Чтение 3–й страницы книги ~Рыцарь таверны~

Сам воздух Ворчестера, казалось, был насыщен запахом крови и гари.

При виде этого ужасающего зрелища Криспин на время позабыл о своих собственных горестях, не чувствуя даже ударов тупыми концами копий, с помощью которых пуритане подгоняли его вперед.

Наконец они пришли в незнакомый Криспину квартал города и остановились перед огромным домом. Его двери были распахнуты, и через порог в обе стороны струился бесконечный поток солдат и офицеров.

На короткое время охрана замешкалась в большом просторном зале, но затем победители грубо втолкнули Криспина в одну из смежных комнат. В ней лицом к вошедшим находился мужчина среднего роста, одетый в боевые доспехи. У него был непропорционально большой нос и красное лицо. Мужчина стоял с непокрытой головой, а его шишак лежал на столе в двух шагах от него. Он поднял глаза на вошедших, и на мгновение его взгляд задержался на высоком худощавом пленнике, который смело смотрел на него.

- Кого мы имеем честь лицезреть? - спросил он наконец.

- Человека, чья пина слишком тяжела, чтобы позволить ему умереть простой смертью солдата,мой лорд, - ответил Прайд.

- Ты лжешь, проклятый изменник! - воскликнул Криспин. - Расскажи мастеру Кромвелю, - он уже догадался, кто стоит перед ним, - как я в одиночку сдерживал натиск вашего отряда и был взят в плен только после того, как зарубил семерых из вас. Расскажи ему об этом, мастер распевать псалмы, и пусть он решит, лжешь ты или говоришь правду. Расскажи ему также, что ты, который...

Его прервал бесстрастный голос:

- Спокойно, господа. Укротите ваш гнев. Теперь, полковник, послушаем ваш рассказ.

Полковник Прайд начал длинно и путано излагать, как этот безбожный негодяй помешал его отряду за-хватить молодого Чарльза и способствовал его бегству. Он также обвинил Криспина в смерти своего сына и четырех других храбрых рыцарей церкви и попросил Кромвеля отдать негодяя в его руки с тем, чтобы поступить с ним, как тот того заслуживает.

Лорд-генерал не заставил себя ждать с ответом.

- Это уже второй пленник, которого приводят ко мне за последние десять минут с подобным обвинением, - произнес он. - Первым был молодой глупец, который отдал Чарльзу Стюарту своего коня у ворот Святого Мартина. Но сам он не успел скрыться, и его схватили.

- Так король сумел спастись? - воскликнул Криспин. - Благословенное небо!

Кромвель посмотрел на него отсутствующим взором.

- У вас будет прекрасная возможность поблагодарить Господа лично, - пробормотал он мрачно. - Что же касается этого молодого человека из Бааля, то ему далеко не уйти. Великий Господь, даровавший нам победу в сегодняшнем сражении, не допустит, чтобы великий грешник Стюарт избежал заслуженного наказания, и отдаст его в наши руки. За ваше участие в бегстве короля вы, сэр, заплатите своей жизнью. На рассвете вас повесят вместе с молодым бунтовщиком, который отдал королю своего коня у ворот Святого Мартина.

- По крайней мере я буду висеть в хорошей компании, кем бы он ни был! - сказал Криспин весело. - И за это, сэр, позвольте мне выразить вам мою сердечную благодарность.

- Вы проведете эту ночь вместе, - продолжал Кромвель, не обращая внимания на слова Криспина. - И, я думаю, вы сможете использовать это время, как вам заблагорассудится. Все. Уведите его.

- Но, мой лорд! - воскликнул Прайд, делая шаг вперед.

- Что еще?

Криспин улавливал отдельные обрывки фраз, которые Прайд нашептывал Кромвелю, - полковник о чем-то просил. Кромвель покачал своей большой головой.

- Это не очевидно. Я не могу дать своего согласия на это. Пусть его смерть будет для вас утешением. Я скорблю с вами о вашей утрате, но на то она и война. Пусть вас согревает мысль о том, что ваш сын пал за правое святое дело во имя нашего Господа. Помните, полковник Прайд, что Авраам ни секунды не колебался, принося своего сына в жертву Господу, прощайте!

Лицо полковника перекосилось от бессильной ярости, и он на мгновение задержал свой взгляд на прямой и неподвижной фигуре "Рыцаря Таверны", который продолжал стоять с независимым видом посредине комнаты. Затем, всем своим видом выражая недовольство, он нехотя удалился, и Криспина вывели из комнаты.

В холле к нему подошел офицер и, приказав, следовать за ним, препроводил Криспина в караульную. Здесь с него сняли доспехи и в сопровождении офицера и двух караульных повели в другую часть дома. Они преодолели три пролета лестниц и вошли в узкую галерею, которая привела их к закрытой двери, охраняемой вооруженными солдатами. По приказу офицера стражник с трудом отодвинул тяжелые засовы и открыл дверь Криспин шагнул через порог в небольшую полутемную камеру, слыша, как за спиной лязгнули засовы, отрезав его от внешнего мира. Его бесстрашное сердце на какое-то мгновение сжалось при мысли, что он отрезан от мира навсегда, только однажды ему придется вновь перешагнуть через этот порог, и это будет преддверием к Порогу Вечности.

