Выспались мы мягко, поели сладко, встали на зорьке и прямиком к ключнику цареву:
- Дай ты нам, мил-человек, соху на пять пудов, ярмо железное, плеть сыромятную, мешок пшеницы посевной!
Подивился ключник, что сыскались дурни на царское земледелие, да виду не подал. Вынес мешок, у двери поставил.
- А за сохой да ярмом сами идите, мне не снести.
Пока ярмо в соломе сыскали, соху ржавую наладили, вернулись - Алена на мешке сидит:
- Эх, заморите животинку, ну да чего от вас ожидать - сестру и ту не пожалели.
Выдернул Муромец из-под нее мешок без почтения:
- Ежели помочь надумала - всегда пожалуйста, припряжем быку в помощь, а нет - геть отсюда!
Проводила нас Алена взглядом недобрым, так спину и буравит - чуть въяве не задымилась.
А поле-то - глазом не окинуть, раз обойти и то уморишься. Трава выше пояса, кореньями сплелась, едва соху всадить. Вдалеке лес дремучий виднеется.
- Что делать-то будем, Кощеич?
- Быка искать надобно. Ты, Муромец, держи булаву на изготовку оглушишь скотину, я ярмо насажу, а Соловей припряжет.
Встали мы на краю леса - чащоба непроглядная, ежевичником заплетенная. Сунулся было Муромец тропу торить - весь исцарапался и клещей за шиворот нахватал.
- Проще лес вырубить, чем с розыском маяться! - говорит.
- А мы Волчка, - говорю, - пошлем, он быка вычует и на нас погонит.
Пес за дело браться не спешит, на лес косится с опаскою:
- Ага, а вдруг он от меня не побежит?
- Не от тебя - так за тобой, нам все едино!
В шесть рук пса за опушку пихаем, он же ни в какую, всеми лапами уперся, голосит благим матом:
- Лю-у-у-ди!!! Спаси-и-и-ите! Убива-а-а-ают!
Услыхал бык-тур возню на опушке, увидал в просвет Соловьеву рубаху красную, выскочил из лесу - и к нему, кусты так просекой и распались. Сам бурый да косматый, загривка рукой не достать, рога вострые что копья долгомерные. Сема глаза вытаращил, и деру! Бык за ним, на нас и не глянул, а зря - Муромец его походя за хвост цопнул и скорей на руку намотал.
Оставил бык Соловья, пошел по полю скакать, задом кидать. Давай Муромец ногами упираться, по колени в землю ушел, заместо сохи борозду разваливает, а остановить зверя дикого силушки недостает.
Сема Муромец орет, бык-тур ревет, Волчок вслед с лаем летит, носятся по полю туда-сюда - никудышные пахари, да старательные; часу не прошло все поле испоганили, вкривь да вкось на четверть сажени перепахали, на второй круг зашли. Смастерил Сема Соловей из веревки петлю висельную (видал, поди, не раз), к другому концу мешок с зерном привязал, а в мешке дыр навертел. Только бык с нами поравнялся - Сема петлю раскрутил и ему на рога закинул.
Бык-тур скачет, Сема пашет, мешок сеет, мы с Соловьем в тенечке лежим, на них любуемся - красота! Пошло зерно в рост по слову моему чародейскому, аж земля затрещала; давай виться да плестись, усы пускать. Батюшки светы, мешок-то не пшеницей - горохом насыпан, не иначе Алена расстаралась! Поднялся горох в рост человеческий, заплел все поле - не подступиться ни с косой, ни с серпиком. Встал бык-тур в горохах как вкопанный, увяз накрепко. Сема Муромец хвост выпустил, на спину к быку вскарабкался, руками машет вызволяйте, мол!
Свистнул я в два пальца - со всех сторон воробьи слетелись, давай горох из стручков выклевывать и в мешки подставленные сносить! Только завязывать успевай. Часу не прошло - сто мешков рядком выстроились. Бык-тур, чуть путы спали, в лес удрал без оглядки, зарекся молодцев бодать.
Снесли мы горох в амбары царские, Сема Соловей полмешка - в пекарню, приплатил за срочность. К утру напекли царю пирогов с горохом, поднесли на завтрак.
Не к чему Вахрамею придраться - вот он, пирог-то, пышный да румяный. Похвалил нас царь без особой радости, спрашивает с подозрением:
- Вспахать да испечь дело нехитрое, а вот с чего бы это горох так быстро вырос? Винись, Кощеич, небось колданул по малости?
