Чтение 3–й страницы книги ~Русские на Мариенплац, Рождественский роман в 26 частях~

- Нет, не все. - Женька открыл вделанный в стену небольшой сейф, вынул оттуда тоненькую брошюрку и бросил ее на стол. - Это тебе от меня на память. Бесплатно. Тут ты найдешь все, что тебе нужно.

Я проглядел брошюрку. Это была подробнейшая инструкция о том, как просить в Германии политического убежища, куда нужно идти, что нужно говорить, как нужно держаться, перечень возможных вопросов, примеры правильных ответов, адреса, телефоны и даже фамилии чиновников всех немецких учреждений, занимающихся приемом беженцев в основных крупных городах Германии. Включая и Мюнхен.

- Мне-то это зачем? - фальшиво спросил я, не находя в себе сил выпустить эту брошюру из рук.

- Эдик! Ты - классный акробат, - сказал Женька и налил еще по рюмке.

- Сегодня - ты лучший эквилибрист в "совке". Но как драматический актер

- ты полное говно! И глядя в твои лживые глаза, я могу ответить тебе только словами гения русской сцены Станиславского: "Не верю!".

Я молча пожал плечами и сунул инструкцию в карман куртки.

- Теперь о деле. - Женька жестко посмотрел на меня. - Как ты понимаешь, все стоит денег. Я завязан на очень солидных людей во всех этих сферах...

Он потыкал пальцем в список необходимых для меня бумаг.

- Вызов - три тысячи, паспорт в ОВИРе - пятнадцать, консульская виза без очереди - пять, за билет в одну сторону - четырнадцать плюс две с половиной сверху. Инструкция, которая тебе так "не нужна", - полторы. Но это тебе приз за решительность, конспиратор хуев. И торопись! Цены растут каждый день!

Я быстро прикинул общую сумму - получалось что-то около сорока тысяч. У меня была заначка на черный день - тысяч двадцать, но я рассчитывал еще кое-что продать...

Женька будто бы прочитал мои мысли:

- Есть другой эквивалент расчета: вызов - пятьдесят долларов, паспорт

- двести, виза - сто, билет - за рубли, сверху пятьдесят зеленых. Это немного не соответствует курсу, но такие ставки, старик, и я ничего не могу поделать. Если будешь распродавать свои видики-шмидики, "тачку" и хату - могу устроить серьезных клиентов. Платят любой валютой в разумных пределах. Двадцать пять процентов - мои. Но зато и я постараюсь выбить из них побольше. Так что ты ничего не теряешь. О'кей?

- О'кей, - сказал я и выпил свою рюмку.

- Давно бы так, - рассмеялся Женька.

Он тоже поднял рюмку и только хотел выпить, как его невероятный телефон щелкнул, и голос референта произнес:

- Евгений Алексеевич. Вашингтон на проводе. Мистер Саймонс.

- Все, Эдик! Чеши по холодку. Я тебе через пару дней позвоню.

Он отставил в сторону рюмку с коньяком и поднял телефонную трубку. И вдруг, неожиданно для меня, бойко заговорил по-английски. Вот это да! Кто бы мог подумать?!

Все-таки я жутко беспринципный тип!

Всю дорогу от Женькиного офиса до дома я говорил себе: какое счастье, что у меня есть старый приятель Женя Овчаренко! Какое счастье, что он может избавить меня от целого комплекса чудовищных предотъездных унижений, с которыми сталкиваются тысячи наших несчастных эмигрантов, не имеющих такого Жени Овчаренко!

А приехав домой, я понял, что если бы мне пришлось перечислить пункты, по которым я хочу навсегда уехать из этой страны, то одним из таких пунктов был бы - Женька Овчаренко. Конечно, нельзя чтобы государством управляли кухарки, но нельзя это государство отдавать и Женьке Овчаренко. Или ему подобным. Даже если кто-то из них бойко говорит по-английски.

И вот это отсутствие четкой позиции и твердых, принципиальных убеждений во мне самом меня иногда очень и очень пугает...

