Чтение 3–й страницы книги ~Повести~

- Ап!

Оттолкнувшись ногами от штамберта, Вася прыгнул вперед - вниз и полетел навстречу фединым рукам.

- Есть! - крикнул Федя и поймал партнера.

Оркестр гремел марш, а цирк вопил от восхищения.

- Заплатил, сволочь! - счастливо хохотал Вася.

- Тише ты, социалист хренов! - прохрипел Федя. - Уроню ведь...

- Ни в коем случае! Швунгуй меня сильней и сам за мной!

- Понял! Пошел!

На каче вперед Федя выпустил Васю, и тот перелетел прямо к открытому в куполе слуховому окну. Федя мгновенно сел, затем вспрыгнул ногами на ловиторку и на следующем каче тоже перепрыгнул в проем окна.

И тут хозяин цирка, уже не заботясь о впечатлении, которое он произведет на почтеннейшую публику, завизжал от злости на весь манеж.

- Ушли! Упустили! Упустили!!!

За цирком был темный пустырь.

На этом пустыре по кругу испанским шагом ходила цирковая лошадь, с нерасседланным панно и султаном на голове. Через шею лошади были перекинуты свертки с вещами Васи и Феди, а на ее широченной спине сидел мальчишка и, видимо, уже в сотый раз говорил:

- Ты что, сдурела, животина проклятая? Шоб ты сказилась! Шоб у тебя повылазило! Нашла время для танцев... А ну, кому я говорю! Шансонетка чертова, певичка!

Мальчишка ругал лошадь и с тоской вглядывался в темный купол цирка. Оттуда неслись хохот, крики, аплодисменты.

Потом что-то затрещало, послышались два глухих удара об землю, и мальчишка увидел бегущих у нему Васю и Федю.

- И где вы ходите, дяинька Жорж? - недовольно спросил мальчишка. - А если бы зима? Я же закоченел бы...

Вася и Федя увидели лошадь и остановились, как вкопанные.

- Хозяйская, - простонал Федя.

- Где ты ее взял?! - рявкнул Вася.

Но мальчишка невозмутимо ответил:

- Сидайте, сидайте, а то и этой скоро хватятся.

- А, черт! - Вася вспрыгнул на спину лошади и крикнул Феде. - Алле!

Федя сел сзади Васи и спросил у мальчишки:

- Вещи здесь?

- Аптека, - ответил мальчишка и вонзил свои пятки в лошадиные бока.

Лошадь поскакала по кругу коротким цирковым курп-галопом.

- Вы меня простите, дяинька Жорж, - крикнул мальчишка. - Но это же не лошадь, а просто ади[cedilla]тка! Мало она мне без вас крови попортила!

Вася подхватил поводья и направил лошадь в темноту.

Так они втроем скакали, скакали, пока городок со своей набережной, лавками, кофейнями и цирком не остался далеко позади.

Когда же лунная дорога пошла у самого моря, они пустили лошадь шагом и ехали на ней, освещенные голубым ночным светом - странные причудливые фигуры в голубых трико. И маленький оборванный голубой мальчишка.

Их везла странная голубая лошадь с султаном на голове. Она устало отфыркивала голубую пену и только время от времени вдруг сбивалась и начинала идти испанским шагом. И это было очень красиво - луна, пыль, дорога, море и немножко нелепый испанский шаг усталой лошади.

Потом они стояли у какого-то рыбацкого причала. Уже вставало солнце. Не было трико и блесток. Были те костюмы, в которых мы увидели "Жоржа" и "Антуана" вчера на набережной. Только лошадь и мальчишка оставались в том же виде, что и ночью.

- А с вами мне никак нельзя? - без всякой надежды спросил мальчишка.

- Спасибо тебе, - ответил ему Вася. - Ты нам очень помог.

- Жаль, что мне с вами нельзя... - понял мальчишка, - но вы не горюйте, если бы мне можно было с вами, ведь вы бы меня взяли, правда?

