Чтение 3–й страницы книги ~Очень в Сокольниках~

Небо было похоже на картинку на пачке от сигарет.

Такое же пронзительно синее, и летел по нему неестественно серебряный
самолет. Вторая половина августа радовала безветрием, теплотой. Над дачным
поселком висела прозрачная тишина, нарушаемая печальным криком электрички.

С балкона второго этажа была видна пустая улица, прозванная кем-то
"Аллеей классиков", косой срез крыши и застекленная веранда соседней дачи.
Пахло елью и самоварным дымом. Это значит, что сестра опять ждет к шести
часам гостей "на самовар". Вадим перегнулся через перильца балкона и
увидел Славу, своего шурина, раздувавшего самовар при помощи старого
сапога.

Вадим посмотрел на часы. Четыре. Пора собираться.

Он вошел в маленькую, недостроенную комнату, потолком которой служили
скаты крыши, а одной стены просто не было, ее заменяла яркая циновка, на
ней летел куда-то по своим делам свирепый многоголовый дракон.

Вечерами, когда Вадим зажигал старенькую лампу под зеленым колпаком,
глаза у дракона начинали светиться сумасшедшим огнем, а все шесть голов
смотрели хитровато и яростно. Но, в общем-то, в остальном они жили дружно.
Вадим именовал дракона Федором Федоровичем, приходя, здоровался с ним, а
уходя, прощался. При дневном свете Федор Федорович становился поникшим,
грустным и совсем не страшным.

Вадим присел в старое плетеное кресло-качалку, взял сигарету, чиркнул
зажигалкой. Уезжать не хотелось. Он редко приезжал сюда, в Переделкино, на
дачу к сестре.

Во-первых, почти никотоа не было времени, а во-вторых, он боялся
кипучей энергии Аллы, которая основной своей задачей считала ею
немедленную женитьбу.

После смерти матери они разменяли большую родительскую квартиру. Меняли
долго. Вернее, меняла Алла.

Наконец в результате невероятного, так называемого тройного обмена Алла
со Славой и дочерью Нинкой получили шикарную трехкомнатную квартиру на
Фрунзенской набережной, а ему досталась восемнадцатиметровая комната в
коммуналке в Столешниковом переулке.

Но Вадим был несказанно рад и этому. Ему до чертиков надоели какие-то
таинственные старички, по-мышиному шастающие по квартире, громогласная
Дина Семеновна, курившая "Казбек" и гремящая монистами. Все они
беспрерывно звонили, приходили, пили чай, обедали, громко, до хрипоты,
обсуждая возможные варианты обмена.

Каждое утро перед его уходом на работу сестра все собиралась и никак не
могла начать с ним разговор. Вадим догадывался, о чем она хочет
поговорить. Ему было заранее неловко за сестру, и он, наскоро выпив чай с
бутербродом, выскакивал на улицу.

Алла сильно изменилась за те годы, пока он служил в армии. А потом,
после смерти матери, они вообще не могли найти общего языка.

Теперь в доме распоряжалась она. Каждый четверг собирались гости. В их
кругу так и называлось: "Аллочкины четверги". Приходили ее и Славины
бывшие соученики по институту кинематографии, писатели, актеры, какие-то
важные седые мужики, дорого одетые, с плавными, барскими манерами. Вадима
не приглашали, даже если он бывал дома. Впрочем, он и не рвался
приобщаться к современному искусству, он работал тогда оперуполномоченным
в отделении, находился в "развеселом чине" младшего лейтенанта милиции, и
его служба и общественное положение явно диссонировали с Аллочкиными
представлениям1Ю светскости.

Поздно вечером, когда он, ^нуть не падая от усталости, жевал на кухне
котлетв|, появлялись под благовидным предлогом Аллочкины подруги и
рассматривали его с видимым интересом.

- Знакомьтесь, - с нотками иронического трагизма в голосе говорила
сестра, - это и есть мой младшенький, Вадим, весьма непутевый молодой
человек.

Он вставал и кивал, жал чьи-то руки.

Однажды они брали двух рецидивистов из Батуми, он заскочил домой
переодеть рубашку. Забыв, что под мышкой у него кобура, из которой торчала
рукоятка ТТ, скинув пиджак, пил кефир на кухне.

Сначала заглянула Маша, учившаяся с Аллой на одном курсе. Очкастая
Маша, верный аллочкин адъютант.

Она остолбенело поглядела на Вадима и захлопнула дверь.

Потом началось паломничество. С грязными чашками вбежали две дамы, имен
которых Вадим не помнил. Они были одинаково высокомерно красивы. Мазнув по
нему глазами, они скрылись, и наступила очередь мужчин.

В кухню вошел гость "в генеральском чине" Олег Сергеевич. Он был
сценарист, лауреат, член худсоветов и бесчисленных редколлегий.