На следующий день я захватил с собой маленькую узбекскую дыньку, которую привез из Ташкента, подъехал на Бородинскую в "валютник", купил за одиннадцать долларов большую бутылку шведского "Абсолюта" и помчался в район стадиона "Динамо" - в наши Центральные мастерские по изготовлению цирковой аппаратуры и реквизита - к Павлу Петровичу. На Пал Петровича нельзя жалеть денег - ни "деревянных", ни конвертируемых. Особенно, если ты хочешь смылиться и рассчитываешь там работать по своей профессии.

Не потащишь же ты туда пьедестал, который в манеж выносили пятеро униформистов. В нем только механических премудростей да электрических моторов - килограмм на полтораста! Там мне нужно совершенно другое.

Поэтому я и бросился к Пал Петровичу. Пал Петрович - механик Божьей милостью! Прозвище - "Кулибин", возраст - семьдесят, отличительная особенность - пол-литра водки ежедневно при совершенной ясности творческого мышления и недельный запой один раз в три месяца с полным отключением от реальной жизни.

- Не боись, Эдуард, - сказал мне Павел Петрович. - Я тебе сделаю такой аппаратик, что все уссутся от зависти!

Он уже выпил стакан "Абсолюта" и теперь деликатно закусывал тоненько нарезанными ломтиками дыни. Потом вытер заскорузлые пальцы ветошью и стал набрасывать на клочке оберточной бумаги эскиз, сразу же проставляя предполагаемые размеры.

- Вся эта хреновина будет вроде плоского чемодана... - комментировал он. - Вот тута кнопку нажал - он раскрывается, и уже не чемодан, а столик с ножками. Тама же две трости с кубиками... Отработал на двух, вот отсюда выдернул их, а вот сюда - в центральную дырку - одну вставил. Тама будет вертушка с трещоткой и стопором. На этой трости - делаешь копфштейн, стоишь одну руку, как хочешь выгибаешься. И все это с вращением. Ты в какую сторону обычно вертишь? Я уж подзабыл малость...

- По часовой стрелке.

- Ага! Точно... Тады нет вопросов. Отработал номер, спрыгнул со стола, вот на эту штуковинку нажимаешь, и твой столик обратно превращается в чемодан! Ну, как?

- Замечательно!

Я вспомнил, что в самолет по "бизнес-классу" принимают всего двадцать килограмм багажа, и спросил:

- Он килограмм десять потянет?

- Ты что, Эдуард? Куды тебе такую тяжесть? Пять - пять с половиной - не больше. Я тута в авиационном институте малость хагээс-тридцать достал, так неужто я для тебя пожалею?!

- Что это за "хагээс"?

- Сталь такая. Только на космос идет. Тоненькая, легонькая, трех слонов выдержит. У тебя какой рабочий вес? Твой личный?

- Семьдесят три - семьдесят четыре.

- Вот и считай, что у тебя будет двадцатикратный запас прочности. Хватит тебе?

- Хватит. Налить?

- Не, рано пока. Я еще в обед стакан шлепну и будя. Вот я говорю - с таким портативным реквизитом можешь где хочешь работать - что в манеже, что на сцене в Кремлевском дворце, что на любой эстрадной халтуре!

Я подумал о том, что если мне удастся продать квартиру, машину и все остальное барахло за валюту, то после расчета с Женькой Овчаренко у меня еще останутся кое-какие деньжата. И надо будет их как-нибудь вывозить за пределы нашей великой и необъятной. И я спросил:

- А ножки будут трубчатые?

- Трубчатые. И неразборные, - Пал Петрович внимательно посмотрел на меня поверх очков. - Но тебе я могу одну ножку сделать с хохмой. Запихнешь туда - чего хочешь. Наварю фальшивые головки от винтов, а стыки заполирую так, что никто сто лет не догадается! Сделать?

- Да мне, вроде, как-то ни к чему...

- Сделаю! Глядишь и пригодится, - Пал Петрович что-то пометил в эскизе. - Слыхал - Левка Гаврилиди в Канаде остался? Пацан один из подкидных досок - в Египте. Я ему только-только ходули с амортизатором сотворил - он на них с подкидной доски тройной сальтоморталь с пируэтом делал... И на тебе! На хер ему там ходули?

- А тебе неохота уехать, а, Пал Петрович? - осторожно спросил я.

- Не, Эдик. Я там с голоду подохну.

- С твоими-то руками?!