- Правда.

- Ну, я пошел? - спросил мальчишка и не двинулся с места.

- Иди. Ты тоже не горюй. Держи хвост морковкой...

Мальчишка улыбнулся, взял коня под уздцы и пошел в ту сторону, откуда они втроем скакали всю ночь.

Федя мрачно и грустно смотрел вслед мальчишке. Глаза его были наполнены слезами - так ему было жалко этого мальчишку.

Двое сильных, здоровых парней стояли с непокрытыми головами, держали в руках по тощему узелку, и с нескрываемой печалью смотрели в удаляющуюся худенькую спину своего случайного маленького партнера.

А потом Федя надел котелок на голову и тронул Васю за плечо:

- Алле!

Вася вздохнул, повернулся к Феде и, глядя ему прямо в глаза, сказал:

- Если когда-нибудь у меня будет сын...

Ранним-ранним летним утром по спящей улице вели очень похожий на слона аэростат заграждения. Или, как называли его тогда - "колбаса".

Толстый серый аэростат заграждения вели за веревки четыре солдата войск ПВО.

Измученные бессонницей солдаты шли посреди улицы медленно, изредка погромыхивая подковами сапог по мостовой. А слоноподобная "колбаса" тихо плыла между ними.

Она плыла мимо заклеенных бумажными крестами окон домов, мимо закрытого кинотеатра "Прогресс", мимо выставленных в витринах магазинов "окон ТАСС", мимо сельскохозяйственного техникума, мимо каких-то военных приказов, наклееных прямо на стены домов. Ни одна живая душа не встретилась четверым солдатам и аэростату заграждения.

Только у калитки в низеньком заборчике, из-за которого торчали несколько стволов зенитных орудий, стоял усталый мальчишка лет семнадцати в военной форме, с автоматом через плечо.

Он внимательно посмотрел на плывущую мимо него "колбасу" и зевнул, стыдливо прикрыв рот рукой.

А солдаты довели аэростат до перекрестка и остановились около чугунной водопроводной колонки.

Один, тот, который шел впереди, снял пилотку, нажал на рычаг и, когда вода полилась из крана, нагнулся и напился воды.

Он вытер рот и лицо пилоткой, надел ее на голову, и все четверо снова двинулись по спящей улице. А между ними плыл аэростат заграждения - удивительно похожий на большого серого слона.

МОЙ ОТЕЦ

По весенней фронтовой дороге ехал грузовичок с фургоном.

Это была одна из тех чистеньких, обсаженных тополями, коротких немецких дорог, которые покрывали добротной и точной сетью всю Германию, соединяли между собой близко стоящие городишки со звонкими названиями.

Но сейчас дорога была искалечена волной стремительных жестоких боев. Сейчас это была истинно фронтовая дорога сорок пятого года.

За рулем грузовика сидел белобрысый сержант лет двадцати двух. Как две капли воды он был похож на "всемирно известного воздушного гимнаста" Васю, с которым мы только что расстались на утренней пыльной прибрежной тропе одна тысяча девятьсот тринадцатого года.

"Больше всех я знаю песен, Лучше всех даю я пар. Я собою интересен - И не стар. И не стар..."

- пел сержант и внимательно поглядывал по сторонам.

"Каждой девушке известен - Кочегар, Кочегар."

Сержант мельком глянул на себя в зеркальце и придвинул поближе автомат, лежавший на сиденьи.

Наверное, белобрысый сержант больше ни одного куплета из этой песни не знал, так как объезжая воронку от снаряда, он продолжал насвистывать этот популярный мотивчик из довоенного фильма "Аринка".

А из-за придорожного ельника за ним следили немцы. Немцы весны сорок пятого года, оторванные от своих частей, одетые в истрепанную форму разных родов войск.

