая Аврора. Почему? Быть может, это необычное, красивое имя прозвучалоособенно приятно для моего саксонского уха? Нет. Или это благозвучноеслово вызвало у меня мифологические ассоциации, воспоминания о первыхрозовых лучах восходящего солнца или о нежном сиянии северной зари? Может быть, именно эти представления возбудили во мне такой

Однако прежде чем я успел разобраться в этом или задать Сципиону ещевопрос, в дверях показались два человека: не говоря ни слова, они вошлив комнату.

- Это доктор, масса, - прошептал Сципион и отошел в сторону, пропуская ко мне вошедших.

Мне нетрудно было догадаться, который из них доктор. Я сразу узналего по внешности; я так же безошибочно определил, что высокий бледныйчеловек, внимательно смотревший на меня, - врач, как если бы он держал водной руке диплом, а в другой - дверную дощечку со своей фамилией.

Доктору было лет сорок; его приятное, спокойное лицо нельзя было назвать красивым, но зато оно выражало ум и сердечную доброту. Его предки,вероятно, прибыли сюда из Германии, но американская жизнь - вернее, политический строй смягчил жесткие черты - отпечаток, наложенный векамиевропейского деспотизма, - и возвратил его лицу врожденное благородство.Позже, когда я лучше узнал американцев, я сказал бы, что он житель Пенсильвании, и так оно и было. Передо мной был воспитанник одной из крупных медицинских школ Филадельфии - доктор Эдвард Рейгарт. Это имя подтвердило мое предположение о его немецком происхождении.

Как бы то ни было, мой доктор с первого же взгляда произвел на меняприятное впечатление.

Совсем иное чувство охватило меня, когда я взглянул на его спутника.Я сразу почувствовал к нему неприязнь, презрение, отвращение, ненависть!У него было чисто французское лицо, но не благородная внешность старогосурового гугенота; не был он похож и на таких наших современников, какРоллан или Гюго, как Араго или Пиа7; у него была одна из тех физиономий,какие сотнями встречаются возле биржи и за кулисами Оперы или злобно пялятся на вас из-под тысяч солдатских киверов. Чтобы кратко определитьего внешность, я скажу, что он больше всего напоминал лисицу. Право, яне шучу: сходство было поразительное. Те же хитрые, бегающие глазки, тотже внезапный пронзительный взгляд, свидетельствующий о скрытом притворстве, о крайнем себялюбии и звериной жестокости.

Итак, спутник доктора был поистине лисой в человеческом образе совсеми ее ярко выраженными чертами. Мы со Сципионом полностью сошлись вего оценке, ибо у меня не было ни малейшего сомнения, что передо мнойДоминик Гайар. Да, это был он.

Он был небольшого роста и худощав, но, видимо, из тех, кто может хорошо постоять за себя. В нем чувствовались гибкость и коварство хищникаи такие же повадки. Свои хитрые раскосые глазки он почти все время держал опущенными. Черные и блестящие, как у ласки, они были выпуклы, но некруглы, а скорее конусообразны, и зрачок казался как бы вершиной тупогоконуса. Лицо его постоянно кривилось в усмешке, и это придавало ему циничное и презрительное выражение. Тот, кто знал за собой какую-нибудьошибку, слабость или вину, мог бы подумать, что она известна ДоминикуГайару и что он насмехается над ним. Когда Гайар узнавал о каком-нибудьнесчастье, случившемся с другим, его улыбка становилась еще более язвительной, а маленькие выпуклые глазки блестели с явным удовольствием. Онлюбил только себя и ненавидел своих ближних.

У него были жидкие прямые черные волосы и темные мохнатые брови; бороды он не носил, и на его мертвенно-бледном лице выделялся огромныйнос, похожий на клюв попугая. Одежда Гайара говорила о его профессии исостояла из темного сюртука и черного шелкового жилета, а на шее вместогалстука у него был повязан широкий черный бант. На вид ему было летпятьдесят.

Доктор пощупал у меня пульс, спросил, как я спал, посмотрел мой язык,снова пощупал пульс, а затем дружески посоветовал мне лежать как можноспокойнее. Он объяснил, что я еще очень слаб, так как потерял много крови, но он надеется, что через несколько дней я снова окрепну и буду здоров. Сципиону было поручено следить за моим питанием и приготовить мнена завтрак жареного цыпленка, чай и гренки.

