Чтение 3–й страницы книги ~Одна тень на двоих~

- Спасибо.

Некоторое время они вежливо жевали, стараясь не встречаться глазами.

Потом Данилов подлил вина и вдруг спохватился:

- А тебе можно?

- Что? - спросила Марта и перестала жевать.

- Вино.

- Данилов, мне нельзя напиваться в стельку каждый день. Не в стельку
и не каждый день - можно. Ты что? Теперь станешь обо мне заботиться?

Данилов пожал плечами:

- Стану.

- Ты и так зануда, Данилов, - пробормотала Марта. - А уж если начнешь
проявлять заботу, я от твоего занудства погибну.

Странное дело. Необыкновенная, купленная в супермаркете форель, на
которую Марта потратила чертову уйму времени, не имела никакого вкуса,
как вываренная в супе капуста.

Может, у нее в организме уже начались необратимые изменения из-за
беременности? Вчера, когда она не знала об этом, никаких изменений не
наблюдалось.

Все дело в Данилове. В его вежливости, занудстве, сдержанности и
правиле ни о чем не расспрашивать.

Если бы Марта узнала, что он беременный, она бы от него не отстала.
Она бы выведала все, во всех подробностях.

К несчастью, все было наоборот. Марта фыркнула и закашлялась. Данилов
- ясное дело! - немедленно вскочил, готовый в любую секунду прийти на
помощь.

- "Скорую" пока не вызывай, - кашляя, попросила Марта, - может, еще
рассосется.

Он сел с той же готовностью, с какой только что вскочил. Марта
перестала кашлять и посмотрела на него печально.

За пятнадцать лет дружбы она так и не смогла понять - то ли он
патологически равнодушен к людям и к ней в том числе, то ли умеет
слишком хорошо скрывать свои чувства и заметить их со стороны вряд ли
вообще возможно, то ли трусит так, что строительство оборонительных
сооружений стало главной целью его жизни.

Все получилось именно так, как она и предполагала, и, видимо, ей
все-таки придется сегодня повеситься.

Данилов аккуратно положил на тарелку приборы, оценил и переложил
как-то еще более аккуратно.

- Ну и что, - спросил он, - вы теперь поженитесь?

- Мы - это кто? - уточнила Марта. Данилов посмотрел на нее. Глаза у
него были очень черные. Почему-то раньше она была уверена, что черные
глаза - это признак темперамента, горячего, страстного, южного.
Ошиблась.

- Вы - это ты и твой Петя.

- Не знаю, - сказала Марта. Она и вправду не знала. - Вообще-то я уже
большая девочка. Можно и замуж сходить.

- Сходи, - согласился Данилов. Вот это разговор. Всем разговорам
разговор. Пойди сходи - и все тут.

- И пойду, - ответила Марта упрямо. Теперь ей захотелось плакать. Так
сильно, что она не успела ничего с собой сделать, чтобы позорно не
зареветь.

Глаза моментально налились слезами. Нельзя, чтобы Данилов заметил.
Никак нельзя. Она выскочила из-за стола, оставив его недоумевать,
промчалась по коридору и немного постояла у входной двери, сильно и
часто моргая. Ей было очень жалко себя и еще больше - ребенка.
Неизвестно, почему ей было его жалко, вроде ничего такого не
происходило, но тем не менее ей было жалко именно его, такого маленького
и непонятного, о существовании которого она еще три дня назад и не
подозревала.

Конечно, Данилов не пошел за ней. Он ни за что не поставил бы ее в
неудобное положение.

Кретин.

Марта загнала обратно слезы, посмотрелась в высокое узкое зеркало,
которое она недавно купила и заставила Данилова повесить, и вернулась в
кухню.

- Мне показалось, что у меня сотовый зазвонил, - сказала она
Данилову.

- Как тебе рыба?

- Очень вкусно, спасибо. - Данилов не любил рыбу, но всегда считал
своим долгом всех хвалить и благодарить. На столе перед ним лежала пачка
сигарет и одна сигарета - отдельно.

- Можно я закурю? - спросил Данилов. - Или тебе это неприятно?

- Мне приятно, - уверила его Марта, - самое большое счастье в моей
жизни, когда ты куришь в моем присутствии.

- Я только хотел узнать, - пробормотал Данилов, - не вредно ли это.
Для ребенка...

- Полезно! - бодро откликнулась Марта. - Если мы будем его постепенно
приучать, может, он даже родится с бычком во рту.