Что-то зашевелились и одном из темных углов комнаты, и он вспомнил обещание Кромвеля, что последние часы жизни он проведет в компании другого пленника.

- Кто здесь? - раздался слабый голос, полный страданий.

- Мастер Стюарт! - радостно воскликнул Криспин узнав своего молодого спутника. - Черт меня возьми так это вы отдали королю своего коня у ворог Святого Мартина? Да вознаградит вас Бог! Дьявольщина! - добавил он. - Никак не думал, что мы встретимся с вами еще раз в этом аду.

- В нашей встрече мало радостного, последовал грустный ответ. - Как вы попали сюда?

- С вашей помощью я проведу эту ночь настолько весело, насколько это возможно для человека, чей песок почти уже иссяк. Лорд-генерал - да сожрут его черти в аду - наутро собирается сделать меня маятником и дает мне ночь, чтобы к этому подготовиться.

Юноша подошел к свету и с грустью посмотрел на сэра Криспина.

- В таком случае, мы друзья по несчастью.

- По крайней мере, мы не меняемся, ибо ни в чем другом мы друзьями не были. Встряхнитесь, сэр. Раз уж нам предстоит провести последнюю ночь в этом убогом мире, так дапайте извлечем из нее максимум удовольствия.

- Удовольствия?

- Конечно это будет нелегко, - рассмеялся Криспин. - Если б мы угодили в руки христиан, они бы нам не отказали в игре н очко, чтобы скрасить наши последние часы. Но эти корноухие... - Он заглянул в кружку на столе. - Вода! Фу! Ничтожные paспеватели псалмов!

- Милостивый Боже! Это все, о чем вы можете думать? Неужели вам не приходит в голову мысль о близкой кончине?

- Приходит, приходит. Я бы предпочел приготовить себя к утреннему танцу в более спокойной манере, чем мне это позволит старый Нолл. Черт с ним!

Кеннет в ужасе отпрянул назад. Его застарелая неприязнь к Криспину вновь зашевелилась в груди при виде подобной беспечности перед лицом смерти. Мысль о том, что ему предстоит провести ночь в компании этого ужасного человека, на время заслонила страх перед виселицей, владевший им до прихода Криспина.

Заметив его смятение, Криспин беспечно рассмеялся и подошел к окну. Это было небольшое отверстие, пробитое в стене и перегороженное крест-накрест двумя железными прутьями. Но, взглянув в амбразуру, Криспин понял, что главное препятствие на пути к бегству заключалось в другом. Дом выходил на реку и стоял на скалистом обрыве высотой метров десять. У самого подножия стены вокруг дома вилась узкая тропинка, отгороженная от реки железным поручнем. Окно находилось на высоте примерно двенадцати метров от тропинки, и если бы кому-нибудь взбрела в голову идея исчезнуть из тюрьмы, выпрыгнув в щель, у него было мало шансов угодить прямо в реку. Криспин со вздохом отвернулся от окна. Он подошел к нему с надеждой в груди, а отошел с отчаянием в сердце.

- А, ладно, - сказал он вслух. - Нас повесят, и дело с концом.

Кеннет опять забился в угол и сидел в угрюмом молчании, завернувшись в свой плащ. На его юном лице было написано глубочайшее страдание. Глядя на него, Криспин почувствовал, как в его сердце зарождается жалость и симпатия к этому юноше, чувство, которое он испытал впервые, увидев его во дворе замка Перт.

И сейчас, видя его страдания, он вдруг ощутил угрызения совести по отношению к этому мальчику, с которым он вел себя как грязный повеса, а не как джентльмен, каковым он себя когда-то считал.

Под действием этих чувств он заговорил.

- Кеннет, - произнес он, и его голос прозвучал так неожиданно мягко и тепло, что юноша в удивлении поднял голову. - Ты, наверное, слышал, что люди, стоящие перед порогом Вечности, обычно стараются искупить свою вину за те грехи, которые они совершали при жизни.

Кеннет вздрогнул при упоминании приближающегося конца. Криспин замолчал на мгновение, выжидая, какое впечатление произведут его слова, и затем продолжал:

- Нет, я не собираюсь каяться в своих грехах, Кеннет. Я прожил свою жизнь и умру таким же, каким и был. Неужели ты думаешь, что несколько часов молитвы могут воздать за годы прожитой бесцельной жизни? Это философия трусов, которым при жизни не хватало смелости жить по законам совести, а перед смертью не хватает мужества ответить за свои деяния. Нет, я не буду предавать самого себя. Все в руках Господа. В своей жизни я причинил зло многим людям. Их нет сейчас рядом, а если бы даже и были, поздно что-либо менять. Но ты, по крайней мере, - сейчас рядом со мной, и то маленькое прощение, которое я могу заслужить своими извинениями, будет мне утешением.

Когда я впервые заметил тебя в Перте, я хотел, чтобы мы стали друзьями, - желание, которое последние двадцать лет я не испытывал ни к одному человеку. Мне это не удалось. Иначе и быть не могло. Голубь не должен вить гнездо со стервятником.