Такие разрозненные отряды то и дело случайно оказывались тогда в наших, еще не укрепленных тылах. Несколько оборванных, изможденных офицеров следили за движущимся фургоном.

- Продовольствие... - сказал один и сделал движение вперед.

Второй, наверное, старший по званию, внимательно вгляделся в то, как подпрыгивая и переваливаясь на воронках, бежит машина, сказал:

- Она пустая. В ней ничего нет.

- Что же делать? - сказал первый. - Еще сутки и мы просто не сможем сдвинуться с места.

- Подождем немного, - сказал второй.

Через некоторое время сержант въехал в расположение своего полка.

Он подогнал фургон к штабу, вылез из машины и несколько раз присел, разминая затекшие ноги.

Затем снова встал на подножку кабины, вытащил из-за сидения котелок с ложкой и выпрямился. Посмотрел в одну сторону, в другую, убедился, что вокруг никого нет, никто его не видит, и...

... держа в одной руке ложку, а в другой - котелок, вдруг взял и сделал прямо с подножки своей машины боковое "арабское" сальто и опустился на землю. И пошел. Будто ничегошеньки не произошло, будто никакого сальто и не было, будто никто с подножки ЗИСа в воздухе и не переворачивался.

А шел он прямо к кухне. По дороге он кокетливо вставил ложку в карман гимнастерки и пощелкивал по ней пальцами, словно расправлял примятую хризантему в петлице чего-то очень штатского.

Был апрель сорок пятого. Было тепло и сухо.

В кирхе заканчивался концерт артистов фронтовой бригады. Из высоких готических окон, похожих на бойницы, неслась заключительная песня.

Сержант протиснулся к кирхе, прокладывая себе путь котелком.

Кончаем программу мы песней знакомой, Ее от души на прощанье поем мы. Так будьте здоровы! Покончив с врагами, Победу мы вместе отпразнуем с вами. Так будьте здоровы! Желаем вам счастья! А мы уезжаем в соседние части."

Спели артисты последний куплет и полк бешено зааплодировал.

- Хороший концерт был? - спросил сержант у стоявшего рядом солдата.

Солдат поднял большой палец и ответил:

- Во, концертик! Так давали! Умрешь!

Все повалили из кирхи. Поток подхватил сержанта и солдата и выплеснул их на весеннее солнце.

- Акробаты были? - спросил сержант.

- Нет, - ответил солдат. - Только пели и представляли. Но я тебе скажу, как пели! Умрешь!

- Ясно, - сказал сержант и пошел на кухню.

- Гутен морген, гутен таг! - сказал сержант повару. - Расход оставили?

- А как же? - ответил повар. - Что ж мы - совсем бездушные? Давай котелок.

Сержант протянул повару котелок и устало присел на ящик из-под американских консервов.

Повар оглянулся и негромко спросил сержанта:

- Шнапс тринкать будешь? Я тут у одной фрау такой шнапсик за сгущенку выменял!

Сержант на секунду задумался и ответил:

- Да нет. Спасибо. Мне еще в дивизию ехать.

Повар навалил сержанту полный котелок каши с мясом и сказал:

- Не хочешь, как хочешь - ходи голодный!

И повар оглушительно захохотал. Правда, он тут же оборвал хохот, подмигнул сержанту, сказал:

- Вась, а Вась... Я чего спросить тебя хотел...

- Валяй, - ответил сержант, запихивая в рот ложку с изрядной порцией каши.

Повар зыркнул глазами по сторонам, понизил голос и как "свой-своего" спросил:

- Васька, это верно писаря болтают, что ты раньше в цирке работал? Рот у сержанта был набит кашей и поэтому он не смог сразу ответить

повару. А когда, наконец, проглотил, то посмотрел на повара честными, прямо-таки святыми глазами и сказал:

- Врут, черти. Делать нечего, вот они со скуки и врут.

И сержант снова запихнул огромную ложку каши в рот.