Он посмотрел на ее узкую прямую спину. Марта шуровала у плиты, со
звоном кидала вилки в посудомоечную машину. Чайник уже вовсю посапывал -
когда только она успела его поставить? Данилову было так грустно, что
жить не хотелось. Почему-то ему никогда не приходило в голову, что рано
или поздно так все и случится - очередной Петя, которых на глазах у
Данилова сменился десяток, решит, что "женский фактор" в лице Марты ему
очень подходит, а Марта решит, что ждать больше нечего, и все
закончится.

Она перестанет звонить ему на работу - "просто так".

"Я звоню просто так", - всегда говорила она, когда он спрашивал,
какое у нее к нему дело. Перестанет заезжать по вечерам без
предупреждения, чего он терпеть не мог. Вернет ему ключи, заберет со
стойки свои компакт-диски с блюзами, Леонардом Козном и полоумным
Гариком Сукачевым - Данилов не любил ни блюзов, ни Козна, что уж
говорить о Сукачеве! Перестанет поражать его воображение кулинарными
изысками - "Данилов, это греческий салат, но брынзы не было, и я сунула
в него пармезан". Перестанет задумчиво клацать длинными ногтями по
клавиатуре его компьютера по субботам - "Данилов, у меня экзамены на
носу, так что сегодня ты готовишь". Она то и дело сдавала какие-то
экзамены.

"Чистая дружба", продолжавшаяся пятнадцать лет, закончилась.

Конечно, некоторое время они будут продолжать созваниваться, и она
станет рассказывать ему об очередных Петиных бизнес-затеях, одна другой
хуже, потом родится ребенок, похожий на папочку, и Марта будет его
растить, а это дело небыстрое, насколько Данилов мог судить, и
постепенно все исчезнет само собой.

Изменить ничего нельзя.

Диалектика, закон природы, как формулировал преподаватель истории
Ефим Эммануилович по прозвищу Фима Собак.

- Тебе чай или кофе?

Он посмотрел на нее. У него были очень черные, очень печальные,
недоумевающие глаза, как у неожиданно заболевшей собаки.

- Кофе, спасибо. Ты бы присела, Мартышка. Я вполне в состоянии сам
налить себе кофе.

- А мне? - спросила Марта. - Мне ты в состоянии налить?

Он называл ее Мартышкой примерно раз в пять лет.

Он варил кофе, молчал и один раз так громко вздохнул, что Марта
посмотрела на него с удивлением.

Он был в мягком черном джемпере и серых брюках со стрелками - в
собственной квартире в девять часов вечера! Темные волосы, синяя от
дневной щетины щека - Марта видела только одну его щеку, - длинные
ресницы, чистая кожа.

Аристократ. Белая кость, голубая кровь. Или наоборот, что ли? Голубая
кость и белая кровь?

Впервые увидев его родителей, Марта моментально почувствовала себя
замарашкой, с разгону влетевшей в герцогские покои в погоне за
поросенком, сбежавшим с кухни.

"А где вы живете, милая?" - спрашивала его мать, и Марта готова была
сгореть со стыда. Следовало отвечать, что она живет в Беверли-Хиллз или,
на худой конец, на Монмартре, но так ответить Марта не могла, поскольку
жила в Кратове и, когда ленилась ехать, оставалась у Данилова ночевать.
"А где вы служите, милая?" - продолжала мать, и страдания Марты росли
пропорционально изменению тона - с вежливого на холодный, с холодного на
ледяной.

Марта никоим образом не подходила Данилову, а объяснить
королеве-матери, что она не претендует, на кронпринца, Марта не могла.
Не скажешь же просто так - вы знаете, я иногда живу у вашего сына, но
это не то, что вы думаете. У нас пионерско-братская привязанность друг к
другу, основанная на взаимоуважении, сходном чувстве юмора и "полном
отсутствии всякого присутствия", как это называла Марта.

Никакого секса. Никакого кокетства ни с одной, ни с другой стороны.

Никаких претензий друг к другу. Никаких обязательств и вопросов, что
делать и кто виноват.

Когда-то ей хотелось, чтобы все сложилось по-другому, а потом
перестало хотеться.

Он был трудный человек. От одних его правил можно сойти с ума. Его
молчание могло означать все, что угодно, а он только и делал, что
молчал. В его присутствии хотелось выпрямить спину, немедленно убрать со
стола локти, проверить, чисто ли вымыты руки, и, проделав все это,
моментально смыться.

Никто не хохотал, не говорил громко, не чавкал, не пел, не болтал, не
стучал вилкой по стакану, не задавал глупых вопросов, не гонял по