- Сэр Криспин! - воскликнул глубоко тронутый Кеннет. - Прошу вас, не корите себя больше. Я прощаю вам все зло, которое вы причинили мне, прощаю так же легко, как сам буду прощен. Разве не так писано в Библии? - Он протянул Криспину свою руку.

- Я должен сказать еще несколько слов, Кеннет, - отвечал тот, не подавая в ответ своей руки. - Сейчас я испытываю к тебе то же чувство, что и тогда, в Перте. Я не знаю, откуда оно взялось. Возможно, я вижу в тебе того честного и благородного юношу, каким сам был когда-то. Но оставим это. Солнце встает за лесом, и больше мы никогда не увидим его. Для меня это не имеет значения. Я устал. Надежда мертва, а по сравнению с этим физическая смерть - ничто. Но последние часы, которые нам осталось провести вместе, я постараюсь использовать для того, чтобы изменить твое мнение обо мне. Я хочу, чтобы ты понял, что если я бывал жесток, то таким меня сделала жизнь. И когда завтра нас поведут на казнь, ты, по крайней мере, будешь считать меня человеком, в чьей компании не стыдно умереть.

Снова юноша поежился.

- Хочешь я расскажу тебе свою историю, Кеннет? У меня странное желание освежить свою жизнь в памяти, и если я буду делать это вслух, воспоминания могут принять более видимые очертания. К тому же мой рассказ поможет нам скоротать остаток времени до рассвета, и когда я закончу, ты сможешь судить обо мне, Кеннет. Ты готов выслушать меня?

Эти новые нотки в тоне Геллиарда на время вывели юношу из оцепенелого состояния, в которое его вверг страх перед завтрашним днем, и он с радостью откликнулся на предложение Криспина выслушать историю его жизни.

И "Рыцарь Таверны" начал свой рассказ. Глава 7 Рассказ "Рыцаря Таверны"

Сэр Криспин отошел от окна, где находился все это время, и растянулся во весь рост на жесткой скамье. Единственный стул в этой небольшой комнате занимал Кеннет. Геллиард с облегчением вздохнул.

- Святой Георгий, я и не подозревал, что так устал, - пробормотал он.

После этого он на некоторое время погрузился в молчание, собираясь с мыслями. Затем он начал говорить ровным бесцветным голосом:

- Очень давно - двадцать лет назад - я был юношей, для которого весь мир казался цветущим садом. Я имел массу иллюзий. Это были мечты юности, они были сама юность, ибо когда наши мечты умирают - мы уже не юноши, сколько бы лет нам не насчитывалось. Береги свои мечты, Кеннет, храни их как сокровище, ревниво оберегай так долго, как...

- Позволю себе заметить, сэр, - ответил молодой человек с горькой иронией, - что мои теперешние мечты и иллюзии останутся со мной навсегда. Вы забыли, сэр Криспин.

- Черт, я действительно забыл. На короткий миг я перенесся на двадцать лет назад, и завтрашний день показался мне таким далеким.

Он тихо рассмеялся, затем продолжил:

- Я был единственным сыном в семье благородного и честного джентльмена, наследником древнего рода и обширных владений, одних из самых больших в Англии.

Не верь тем, кто говорит, что по рассвету можно предугадать день. Рассвет моей жизни был прекрасен, ни один день не был прожит зря, и ни одна ночь не была такой темной, как эта. Но довольно об этом!

На севере наши земли смыкались с землями другой семьи, с которой наш род находился в кровавой вражде более ста лет. Они были пуританами, закореневшими в своем тупом и упрямом эгоизме. Они избегали нас потому, что мы наслаждались жизнью, которую нам подарил господь Бог, и это порождало в них ненависть. Когда мне исполнилось столько же лет, сколько сейчас тебе, Кеннет, в их помещичьем доме - у нас был замок, а у них дом - проживали два бездельника, которые мало заботились о поддержании репутации своей фамилии. Они жили вместе с матерью, женщиной слишком слабой, чтобы удержать их от дурных поступков и соблазнов, и кроме того, ее образ жизни также был не вполне пуританским. Они отвергли строгие черные одежды, которые их предки носили веками, и облачились в одежды кавалеров. Они отпустили волосы, украсили перьями свои шлемы, а уши бриллиантами, они много пили и якшались с подозрительными личностями, открыто богохульствовали и презирали молитвы. Меня они избегали по старому обычаю, а когда мы все же встречались, наши приветствия были сдержанными, как у людей, готовых сразиться на мечах. Я презирал их за разгульный образ жизни, как мой отец презирал их отца за слепой фанатизм, и они, догадываясь об этом, питали ко мне еще большую неприязнь, чем их предки к моим. Другой причиной их ненависти являлось то, что вся округа считала нас - так было всегда - первыми людьми в графстве. Это наносило тяжелый удар по их самолюбию, и они не замедлили отомстить нам.