- Что ты, Вахрамей Кудеярович, куда мне, бесталанному! Поле-то заповедное, век не паханное, за такой срок немудрено живящей силы набраться: не земля - опара!
- Ну ладно,- молвит царь, к пирогу примериваясь, - сослужили вы мне службу, сослужите и другую: есть у меня пасека на тыщу ульев, в каждом улье по рою, в каждом рое трижды по десять тыщ пчел. И с недавних пор повадилась которая пчела заместо меду деготь в соты таскать; простым глазом не видать, а как наварят медовухи - хоть ты колеса тележные ею подмазывай, до того дегтем разит. Чтобы к завтрашнему утру изловили мне пакостницу да наказали примерно, дабы другим неповадно было!
С тем нас Вахрамей из залы и выпроводил, даже пирогом не угостил, Да и мы не лыком шиты - загодя по краюшке на брата припрятали, идем и жуем, думу думаем.
Алена навстречу, интересуется ехидно:
- Что, добры молодцы, невеселы, буйны головы повесили?
- Тебя, - в один голос отвечаем, - увидали!
Разобиделась Алена:
- Ничего, потерпите... чай, в последний раз видимся! Завтра батюшка вас худой хворостиной из царства навьего несолоно хлебавши прогонит!
- Ты за нас не кручинься, царевна, похлебать мы завсегда горазды, а соль у нас своя!
Только разошлись, я из кармана горсть гороха каленого достал, через плечо метнул:
- Накось, выкушай пшенички самородной!
Оступилась Алена на горохе, сидит на полу и бранится всячески. От девки сроду таких слов не слыхивал, да и молодцу есть чему подучиться.
Наказали мы челяди баньку протопить, прихватили одежу чистую да бочонок кваску на хрене, пошли пот трудовой смывать. Славно попарились, все косточки прогрели, девять веников березовых друг о дружку истрепали. Сидим телешом на лавках, от жара помаленьку отходим, квасок попиваем.
- Ну что, Семы, какие думы полезные будут? - спрашиваю.
Хлебнул Муромец из жбана, жмурится сладко:
- Надобно к каждому улью по ярыге приставить и пчелам учет вести пущай у летка отчитывается, чего и сколько принесла.
- А ты, Васильевич, что скажешь?
- Хлопотное это дело - с каждой пчелой возиться, давайте лучше посередь пасеки костер разведем, деготь-от горюч, пчела над огнем пролетит да от жара и вспыхнет.
Постучал я себя по лбу - гулко вышло.
- Умом вы, Семы, тронулись - где же это видано, чтобы пчелы заместо меда деготь носили?! Деготь кто-то уже в медовуху подмешивает, опосля варки, вот его в меде никто и не чует. В погребах царевых нашу пчелку искать надобно! Приметил я, как утром туда бочки свежие по доскам скатывали. На медоварне навряд ли кто средь бела дня шкодить отважится, а вот темной ночкой покараулить не помещает.
На том и порешили. Выходим в предбанник одеваться, а одежи-то и нету! Ни грязной, ни чистой, только портянка Муромца под лавкой завалялась, и та несвежая. Неужто тать прибрал?!
Приоткрыл я дверь щелочкой, на белый свет глянул... чтоб ты провалилась, Алена Вахрамеевна! Вся одежа по дубу вековому развешана, на ветру полощется. Самая маковка кольчугой Муромцевой увенчана, идет от нее стук-звон унылый, птицы не долетая вспять поворачивают. Сапоги и те шнурами связала, через ветку перекинула.
Услыхали побратимы весть скорбную, прогневались зело. Кричат:
- А ну подать сюда эту мерзавку! Были мы добры молодцы, а теперь злые! Веник на прутья разберем, в соленой воде вымочим - то-то она у нас попляшет!
Мне бы хоть порты подать, чтобы до покоев без сраму дойти. И колдовать, как на грех, заказано - царь из окошка увидит, не сносить нам голов. Глядь-поглядь - Вранко на плетне сидит, перья перебирает. Свистнул я в два пальца:
- Выручай хозяина, дармоед, коль татя проглядел!
Каркнул ворон виновато, снялся с плетня. Ждем-пождем - приносит Вранко мои штаны:
- Держи, хозяин, дальше я тебе не помощник - одежа ваша к веткам гвоздями накрепко приколочена, весь клюв сбил, пока эти отодрал.