Окруженные офицерами артисты выходили из кирхи. Вокруг стояли солдаты и разглядывали артистов так, как всегда разглядывают артистов.

Четверо мужчин и шесть женщин в штатских москвошвеевских костюмах и платьях выходили из немецкой кирхи в окружении двухсот пропотевших, пропыленных солдатских гимнастерок.

Был конец войны, и каждая гимнастерка бренчала медалями на грязных потертых ленточках.

У старой певицы на длинном пиджаке с огромными ватными плечами был орден "Знак почета".

Тощий подполковник слегка отстал от группы и поманил к себе младшего лейтенанта.

- Ну-ка, начпрода сюда.

Младший лейтенант метнулся в толпу и позвал толстенького старшего лейтенанта, показывая на подполковника.

Старший лейтенант подскочил, откозырял.

- Надо бы банкетик артистам соорудить, - сказал подполковник. - По баночке тушенки на брата, сахару подбрось, спиртику по сто граммчиков. Что там еще у тебя есть?

- Так, товариш подполковник, я уже предлагал ихней руководительнице,

- зашептал на ходу старший лейтенант и показал на старую певицу. - Но они говорят, что им некогда. Им, вроде бы, через два часа уже в штабе дивизии быть нужно. У них там обратно концерт.

- Ну, сухим пайком выдай. Прояви инициативу. Еще раз предложи культурненько... Что за тебя замполит должен думать? - и подполковник сердито ускорил шаг.

- Слушаюсь!

Старший лейтенант обогнал всю группу, взял под козырек перед командиром полка и спросил:

- Товарищ полковник! Разрешите обратиться к товарищу артистке насчет банкета?

- Обращайтесь, - сказал полковник и вся группа остановилась.

- Я, конечно, извиняюсь, товарищ заслуженная артистка, - культурно обратился старший лейтенант. - Но вы банкетик здесь кушать будете или с собой возьмете?

Полковник вздохнул и в отчаянии отвел глаза в сторону.

Старая певица ласково посмотрела на старшего лейтенанта и, взяв успокоительно полковника под руку, сказала начпроду:

- С собой, голубчик, с собой, если можно.

- Слушаюсь! - сказал начпрод и победно посмотрел на молодых офицеров

- дескать, "и мы не лыком шиты!"

- А машина уже за нами пришла? - спросила заслуженная артистка у полковника.

Полковник улыбнулся, сделал жест рукой, говорящий о том, что "сию секунду все будет выяснено", и что-то тихо спросил у замполита.

Замполит кивнул и вопросительно посмотрел на начальника штаба. Начальник штаба пожал плечами и поманил к себе какого-то лейтенантика.

Лейтенантик козырнул, метнулся в толпу солдат, на какое-то время исчез в ней, а потом вынырнул уже за спинами толпы...

... таща за ремень какого-то солдатика.

Самым грозным образом лейтенант отдал приказ солдату, и солдат, изображая поспешность, потрусил к расположению полка.

Повар курил сигару, с удивлением разглядывал ее после каждой новой затяжки и по-мальчишески длинно сплевывал.

Сержант сворачивал цигарку.

- У тебя что, махра? - спросил повар и сплюнул.

- Ага.

- Кременчугская, моршанская?

- Моршанская.

- Тьфу! Это же не махорка, а "смерть немецким оккупантам!" Дать тебе сигару? У меня еще одна есть.

- Не хочу, спасибо.

- Интеллигент! - рассмеялся повар. - "Не хочу, спасибо!"

Еле волоча ноги подошел солдатик, которого лейтенант послал узнать про машину.

- Оставь покурить, - сказал он сержанту и присел рядом.

Сержант два раза затянулся поглубже и передал окурок солдату.

- Есть будешь? - спросил повар у солдата.

- А чего там у тебя?

- Каша с мясом.

- Ну ее... - отмахнулся солдат и повернулся к сержанту. - Ты не за артистами приехал?