У них была кузина, прелестное чистое создание - полная противоположность своим распутным родственникам. Мы встретились в лугах - я и она. Была весна - кажется, это было вчера, - и каждый из нас позабыл об обычаях рода, имя которого он носил. После этой случайной встречи мы стали встречаться все чаще и чаще. Она наполняла мою жизнь радостью и любовью. Мы были молоды, и жизнь была прекрасна. Мы любили. А разве могло быть иначе? Что для нас значили древние традиции, что для нас значила вековая вражда между нашими семьями? Для нас это не имело ровно никакого значения.

И я бросился в ноги к отцу. Вначале он проклял меня как неродного сына, в котором течет чужая кровь. Но позже, когда я возобновил просьбы с юношеским пылом влюбленной молодости, он уступил. Возможно, он вспомнил свои молодые годы. Он благословил меня на этот брак. Нет, более того. Врервые за историю четырех поколений вражды глава нашего рода переступил порог вражеского дома - он отправился туда от моего имени просить руки их кузины.

Настал их долгожданный час. К ним, униженным веками нашим превосходством, явился глава нашего рода. Они, которые всегда были вынуждены молчать, когда говорили мы, теперь могли, наконец, сказать нам "нет". И они сказали это. Что им ответил мой отец, мне так и не суждено было узнать, но когда он вернулся в замок, его лицо было белее снега. Он словно стал калекой, потерявшим руку. Гневными словами он сообщил мне о том оскорблении, которое было нанесено ему, и затем молча указал на клинок толедской стали, который он привез мне из Испании два года назад, и вышел из комнаты. Но я понял, что он имел в виду. Я обнажил клинок и сквозь слезы стыда и гнева прочел надпись на испанском языке, выгравированную на лезвии. Это был гордый девиз храброго испанского народа: "Без нужды не вынимай, без славы не вставляй". Нужда была очевидна, а славу я поклялся добыть, и с этим в сердце я отправился платить за оскорбление. Сэр Криспин замолчал и, тяжело вздохнув, сказал с горькой усмешкой:

- Я потерял этот меч много лет назад. Я и меч были близкими друзьями, и моим новым товарищем стал простой клинок, на котором не было надписи, чтобы ранить человеческую совесть. - Он снова рассмеялся и погрузился в задумчивость, из которой его вывел голос Кеннета:

- Ваш рассказ, сэр.

- Он заинтересовал тебя, да? Ну хорошо. Пылая гневом, я направился в их дом и в резких выражениях потребовал удовлетворения за нанесенное моему роду оскорбление. Это была глупая выходка. Они оградили свои трусливые жизни завесой насмешек и оскорблений. Они заявили, что не будут драться с мальчиком, и посоветовали мне отрастить бороду, и тогда, возможно, они прислушаются к моим словам.

И я удалился, сгорая от стыда и бессильной ярости. Отец заставил меня поклясться сохранить память об этом дне до тех пор, пока мои зрелые годы вынудят их скрестить со мной мечи, и я с радостью дал такую клятву. Он также заставил меня поклясться навсегда выбросить из головы мысль о браке с их кузиной, и я, хотя и не дал ответа в тот момент, в душе поклялся подчиниться отцу. Но я был молод - мне едва стукнуло двадцать. Через неделю разлуки с моей любимой я заболел от отчаяния. Наконец однажды вечером я пришел к ней и в порыве страсти и отчаяния бросился к ее ногам, умоляя ее дать мне обет ожидания, и бедная девушка поклялась мне в этом. Ты сам влюблен, Кеннет, и ты можешь понять то нетерпение, которое охватило меня. Разве я мог ждать? И я предложил ей следующее.

В пятнадцати милях от замка находилась небольшая ферма, которая досталась мне в наследство от сестры матери. Туда я и предложил бежать ей. Я обещал найти священника, который нас обвенчает, и некоторое время мы бы жили там в уединении, мире и любви. Через три дня мы бежали.

Мы обручились в деревне, которая была вассалом нашего замка, и незаметно пробрались в наше маленькое гнездышко. Здесь, в полном одиночестве - у нас было только двое слуг: мужчина и женщина, которым я мог безгранично доверять, - мы прожили три месяца, коротких, как все счастливые дни. Ее кузены ничего не знали об этой ферме, и хотя они рыскали в поисках по всей округе, ничего не достигли. Мой отец знал, где мы находимся, но, считая, что того, что сделано, уже не возвратишь, не вмешивался в течение событий. На следующую весну у нас родился ребенок, и наш скромный домик стал настоящим раем.

Немногим спустя месяц после рождения малыша нас постиг тяжелый удар. Мой отец послал мне записку, что он болен, и я отправился навестить его. Я отсутствовал два дня. На второй день мой слуга отправился по делам в ближайший город, откуда должен был вернуться на следующее утро. После я часто корил себя за то, что не принял надлежащих мер предосторожности.

Я вернулся раньше, чем предполагал, но я опоздал. У ворот я увидел двух взнузданных лошадей и с тяжелым предчувствием в сердце бросился к открытой двери. Внутри дома на полу я увидел мою любимую всю в крови с огромной раной в груди. Мгновение я стоял недвижим, парализованный ужасом, затем движение за моей спиной привело меня в чувство, и моему взору представились ее убийцы, один - с обнаженным мечом в руке.