Забранились мы пуще прежнего, да делать нечего - мои штаны, мне и лезть. Подступился я к дубу с опаской, на ладони для храбрости поплевал. Пару раз вниз соскальзывал, пока не приноровился. Кое-как пару саженей одолел, чую - что-то не то: прежде я за дуб держался, теперь он меня держит. Руку отлепил, понюхал - смола сосновая! Кругом ствол промазан, ежели дальше лезть - останусь на дубу на веки вечные.
Только до сумы Соловьевой дотянуться и сумел.
Приношу суму в баню, злой как черт:
- Ну, Васильевич, твой черед штаны мерить - посбивай-кось ножами ветки, Вахрамеиха проклятая меня чуть намертво к дубу не приклеила, хоть ты заново мойся!
А воды в кадке на донышке, да и баня выстудиться успела. Не больно-то смолу ототрешь, только пуще размазывается. Воротился Соловей с добычей вся одежа перепорчена: где рукава мокрые узлами завязаны, где смолой выпачкана, где Сема чуток промахнулся.
Вернулись в палаты злые-презлые, честим Алену во все корки - то-то ей, поди, икается! Отдохнули маленько, перекусили - и в погреба. На сей раз ключника известить не удосужились, со своим умельцем пришли: Сема Соловей отмычками позвенел, замки разнял, а царевна-лягушка их за нами снова замкнула и к себе ушла. Попрятались мы за бочками и давай караулить. Сему Муромца под бока то и дело пихаем, чтобы не спал, храпом татей не отваживал.
Только пошло время за полночь - скрипнула дверь окованная, спускается кто-то в погреба, да с лучиною. Давай бочки открывать и в каждую по ложке дегтя лить. Вольет и размешает, чтобы неприметно было.
Подпустили мы татя поближе, выскочили из-за бочек да сетью и накрыли. Вскрикнул тать тонким бабьим голосом, забился в путах. Тьфу ты, опять Алена, в платье мужском! Я виду не кажу, говорю громко:
- Экая, братцы, здоровущая пчела нам попалась! Неси, Сема, топор да бей ее промеж глаз, иначе не удержим!
Видит Алена - худо дело, Муромец и впрямь куда-то побежал, взмолилась что есть мочи:
- Не губите меня, добры молодцы, это же я, Алена-искусница, дочка Вахрамеева! Подшутить над батюшкой хотела, чтобы ему жизнь медом не казалась!
Сема Соловей в затылке притворно чешет:
- Надо же как занятно жужжит! Прям как дочка царева, у той тоже жало заместо языка!
- Что ты, Сема, откуда тут Вахрамеихе взяться? Она, поди, все у бани околачивается, молодцев караулит. А и гадкая же девка, немудрено, что царь ее замуж не отдает - боится, как бы не вернули с позором!
- Ну, ежели это и впрямь царевна, убыток небольшой. Все одно добром с ней не договоришься, дай-кось топор испробуем!
Тут и Муромец подоспел, сыскал где-то кувалду двухпудовую, несет-поигрывает:
- Разойдись, народ, на две стороны!
Посторонились мы, сеть выпустили. Алена, не будь дура, так в сети к выходу и метнулась, оступаясь да всхлипывая. Полетел ей вслед хохот молодецкий, аж стены задрожали.
Догадалась Алена, что шутку над ней подстроили, отплатили за дуб сторицей. Обернулась на пороге, из сети выпрастывается:
- Да вы... да батюшка вас... звери лютые!
Сорвалась в плач, слезы по лицу размазала, швырнула в нас сетью скомканной и убежала.
Ну что с девкой непутевой поделаешь? Царю говорить негоже - хоть и грозится Алена "батюшкой", а не видали мы, чтобы она с Вахрамеем речи вела, даже не подходит близко. Плачет, вишь ты... Испугалась, поди, что влетит ей от царя за медовуху дегтярную.
Насобирали мы дохлых пчел, в деготь обмакнули, наутро понесли Вахрамею предъявлять. Царь на упокойниц косится недоверчиво:
- А чем докажете, что по вине воздали?
- Пущай мед по ульям соберут, медовухи наварят - сам убедишься.
Позвал царь на проверку бортников да медоваров- точно, исчез дух дегтярный.
