Чтение 3–й страницы книги ~Золото на крови~

окружавшему старинное здание. Завернув за угол мы неожиданно наткнулись на
небольшой костер. Кто-то в черном, стоя спиной к нам, равномерно кидал в
огонь большие квадратные листы бумаги. Услышав наши шаги, человек обернулся.
С удивлением я узнал в поджигателе ту самую очкастую даму, так неласково
допрашивавшую меня в прошлый раз. Я машинально поздоровался, но она не
соизволила ответить. Пляска огней костра, крючковатый нос и круглые очки
делали ее похожей на сову, а вся ее угрюмая физиономия с недобрым взглядом
увеличенных линзами выпуклых глаз произвела на меня какое-то жуткое
впечатление. У меня даже мурашки по шкуре пробежали. Так и не соизволив
ответить, мадам отвернулась и продолжила свое непонятное занятие, не давая
угаснуть костру.

Уже отойдя подальше, Андрей остановился, закурил сигарету и спросил
меня:

- Ты понял, что эта кукушка делала?

- Бумаги жгла.

- А какие бумаги?

- Да черт его знает, - пожал я плечами.

- Не черт его знает, а наши с тобой анкеты. Только вот на кой ляд это
ей надо? Лучше бы в макулатуру сдала, может, в обмен какую-нибудь книжку
дали бы.

Но это мимолетное неприятное впечатление не шло ни в какое сравнение с
охватившей нас эйфорией. На фабрике меня, конечно, так просто отпускать не
хотели, предложили отработать положенные два месяца. Я оставил в отделе
кадров заявление, а через месяц забрал свою трудовую. Все оставшееся до
отъезда время я вместе с Андреем калымил на "железке", стараясь заработать
как можно больше для Елены. Все-таки ей надо было на что-то жить до самой
осени.

В первый день разгружали вагоны с комбикормом, по четыре человека на
вагон. Я, признаться, думал, что сдохну. Если Андрей после смены еще шутил и
улыбался, то я в первый раз еле смог впихнуть в себя ужин, а потом завалился
в постель, причем уснул, по-моему, еще на лету, не коснувшись щекой подушки.
Тело на следующий день болело так, словно меня всю ночь кто-то долго и
упорно пинал.

- Ничего, трудно только первую неделю, - приободрил меня Андрей.

Не знаю, может быть, он лукавил, а может, у меня организм такой,
абсолютно неприспособленный к физической работе, но мне кажется, что я так и
не смог привыкнуть к таким перегрузкам даже и через месяц.

Боже, чего мы за это время только не разгружали! Сахар и муку, ковры и
телевизоры, телефонный кабель и ящики с консервами. Оказывается, в стране
все это было, непонятно только, куда потом девалось. Грузчики были народ
тертый, наглый, и редко какой день мы не приходили домой с образцами
разгруженной продукции. Особо удачно мы разгрузили вагон с импортной
молочной смесью, жутким по тем временам дефицитом. Ленка как раз начала
подкармливать Валерию, так что на полгода детским питанием мы ее обеспечили.

Наконец пришло время отъезда. Ленка нервничала, плакала, да и мне было
не по себе, все казалось, что если я уеду, с ней непременно случится что-то
нехорошее.

И ее, и меня поразил Андрей. Перед самым выходом из дома, мы уже стояли
одетые, он полез в карман своей куртки, вытащил толстую пачку денег и
протянул ее Ленке.

- Возьми, это тебе, - просто сказал он.

- Зачем? А тебе...- попробовала возразить Елена, но он твердо прервал
ее.

- Бери-бери. Тебе сколько жить-то, я же для тебя зарабатывал.

Мы были просто сражены его щедрым жестом. После этого Андрей стал для
меня еще ближе, просто брат родной, такой, о каком я мечтал все свое
сиротское детство - старший, более опытный, сильный и мудрый.

ЗА ЗОЛОТОМ

Андрей разгребал лопатой речную гальку, смешанную с песком, и
постепенно проявлялись контуры человеческого тела. Труп лежал на спине.
Освободив голову, лейтенант смахнул рукавицей с лица остатки земли, но мне
можно было и не смотреть. Смерть сильно изменила Рыжего, но не настолько
сильно, чтобы не узнать его. Андрей долго всматривался в его лицо, потом
снова взялся за лопату. Вскоре рядом с головой Рыжего появились чьи-то ноги,
и Андрей сделал единственный вывод, пришедший в голову и мне самому:

- Похоже, они тут все. Все пятнадцать человек.

Это словно лишило его сил. Выпустив из рук лопату, он сел на край
выкопанной им могилы, обхватил голову руками, и со стоном сказал:

- Боже мой, Боже мой, какие сволочи! А как все хорошо начиналось!