Мне кажется, что именно в эту минуту, Кеннет, все во мне перевернулось. До этого я был добрым, даже слабым. Больше я никогда таким не был. Мне кажется, именно в эту минуту я стал тем грубым и жестоким солдатом, которым ты меня знал. При виде ее кузенов кровь закипела в моих жилах, нервы стянулись в узел и зубы тесно сомкнулись. Я схватил свое охотничье ружье, которое стояло в углу, взял его за ствол, как дубинку, и двинулся на них со слепой яростью зверя, защищающего свое потомство. Я взмахнул ружьем над головой и, клянусь небом, Кеннет, я послал бы их в ад прежде, чем они успели бы поднять руки или вымолвить слово, но в этот момент моя нога поскользнулась в луже крови, и я упал рядом с моей любимой. Охотничье ружье вылетело у меня из рук и ударилось о стену. Я плохо соображал, что происходит, но, лежа рядом с ней, я вдруг почувствовал, что не хочу больше подниматься, что я и так прожил слишком долго. Я понимал, что при виде моего падения эти трусы не упустят случая разделаться со мной, пока я не встал. Я желал этого всей душой и даже не сделал ни малейшей попытки подняться или защитить себя, а наоборот, обнял мою любимую и прижался к ее холодной щеке своей щекой. Пока я лежал, они не заставили себя ждать. Меч пронзил меня насквозь, войдя в спину и выйдя из груди. Комнату заволокло дымкой, стены начали расплываться, в ушах у меня раздался рев океана и затем крик ребенка. Услышав его, я сделал попытку подняться. Как будто издалека до меня донесся голос одного из убийц:

- Быстрее перережь ему глотку! И затем я, очевидно, потерял сознание. Кеннета пробрала дрожь.

- Господи, какой ужас!

- Когда я очнулся, - продолжал Криспин, как будто не слыша восклицания Кеннета, - дом пылал, подожженный этими негодяями, чтобы скрыть следы преступления. Я не помню, что было дальше. Я пытался восстановить картину событий с того момента, как ко мне вернулось сознание, но тщетно. Каким чудом мне удалось вырваться из горящего дома, я не знаю, но под утро мой слуга обнаружил меня лежащим в саду при смерти в десяти шагах от пепелища.

Господь оставил мне жизнь, но только через год я приобрел прежнюю силу и ловкость, и тогда я был уже совсем другим, не похожим на того веселого, Живого юношу, радостно возвращающегося домой год назад. Мои волосы посеребрила седина, хотя мне был всего двадцать один год, а лицо было постаревшим и изможденным, как у человека вдвое старше меня. Жизнью я был обязан своему слуге, хотя я до сих пор не знаю, должен ли я быть благодарен ему за это.

Как только силы вернулись ко мне, я скрытно отправился к своему дому, надеясь, что все по-прежнему считают меня мертвым. Мой отец сильно постарел за этот год, но он был добр и нежен ко мне. От него я узнал, что наши враги отправились во Францию. Подозрения падали на них, и они решили, что будет лучше на некоторое время исчезнуть из Англии. Он узнал, что они в Париже, и я решил отправиться вслед за ними. Тщетно мой отец пытался отговорить меня, напрасно он убеждал рассказать эту историю королю в Уайтхолле и ждать справедливого решения. Это был хороший совет, и если бы я последовал ему, все бы вышло иначе, но я горел желанием отомстить собственными руками, и с этим намерением отбыл во Францию. На вторую ночь после моего приезда в Париж я случайно ввязался в уличную потасовку и по роковой ошибке убил человека - первого из многих других, которых я послал туда, куда завтра предстоит отправиться и мне самому. Этот случай должен был стоить мне жизни, но каким-то чудом я избежал смертного приговора и был сослан на галеры на Средиземноморье.

Двенадцать лет я провел за веслом и все время ждал. Если я останусь жив, решил я, отправлюсь в Англию, отомщу тем, кто разрушил мою жизнь и счастье. Я выжил и вернулся. В стране бушевала гражданская война. И я отправился в стан короля, чтобы обнажить свой меч против его врагов. Между тем их долг рос. Вернувшись домой, я обнаружил, что нашим замком владеют враги. Моего отца уже не было в живых: он умер несколько месяцев спустя после моего отъезда во Францию, и эти убийцы предъявили свои права на наши владения. Ссылаясь на мой брак с их кузиной и нашу обоюдную смерть, они объявили себя прямыми наследниками. Парламент удовлетворил их требования, и наши владения были закреплены за ними. Но, когда я туда приехал, их не оказалось в замке: они уехали искать удачи на стороне парламента, который сослужил им такую хорошую службу. И я решил отложить месть до окончания войны и разгрома парламента. Парламент, однако, уцелел.

Рассказ был окончен. Сэр Криспин сидел, погруженный в свои думы, и в комнате воцарилась торжественная тишина. Когда он, наконец, заговорил, его голос звучал почти просяще:

- Да, Кеннет, ты не любил меня за мои манеры, чрезмерное увлечение вином и все остальное. Но теперь, когда ты узнал, сколько горя и страданий досталось на мою долю, сможешь ли ты по-прежнему осуждать меня? Меня, чья жизнь была целиком загублена, меня, который жил только одним стремлением отомстить тем, кто нанес мне тяжелые раны. Разве удивительно, что я превратился в самого жестокого и разнузданного офицера армии короля? Что еще мне оставалось?