- Ну, добры молодцы, вот вам третья служба - последняя, да не из последних! Завелись у нас в тереме гости докучливые - Фома, Кузьма да Ерема, никак выжить их не можем; третий год пируют-гуляют, казну мою без толку переводят, домой не торопятся, а взашей гнать заказано: то сынки беспутные владыки царства соседнего, как бы не осерчал да войной на меня не пошел! Вот и намекните им, да поискусней: пора, мол, и честь знать. Чтобы к завтрему и духу ихнего в палатах белокаменных не было! Но ежели узнаю, что почету должного царевичам не оказали, - на кол посажу, не гляну, что родственники!
Подивились мы, да смолчали. Что ж там за гости, ежели самого Вахрамея третий год объедают-опивают невозбранно?! Мой дедушка царь, уж на что хлебосолен, и тот опосля второго месяца свету белого не взвидел, тещ загостившихся на дух выносить не мог. Велел тараканов им в меды подсыпать, кушанья пересаливать, мышей по зале пускать, а шебутного боярина Фрола Фомича Кутило-Завалдайского подговорил лицо вычернить, клыки нацепить, ночью по лестнице к окошкам тещиным взобраться и в ставень постучать. Уехали тещи как миленькие, недели не продержались!
Нам же в один вечер управиться надобно, тут мышами не обойдешься. Соловей мыслишку подкидывает:
- Вахрамеихи на них нет, небось сами сбежали бы без оглядки!
Алена и впрямь с утра на глаза не кажется - то ли от гнева царского хоронится, то ли еще чего нам во вред замышляет. Сговорились мы с побратимами, как дело вести, пошли в трапезную.
А там пир идет горой, челядь как раз блюда переменила. Присмотрелись мы к гостям - мороз по коже продрал! Платье на них дорогое, царское, золотом расшитое, а рыла как есть свинячьи, из-под куньих шапок рога козьи выглядывают, заместо подковок сапожных копыта мохнатые по полу стучат. Вот так сосед у Вахрамея, немудрено его убояться! Ну да нам при чертях мерзнуть негоже, да и пить с ними не впервой - опосля десятой чарки так по стенам и скачут.
Присели напротив:
- Гой еси, гости дорогие, мы три Семена, шурины вахрамеевские, будем вас сегодня потчевать!
Обрадовались черти:
- Вот хорошо, а то нам уж прискучило втроем пировать... и имена у вас для застолья самые что ни есть удобные, даже во хмелю не спутаешь. Ну-кось, Сема, разливай!
И пошло у нас веселье, просидели за столом до глубокой ночи, за всех подряд выпили, даже Вахрамея помянули - правда, "навьем-собакой", песенок жалостных сколько-то спели, поплакались друг другу на горькую судьбинушку и всеобщее неуважение, а под конец затеял я свару с побратимами:
- Ты, Соловей, роду низкого, негоже мне с тобой с одного блюда есть!
- Низок, да славен, а ты из грязи да в князи!
Муромец вином из чарки в нас плеснул:
- Оба вы хороши, крику на рупь, толку на грош!
Слово за слово, переругались вусмерть.
- Не желаем за одним столом сидеть, поделить его надобно, пущай каждый в своем углу пирует!
Обмакнул Муромец свиную кость в сметану, размалевал скатерку. Поделили стол, давай яства делить. Из рук блюда рвем, кушанья на гостей летят, с ног до головы черти перемазались. Трусоваты на поверку оказались, драки не унимают, под столы от греха попрятались.
- Давайте уж заодно, - говорю, - и сотрапезников наших, гостей дорогих, разделим!
Согласились Семены и на такой дележ, выбрали себе по царевичу, давай каждый своего потчевать. А на столе не так уж много осталось - что пораскидали, что поделили. Самым запасливым Муромец оказался - и осетр у него аршинный, и поросенок печеный. Я же маху дал - хлеб да капуста квашеная, перед Кузьмой неудобно.
- Рад бы я, гостюшка, тебя попотчевать, да нечем - все братец загребущий к рукам прибрал. Возьми у него ломоть осетрины, небось не обеднеет.
Потянулся жадный черт за даровым угощением, а Муромец тресь его ложкой по лбу:
- Не трожь чужого!
Осерчал я не на шутку, подорвался с места:
- Ты для моего гостя рыбки пожалел, пущай же твой ею подавится!