Олег Сергеевич по-хозяйски вошел на кухню и сел напротив Вадима.

- Ну-с, - многозначительно изрек он.

Вадим с недоумением посмотрел на него.

- Что хорошего? - Олег Сергеевич раскурил погасшую трубку.

- То есть? - удивился Вадим.

- Я хочу услышать о вашей жизни: о погонях, перестрелках, схватках.

Вадим поставил на стол чашку, потянулся к пиджаку.

- Перестрелок нет, - ответил он зло, - а вот погони были. Вчера ловил
хулигана во дворе.

- Шутка? - высокомерно спросил Олег Сергеевич.

- Жизнь, - Вадим надел пиджак, - а что касается перестрелок, так вам
лучше узнать об этом в МУРе, я же работаю в отделении. В обычном номерном
отделении милиции. Знаете, как когда-то в армии были номерные захолустные
полки и гвардия, так вот наша гвардия - МУР.

Потом сестра, придя к нему в комнату, долго и витиевато выговаривала
ему, укоряла и стыдила. А он, уставший, не спавший почти целую ночь,
смотрел на нее и думал: "Когда же ты уйдешь?"

Но вместо этого он сказал ей:

- Давай меняться, я согласен на любую площадь.

Алла о чем-то радостно говорила, но он уже не слышал ее. Он спал.

Через месяц Вадим переехал в коммуналку в Столешников. Аллу он видел
редко. В дни рождения, годовщину смерти родителей. Отношения наладились
позже, когда он был уже начальником отдела и получил звание подполковника.

Работать в милиции стало модно. Тем более в МУРе.

О них писали книги, ежегодно на экраны выходили фильмы об уголовном
розыске. Телесериал о "Знатоках"

стал любимым зрелищем миллионов людей.

Теперь уже Алла говорила:

- Мой брат подполковник, служит в угрозыске, у него два ордена.

Она и ее друзья по сей день думали, что работа в милиции состоит только
из погонь и перестрелок. Думали и писали об этом.

...Уезжать не хотелось. Но все-таки надо одеваться и шагать через весь
поселок к станции Мичуринец на электричку, которая печально-протяжно
кричала над лесом.

Вадим спустился на первый этаж и увидел Нинку, забравшуюся с ногами на
диван. В руках ее глянцем отливала обложка очередного французского
детектива.

- Ты уезжаешь? - Племянница оценивающе посмотрела на него.

- Да, малыш, мне пора.

- Значит, опять сорвется твое сватовство.

- Вот как?

- Вот так, - племянница потянулась на диване.

Глазастая, тоненькая, длинноногая, она, пожалуй,

единственная из всей семьи была искренне привязана к

нему.

- Как твои дела, малыш? Что в институте?

- Никак пока. Колыбель знаний на картошке, а меня освободили после
гриппа.

- А что они там делают? - искренне удивился Вадим.

В прошлом году он заезжал на день рождения Нины и видел большинство ее
сокурсников - тоненьких, хрупких девочек и длинноволосых молодых людей,
мало похожих на мужчин, способных поднять мешок картошки.

- Работают, дядька, работают. Соприкасаются с жизнью. Наш мастер
говорит, что будущему актеру просто необходимо соприкасаться с жизнью.

- Ваш мастер, девочка, большой теоретик.

- Ты его плохо знаешь.

- Возможно. Но я твердо знаю одно, что студенты должны учиться, рабочие
работать, а колхозники убирать картошку.

- А милиционеры? Хватать и не пущать?

- А это уж как придется. Мы действуем не по системе Станиславского, а
по обстановке.

- Ох, дядька, лучше бы вам ввести систему.

- А она у нас есть, у всех у нас. У меня, у тебя, у твоих сокурсников.

- Что же это?

- Закон, девочка.

- Ты старый и с тобой спорить не интересно. Ты всегда прав.

- Нет, девочка, я далеко не всегда прав, к сожалению. Кланяйся родичам.

- Когда ты приедешь?

- Как получится.

- Я позвоню тебе, ладно? - Племянница опять уткнулась в книгу.

Конечно, можно было вызвать машину. Вполне можно было. Но на отдел им
полагалась всего одна машина, которая вечно была в разгоне. Как часто
бывает, режим экономии вводился не там, где нужно.

Вадим шел по узкой лесной тропинке и думал о том, что ждет его в
Москве, в управлении, ще дел, к сожалению, хватало. Когда он вышел на
площадь Киевского вокзала, часы показывали пять. Человек, ради которого
Орлов приехал в Москву, ждал его только в восемь. Оставшиеся три часа он
хотел посвятить уборке комнаты и разбору новых книг, но многолетняя
привычка заставила его зайти в автомат и набрать телефон своего