- По чести говоря, на вашу долю достались тяжкие испытания, - ответил юноша с ноткой сочувствия в голосе. И все же слух "Рыцаря Таверны" уловил какую-то сдержанность в словах его молодого товарища. Он повернулся и посмотрел на него, но в камере было слишком темно, и ему не удалось разглядеть лица говорившего.

- Мой рассказ окончен, Кеннет. Об остальном ты можешь догадаться сам. Король потерпел поражение, и я был вынужден бежать из Англии вместе с остальными приверженцами Стюарта, кому удалось ускользнуть от головорезов Кромвеля. Во Франции я поступил на службу к великому Конде и принял участие в нескольких сражениях. А затем прибыл консул из Бреда и предложил Чарльзу Второму корону Шотландии. Я снова связал свои надежды с его победой, как раньше связывал с его отцом, ибо только в его победе был залог свершения моих планов. Сегодняшний день разрушил все мои последние надежды, а завтра в этот час это уже не будет иметь значения. И все же я бы дорого дал, чтобы иметь возможность наложить свои руки на горло тех двух негодяев прежде, чем палач наложит свои руки на мою глотку.

И снова в камере воцарилась зловещая тишина, нарушаемая только дыханием двух мужчин, сидящих в полутьме.

- Ты слышал мою историю, Кеннет, - произнес Криспин.

- Да, я слышал, сэр Криспин, и видит Бог, как я сочувствую вам.

Юноша замолчал, и Геллиард почувствовал, что этого недостаточно. Он теребил свою душу тяжелыми воспоминаниями, чтобы встретить более дружеское участие. Он даже ожидал, что юноша извинится перед ним за дурное мнение о нем. Было странно, как он желал завоевать расположение мальчика. Он, который в течение двадцати лет не любил и не был любим, сейчас, в последние часы, пытался разбудить сочувствие в нем - в своем спутнике.

И вот, сидя в темноте, он ждал более теплых слов, но Кеннет молчал. Тогда Криспин решил вымолить их.

- Неужели ты не можешь понять, Кеннет, почему я пал так низко? Неужели ты не можешь понять, что заставило меня принять титул "Рыцарь Таверны" после того, как король посвятил меня в рыцари за бой под Файвшаером? Ты должен понять своей свихнутой башкой, Кеннет, - настаивал он почти умоляюще, - и зная мою жизнь, ты не должен судить меня строго, как делал это раньше.

- Я не судья вам, сэр Криспин. Я сочувствую вам от всего сердца, - ответил юноша без теплоты в голосе. И все же рыцарю было этого мало.

- Ты можешь судить обо мне, как любой другой человек может судить о своем товарище. Ты хочешь сказать, что не в твоей власти выносить приговор, но если бы это было так, каково было бы твое решение?

Юноша на мгновение пошевелил серым веществом, прежде чем ответить. По сути своей мальчик был церковномучеником. Пресвитерианское воспитание слишком сильно повредило его психику, и хотя, как он уже сказал, он сочувствовал Геллиарду, все же ему - чей разум был напичкан догмами морали, а жизненный опыт равнялся нулю - казалось, что страдания не могут служить оправданием пороков. Жалость к солдату заставила его на мгновение повременить с ответом. В какую-то секунду в его голове даже промелькнула мысль солгать, чтобы подбодрить своего товарища по заключению. Но затем, вспомнив, что завтра ему предстоит умереть, он решил, что не стоит орать на себя грех лжесвидетельства, даже если это ложь во спасение ближнего, и поэтому он медленно ответил:

- Если бы мне выпало судить вас, сэр, как вы о том просите, я бы был снисходителен к вашим грехам, поскольку вам пришлось много страдать. И все же, сэр Криспин, ваши дурные деяния и зло, которое вы сотворили в жизни, перевесило бы чашу весов против вас. Вы не должны были осквернять свою душу и подвергать ее риску проклятия только потому, что зло других искалечило вам жизнь, - добавил он внушительно.

Криспин прерывисто вздохнул, как от резкой боли, и некоторое время после этого сидел неподвижно. Затем горько рассмеялся.

- Прекрасно сказано, преподобный сэр! - воскликнул он с издевкой. - Меня только удивляет, зачем вы сменили церковную проповедь на меч, а сутану на кирасу. Вот вам, знатоку казуистики, еще одно изречение: "Суди своего соседа, как самого себя, будь милосерден к нему, и милость Божья не минует тебя". Можете пережевывать это, пока поутру не явится палач. Спокойной вам ночи, сэр!

И, откинувшись на кровать, Криспин начал приготовление ко сну. Он еле двигался от усталости, и на сердце у него было скверно.

- Вы не правильно меня поняли, сэр Криспин! - вскричал пристыженный юноша. - Я судил вас не от сердца, а так, как учит церковь.