Схватил осетра за хвост, да тем осетром Муромцева гостя по голове. Рыло осетровое от удара вбок отлетело, Ереме в глаз угодило. Разобиделся Соловей, зачерпнул икры полной жменей, да Кузьме в рыло:
- Сема моего дружка закадычного осетром пожаловал, накось его прихлебателю икорки на закусь!
- Моего гостя бить?! - ревет Муромец, булаву выхватывая. - Всех порешу, нам с Фомой больше достанется!
Я за кладенец, Соловей за ножи:
- Не печальтесь, Кузьма да Ерема, мы за вас живо отомстим, остыть не успеете!
Перепугались черти, из-за стола повыскакивали:
- Вы уж тут без нас разбирайтесь, мы и без того загостились, дома, поди, жены с детками малыми ждут не дождутся!
- Куда ж вы, гостюшки?! А как же почет, святой долг хозяйский, чтобы вы обиды на нас не держали?!
И давай чертей за хвосты ловить, за стол насильно сажать. Своего под руки, чужого кулаком по темечку, Муромец Кузьме моему ухитрился черствый бублик на рыло поверх икры закрутить.
Визжат черти, упираются:
- Хватит с нас почета, ввек вашу доброту не забудем, только отпустите восвояси!
Переглянулись мы, отвесили чертям по затрещине на посошок:
- Не забывайте нас, захаживайте!
- Уж лучше вы к нам!
С тем и сгинули.
Мы тоже засиживаться не стали, едва до покоев добрели - сон сморил. По пути еще песенку развеселую спеть умудрились, весь терем перебудили, даже коты под окнами на радостях заорали - думали, невеста у них в тереме завелась.
Утром просыпаюсь - голова с похмелья трещит, друзья над кадкой с водой студеной плещутся, отфыркиваются:
- Давай-кось Кощеича прямо в постели окатим, одним махом протрезвим, еще спасибо нам скажет!
- Да уж скажу - мало не покажется!
Поплескался я в воде, рассолу хлебнул -ожил. Пошли мы к Вахрамею обещанного требовать.
- Охти мне тошнехонько, - вздыхает царь, - от сердца отрываю! Кабы не родственники, тремя службишками пустячными не умилостивили бы.
Кликнул садовника:
- Вот тебе, Еремейша, помощники, за аленьким цветочком приехали. Выдай им по лопате с рукавицами холщовыми, и проводи в сад, пущай любой копают!
Да как расхохочется - у нас мороз по коже. Что дочь, что батюшка - с обоими ухо востро держать надобно, не угадаешь, какой подвох задумали.
Вышли из царских покоев - Вранко с хрипотцой зловещей:
- Честные люди так не смеются! Не к добру!!! Кар-р-р, кар-р-р!
Смахнул я его с плеча:
- Хоть бы раз к добру прокаркал!
Ворон крыльями трепетнул, на другое плечо перебрался:
- К добру я молчу, а Вахрамею верить не советую. Не к добру он расщедрился, ох не к доб...
Придержал я его за клюв, не дал окончить.
Сад у Вахрамея на загляденье - деревья раскидистые, а тени не дают, под ними цветы диковинные горушками круглыми рассажены, птицы в клетках золотых поют-заливаются, звери хищные на цепях рыкают.
Да только садовник все не останавливается, мимо ведет. Вывел на самый край сада, а там пустырь, куда землю ненужную, песок да глину свозят.
- Ну, выбирайте, добры молодцы, да смотрите не прогадайте!
Глянули мы налево, глянули направо - батюшки светы! Весь чисто пустырь цветочками аленькими зарос, кусты шипастые человеку выше пояса, листьев почитай и нету, одни колючки, а в центре куста семь лепесточков навроде ромашкиных.
Муромец меня в бок толкает:
- Слышь, Сема, может, ну его к лешему, этот цветочек? Давай лучше семян наберем!
- До осени ждать прикажешь? Завтра уже свадьба царская, как бы не осерчал Вахрамей, к лягушкиным устам приложившись! Терпи, Сема, выкопаем, в тулуп завернем, да и повезем помаленьку!
- Неужто и впрямь за такую малость осерчает?
Выбрали мы цветочек с краешку, поменьше да пошипастей. Даже через рукавицы, гадость эдакая, колется пребольно. Обкапываем, Сема Соловей ворчит:
- Надо было нам в садовники наняться, царь еще и за прополку приплатил бы!
- Кто ж знал?
Земляной Андрей
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Сапковский Анджей
Каменистый Артем
Майер Стефани