Доктор не спросил меня, как я был ранен. Сначала мне это показалосьстранным, но потом я решил, что он просто не хочет меня тревожить. Он,верно, боялся, что воспоминания о событиях прошлой ночи взволнуют меня.Но я так беспокоился за Антуана, что не хотел молчать, и спросил, естьли какие-нибудь известия о нем. Нет, они ничего не слыхали. Он, несомненно, погиб.

Я сообщил им, при каких обстоятельствах расстался с ним, и, конечно,рассказал о моем столкновении с наглым пассажиром, который ранил меня.При этом от меня не ускользнуло странное выражение, с каким Гайар выслушал мой рассказ. Он слушал меня чрезвычайно внимательно, а когда я упомянул о плоте из стульев и заметил, что Антуан и минуты не продержалсябы на воде, мне показалось, что темные глазки адвоката сверкнули злобнойрадостью. Без сомнения, лицо его выражало скрытое торжество, на котороепротивно было смотреть. Быть может, я не заметил бы этого или, во всякомслучае, не разгадал, если бы не рассказ Сципиона. Но теперь я безошибочно понимал Гайара, и хотя он несколько раз лицемерно воскликнул: "БедныйАнтуан!" - я прекрасно видел, как он втайне торжествует при мысли, чтостарый управляющий утонул.

Когда я кончил свой рассказ, Гайар отвел доктора в сторону, и онинесколько минут разговаривали вполголоса. До меня долетали лишь отдельные слова. Доктору было, видимо, все равно, слышу ли я его, тогдакак его собеседник старался говорить тихо. По ответам доктора я понял,чго Гайар хочет отправить меня в гостиницу ближайшего селения. Он ссылался на "неудобное положение", в котором окажется молодая девушка Эжени Безансон - одна в доме с чужестранцем, молодым человеком, и такдалее и тому подобное.

Доктор считал эти соображения неосновательными и не хотел меня увозить. Сама мадемуазель Безансон не хочет этого, даже и слышать не желает! Добрый доктор Рейгарт считал "неудобное положение" сущим вздором. Вгостинице нет необходимых удобств; кроме того, она переполнена другимипострадавшими. Тут говоривший понизил голос, и я мог уловить только отдельные слова: ""иностранец", "не американец", "потерял все свое имущество", "друзья далеко", "в гостинице не примут постояльца без денег".На это Гайар ответил, что готов взять на себя все расходы.

Последнюю фразу он нарочно сказал громко, чтобы я ее услышал. Я былбы благодарен ему за подобное предложение, если бы не подозревал, чтоего великодушием кроется какое-то тайное намерение. Но доктор решительновозражал против этого плана.

- Это невозможно, - сказал он. - Начнется жар... Большой риск... Невозьму на себя такую ответственность! Скверная рана. Большая потеря крови... Должен остаться здесь, хотя бы первое время... Можно перевезти вгостиницу дня через два, когда он окрепнет.

Обещание перевезти меня через два дня как будто удовлетворило лисуГайара, или он убедился, что ничего другого сейчас нельзя сделать, и совещание закончилось.

Гайар подошел попрощаться со мной, и я снова заметил насмешливыйблеск в его маленьких глазках, когда он сказал мне несколько притворно-любезных фраз. Он не подозревал, с кем он говорит. Если бы я назвалсвое имя, его бледные щеки, быть может, окрасились бы в более яркий цвети он поспешил бы удалиться. Но осторожность удержала меня, и когда доктор спросил, кого он имеет удовольствие лечить, я прибегнул к простительной хитрости, к которой прибегали многие славные путешественники, иназвался вымышленным именем. Я воспользовался девичьей фамилией моей матери и представился как Эдвард Рутерфорд.

Повторив, чтобы я лежал спокойно и не пытался вставать с постели,доктор прописал мне кое-какие лекарства и, указав, как их принимать,откланялся. Гайар вышел раньше него.

Глава XVII. АВРОРА

Сципион отправился на кухню за чаем, гренками и цыпленком, а я остался на время один. Я лежал, думая об этом посещении и особенно о разговоре между доктором и Гайаром: некоторые из услышанных фраз встревожилименя. Доктор вел себя совершенно естественно и как истый джентльмен, ноя не сомневался, что у его собеседника есть какой-то коварный замысел.

Откуда эта тревога, это горячее желание поскорее выпроводить меня вгостиницу? Очевидно, у него была очень веская причина, если он предлагает оплатить все расходы; насколько я слышал, этот человек никогда не отличался щедростью.

"Чем объяснить его желание поскорей избавиться от меня?" - спрашиваля себя.