- Если этому учит вас церковь, то, клянусь, я никогда не стану церковником! - рявкнул Криспин.

- Со своей стороны, - продолжал юноша, - как я уже говорил, я сочувствую вам от всего сердца. Более того, ваш рассказ так глубоко тронул мою душу, что если бы мы снова обрели свободу, я с радостью и охотно предложил бы вам свою помощь, чтобы наказать этих негодяев.

Сэр Криспин рассмеялся. Он судил больше по тому, как им были произнесены эти слова, чем по их содержанию.

- Где ваш разум, о, казуист? - продолжал он издеваться. - Где же ваши доктрины? Господь сказал: "Аз всем воздам!" Ха!

И пустив свою "парфянскую стрелу", он завалился спать.

Он был отвергнут, сказал он сам себе. Он должен умереть так же, как и жил, - в одиночестве. Глава 8 Решетка

Усталость брала свое, и, несмотря на свое состояние, Криспин зевнул. Кеннет, сидя в углу, с изумлением прислушивался к ровному дыханию своего соседа. Он не обладал такими же железными нервами и презрением к смерти, как Геллиард, и поэтому не мог последовать его примеру.

Между тем дыхание спящего начало раздражать Кеннета: оно как бы подчеркивало разницу между ним и Криспином. Пока Геллиард рассказывал историю своей жизни, пробудившийся в мальчике интерес на время заслонил страх перед завтрашним днем. Теперь же, когда Криспин заснул, страх овладел Кеннетом с новой силой. Мысли теснились в голове, и он сидел, понурив голову и зажав руки между колен, вспоминая в основном Шотландию и свою возлюбленную Синтию. Узнает ли она о его кончине? Будет ли она рыдать по нему? - как будто это имело значение. И любая цепочка мыслей приводила его к неизбежному результату - завтра! Содрогнувшись, он крепче стиснул руки.

В конце концов он упал на колени, обращая к Господу не столько молитву, сколько плаксивую жалобу. Он чувствовал себя трусом - особенно из-за мирного храпа этого грешника, которого он презирал, - и он твердил себе, что настоящий джентльмен должен бесстрашно встречать свой конец.

- Но завтра я буду мужествен. Я буду храбр, - бормотал он.

Тем временем Криспин продолжал спать. Когда он проснулся, около его лица светила" настольная лампа, которую держал в руке высокий человек в сутане и широкополой шляпе, скрывавшей черты лица.

Все еще окончательно не проснувшись и мигая, как сова, Криспин сел на кровать.

- Который час? - спросил он.

- Уже за полночь, несчастный, - ответил глубокий звучный голос. - Ты вступил в свой последний день жизни - день, солнце которого померкнет для тебя навсегда. Но у тебя осталось еще пять часов, которые ты проведешь в этой обители слез.

- Так вы разбудили меня только затем, чтобы это сообщить? - рявкнул Криспин таким громовым голосом, что фигура в сутане быстро отступила назад, как будто ожидая удара. - Убирайся прочь и не нарушай покой джентльмена!

- Я пришел из христианского милосердия, - отвечал священник. - Покайся, брат мой.

- Не надоедай мне, - зевнул Криспин. - Дай мне поспать.

- Через несколько часов ты уснешь крепким сном. Подумай, несчастный грешник, о своей судьбе.

- Сэр! - рявкнул "Рыцарь Таверны". - Мое терпение иссякает. Но зарубите себе на носу одно: мои пути в рай другие, чем у вас. Если рай и вправду населен такими каркающими созданиями, как вы, я буду рад, если не попаду туда. Поэтому ступай, дружок. Оставь меня в покое, пока я не переступил грань гостеприимства.

Священник постоял в молчании, затем поставил светильник на стол и воздел руки к низкому потолку каземата.

- Будь благословен, Господь! - начал он молитву. - Снизойди к этому черствому сердцу закоренелого грешника, низкого, коварного бунтовщика, чьи...

Дальше ему не удалось развить свою мысль. Криспин вскочил на ноги с выпученными глазами.

- Вон! - загремел он, указывая на дверь. - Убирайся вон! На последнем часу жизни я не опорочу свою душу, ударив безоружного. Но убирайся, пока я не передумал! Адресуй свои молитвы в ад!

Священник отступил назад перед этим взрывом негодования. Мгновение он колебался, а затем повернулся к молчаливо стоящему Кеннету. Но пресвитерианская церковь научила того ненавидеть сектанта или баптиста как самого дьявола, и поэтому он присоединился к словам Криспина, хотя и в более мягких выражениях:

- Прошу вас, уходите, - сказал он. - Но если вы хотите оказать нам христианскую помощь, оставьте светильник. Здесь станет темно после вашего ухода.

Священник внимательно посмотрел на Кеннета и, тронутый его кротким тоном, поставил светильник на стол. Затем, подойдя к двери, он обратился к Криспину:

- Я ухожу, раз вы с такой яростью отвергаете мои молитвы. Но все равно я буду молиться за вас и вернусь в надежде, что ваши сердца смягчатся перед приближающейся неизбежностью вашей кончины.

- Сэр, - устало промолвил Криспин. - Вы переговорите даже жену селедки.