Да, начиналось все просто прекрасно. Попасть в золотодобывающую артель
было большой удачей, сродни выигрышу "Жигулей" по лотерейному билету. Еще
незабвенный Иосиф Виссарионович официально разрешил эту несоциалистическую
форму труда. И он не прогадал. Ни героизм стахановцев, ни миллионные армии
зэков не могли поспорить с производительностью труда работающих на себя
людей. Золотоискатели строили в тайге новые поселки, прокладывали дороги.
Чтобы добыть золото в уже разведанном месторождении, приходилось зимой,
когда мороз сковывал реки и болота льдом, тянуть туда тяжелую технику,
завозить топливо, строить жилье для добытчиков. А затем уже коротким
сибирским летом, в промежутке между весенним паводком и первыми серьезными
морозами переработать тысячи тонн пустой породы, промыть все это и добыть
как можно больше "презренного" желтого металла. Заработок зависел от
количества сданного государству золота, и эти мужики на три месяца забывали
значение слов "праздник", "выходной", "отгул". Пахали от зари до зари, зная
лишь один вид отдыха - сон. Но все это стоило того. За один сезон старатель
мог заработать и на квартиру, и на машину.

Самый большой вред артельному делу принесла, как это ни странно,
перестройка. Кому-то из горбачевского Политбюро пришла в голову мысль о том,
что артели пропагандируют несоциалистическую форму труда. И эти
"реформаторы" сделали то, на что не поднялась рука "отца народов", -
запретили артелям добывать золото. И то, что в этом году одной артели, не
очень крупной разрешили заняться своим делом в далеко не самом золотоносном
районе страны, и мы попали в узкий круг этих счастливчиков, уже было подобно
чуду.

Про дорогу туда можно было бы не говорить, дорога и есть дорога, если
бы не Рыжий. Мало того что он притащил с собой целый ящик водки, но и,
переходя из одного купе в другое, по мере сил веселил и развлекал
путешественников. В нынешнем составе старичков ветеранов было не более
десятка, и Рыжик, как некоторые звали нашего "массовика-затейника", вовсю
распушил свои павлиньи перья.

В наше купе он ввалился уже на вторые сутки пути, под вечер, с эскортом
из двух мужиков, уже еле державшихся на ногах и, как заведенных, смеявшихся
по поводу и без повода. Плюхнувшись на полку рядом со мной, Рыжий с
энтузиазмом обнял меня за шею, чуть не свернув ее, изрядно встряхнул весь
мой щуплый организм и начал разговор, щедро выдохнув мне в лицо запах
застоявшегося перегара.

- Ну, что, пацан? Мы едем, едем, едем в далекие края... А ты знаешь
какие там края? Э, брат, гиблые это места. Там медведей больше, чем ментов в
Москве, ей-Богу. В восемьдесят втором Леньку Фомина схарчили за милую душу.
Мы тогда трактора перегоняли по зимнику. "КрАЗ" заглох, пока водитель
возился с движком, Ленька по нужде отошел. Минуты не прошло, тот слышит,
вскрикнул Ленька, и все. Шатун попался. Водила с испугу в трактор на прицепе
залез и просидел там три часа, пока летучка за ними не вернулась. Чуть яйца
себе не отморозил, мороз был градусов пятьдесят, не меньше. А от Леньки одни
ноги и нашли, так-то вот... Наливай, Леха...

Пока он заправлялся жидкостью для вдохновения, я смог передохнуть и
растереть затекшую под могучей рукой Рыжего шею. В купе незаметно набилось
народу, с верхней полки на все это с ироничной улыбкой взирал Андрей. А
Рыжий, ко всему прочему засмоливший свою вонючую сигарету, опять повернулся
ко мне и своим противным, скрипучим голосом продолжил свои воспоминания:

- Помню, у меня напарник был вроде тебя, сосунок, только после армии.
Приспичило его раз по нужде, повар сохатину не доварил, всей бригадой тогда
дристали. Нет чтобы у гусениц устроиться, так он в лес поперся, такой
стеснительный. Только было в тайгу зашел, вылетает обратно с воплем, штаны
держит. Мы уж думали, за ним медведь бежит, а это просто в тайге гнус
появился. До этого его не было, благодать, а тут сразу миллионы этих тварей.
Дрянь, меньше комара, но так, падла, кусает! И главное, кровь не
сворачивается долго, так и течет рекой. Вот ему в задницу гнус и впился,
сразу от стеснительности вылечил...

- А на прииске его что же, не было, этого гнуса? - задал вопрос кто-то
из зрителей.

- Там же река, ветер по руслу, он этого не любит, сдувает, понимаешь? А
чуть отойдешь - все. Загрызут на хрен...

Много он нам тогда баек порассказал: про скелеты, лежащие на истлевших
мешках с золотом, про самородки, попадающиеся исключительно дуракам, про
повадки дорожной милиции, изымающей золото, куда его только не прячь, хоть в
задницу. Все это было, конечно, интересно, но от мясистого лица Рыжего, от
его ухмылки и манеры держаться веяло таким самодовольством и пренебрежением
к нам, салагам артельного дела, что когда он ушел, я почувствовал немалое
облегчение.

- Болтун, - охарактеризовал позднего гостя Андрей, спрыгивая со своей
полки. - Пошли покурим, да и здесь проветрим немного.

Уже в тамбуре я его спросил:

- Ты что же думаешь, что он все врет?

- Да нет, все может быть и правда... Чего только так рисоваться? Я не я
и рожа не моя!...

Выгрузились мы той же ночью на небольшой таежной станции. Поезд там
стоял всего две минуты, и десантирование шестидесяти человек проходило более
чем весело. Последние прыгали уже на ходу, причем один из зазевавшихся при
этом сломал ногу. Судя по голосу, это был кто-то из эскорта Рыжего, так и не