- Я ухожу, ухожу! - воскликнул священник, но на пороге он снова задержался.

- Я оставляю вам светильник, - сказал он. - Может, он осветит вам дорогу к Божьему храму. Я вернусь к рассвету. - И с этими словами он вышел.

Криспин громко зевнул и потянулся. Затем указал на скамейку:

- Давай, малыш, теперь твоя очередь. Кеннет поежился.

- Я не могу уснуть! - воскликнул он. - Не могу.

- Как хочешь. - И, расправив плечи, Криспин присел на край скамьи. - Эти чертовы корноухие! - пророкотал он. - Они все заботятся о человеческой душе, а вот на тело им наплевать. Целых десять часов у меня во рту не было ни куска мяса, ни глотка вина. Не то чтобы я очень проголодался, но, клянусь Богом, мое горло суше, чем их проповеди, и я с радостью отдал бы четыре из оставшихся пяти часов за бутыль испанского вина. Что за паршивые негодяи, Кеннет! Они считают, что раз человек должен умереть утром, то его можно оставить без ужина. Эгей! Говорят: тот, кто спит - обедает, но я никогда не слыхал, чтобы тот, кто спал - пил. И все же я постараюсь заснуть, может, это отвлечет меня от жажды.

Он растянулся на скамье и вскоре снова заснул.

На этот раз его разбудил Кеннет. Криспин открыл глаза и увидел мальчика, дрожащего, как в лихорадке. Его лицо было серо-пепельного цвета.

- Ну, а теперь в чем дело? Святой Франциск, что с тобой? - требовательно осведомился Криспин.

- Неужели нет никакого выхода, сэр Криспин? Неужели ничего нельзя сделать? - простонал юноша. Геллиард быстро поднялся.

- Бедный мальчик! Тебя пугает мысль о веревке!? Кеннет молча кивнул головой.

- Да, дрянная смерть, это верно. Послушай, у меня в сапоге есть кинжал. Если ты предпочитаешь холодную сталь, то решено. Я окажу тебе эту последнюю услугу, буду нежен, как любящая мать. Вот здесь, напротив сердца, и ты не заметишь, как очнешься в раю.

Отогнув кожаное голенище, Криспин засунул руку в сапог. Но Кеннет в ужасе отпрянул назад.

- Нет! Нет! - закричал он, закрывая лицо руками. - Только не это! Вы не понимаете. Какой смысл менять одну смерть на другую? Неужели нет никакого выхода? Сэр Криспин, - воскликнул он, с мольбой протягивая руки.

- Ты расклеился, - отвечал Криспин. - Ты спрашиваешь, есть ли выход? В камере есть окно, но оно в семидесяти футах над рекой. Есть дверь, но она заперта, и с той стороны дежурит охранник.

- Я должен был догадаться. Должен был догадаться, что вы смеетесь надо мной. Что для вас смерть, если вы разочаровались в жизни. Сама мысль о ней не вызывает в вас ужаса. Но для меня - вдумайтесь, сэр, мне едва минуло восемнадцать лет, и жизнь полна надежд и радости. О, Господи, сжалься надо мной!

- Правда, мальчик, правда, - голос рыцаря смягчился. - Я забыл, что для тебя смерть - это не избавление от страданий, как для меня. И все же, - пробормотал он, - неужели я так умру, не выполнив своей клятвы - клятвы мести? Клянусь душой, больше ничто не удерживает меня в этой жизни. Ах, если бы и вправду можно было отыскать выход!

- Думайте, сэр Криспин, думайте! - лихорадочно шептал мальчик.

- Бессмысленно. Есть окно, но даже если сломать прутья решетки, что пока мне не представляется возможным, придется прыгать в реку с высоты по крайней мере семидесяти футов, как я уже говорил. Я прикинул расстояние на глаз, как только нас сюда привезли. У нас нет веревки. Если разорвать твой плащ пополам и связать веревку, то она будет по большей мере десяти футов в длину. Ты решишься прыгнуть с оставшихся шестидесяти?

При одной мысли об этом юноша похолодел.

- Вот именно. И даже если ты рискнешь, то это будет означать жизнь только в том случае, если ты упадешь в реку, в противном случае - еще более быстрая смерть, чем от веревки. Черт меня возьми! - внезапно вскричал он, вскакивая на ноги и хватая светильник. - Давай посмотрим на решетку!

Он подошел к окну и поднял светильник на уровень глаз, освещая верхний прут, который служил одной из основ квадрата.

- Стоит попробовать, Кеннет, - бормотал он. - Если убрать этот кусок железа, - он дотронулся до нижнего прута, составляющего железный крест, - то тут вполне можно пролезть. Кто знает, а?

Он вернулся к столу и поставил на него светильник.

- Кто играет в кости, должен сделать ставку. Я ставлю свою жизнь - ставку уже недействительную - и играю на свободу. Если я выиграю, то выиграю все сразу, если проиграю - ничего не теряю. Черт меня побери, я много раз играл в кости с судьбой, но никогда так крупно. Давай, Кеннет, это единственный путь, и мы попробуем воспользоваться им, если нам удастся выломать прут.