- Хоть с руками, хоть без них. Я - человек пьющий. А тама этого не уважают. Это у нас чем больше закладываешь, тем больше с тобой нянькаются. А тама - извини-подвинься.

Словно в подтверждение сказанного Пал Петрович налил себе полстакана "Абсолюта":

- Эх, Эдуард, нарушаю я с тобой свой регламент!

И выпил. Отрезал кусочек дыньки, понюхал его, но есть не стал. Отложил в сторонку и спросил меня тихо:

- Как думаешь, Эдик, война будет?

- Какая?

- Гражданская.

- Так она уже идет. Весь юг полыхает. Тебе этого мало?

- Не, Эдуард... Я тебя про нас спрашиваю - про Россию.

- Не знаю. Не думаю.

- А вот я так полагаю - будет. Ты глянь чего творится! Это же уму непостижимо! Не могут люди так долго выдерживать. Кака-никака отдушина, а должна произойти! Да и начальникам это на руку. Они под это дело чего хошь спишут.

- Да Бог с тобой, Петрович!

- Точно, Эдик, точно... По первости начнут, как всегда, жидов резать, а потом и брат на брата пойдет...

Я готов был подписаться под всем этим, но на всякий случай трусливо промолчал.

- Но мы с тобой уже свое отвоевали, - Петрович решительно завинтил пробку на "Абсолюте" и отставил бутылку в сторону. - И ты, и я. Хватит! Только мне жить с гулькин хер осталось, а у тебя еще лет сорок впереди. Уезжай, Эдуард, отсюда. А я тебе такой реквизитик заделаю - пальчики оближешь! С ним на любой манеж не стыдно будет выйти. Уезжай...

Все, все! Пора вызванивать какую-нибудь бабу! А то мне уже которую ночь мерещится эта молоденькая автобусная поблядушка. Так и вижу ее круглые коленки в заштопанных колготках, ее потрясающие ляжки из-под короткой кожаной юбочки...

Конечно, можно раскрыть мой замечательный секс-блокнотик, сесть на телефон и начать планомерно обзванивать весь список одноразовых телок. Но мне нужен был четкий "верняк". И я позвонил Юльке.

- На ловца и зверь бежит, - рассмеялась она. - Я уже даже в ваш вонючий "Союзгосцирк" звонила, или как там он у вас теперь называется. Мне сказали, что ты в Ташкенте заболел и вот-вот должен появиться в Москве. Что с тобой?

- Острый, очень болезненный приступ хронического желания увидеть тебя в своей койке.

- Состояние тяжелое, температура повышена, дыхание частое и прерывистое?

- Да, да, да!

- Еду, - сказала Юлька.

...После ранения я год не работал в цирке. Тогда еще была жива мама, и мы вдвоем ютились в нашей однокомнатной квартирке на Усиевича. Мама потихоньку пропивала обе наши пенсии - и свою цирковую, и мою военкоматовскую. Жить было почти не на что, и когда мне за какие-то небольшие деньги предложили вести кружок акробатики в Доме пионеров и школьников в Подлипках, в тридцати километрах от Москвы, я с радостью согласился. И мотался на электричке три раза в неделю туда и обратно почти восемь месяцев. Там у меня была группа ребятишек - в основном дети сотрудников известного всему миру и совершенно секретного в нашей стране ракетно-космического завода.

Вот в этой группе у меня занималась и Юлька.

Ей тогда было, кажется, лет тринадцать. Она обладала безрассудной смелостью, абсолютной бездарностью к акробатике и фантастической кошачьей грациозностью.

По-моему, уже в то время она вовсю трахалась с мальчишками-старшеклассниками, и каждый раз после занятий у выхода из спортивного зала ее ожидали несколько юных подлипкинских пижонов, которые беспрестанно курили, длинно сплевывали и переговаривались с искусственной приблатненной хрипотцой.

Пять лет спустя я работал в международной программе артистов цирка социалистических стран в Варшаве. Цирк стоял в паршивом, жлобском районе, на Товаровой улице, реклама была слабенькая, но народ валил как на пожар, и это было единственным нашим утешением. Платили нам, советским, такие жалкие гроши, что покупка лишней пачки сигарет становилась глобальной финансовой проблемой. Жили мы в "Доме хлопа" - что-то типа нашего "Дома колхозника", по два-три человека в комнате, и не могли дождаться окончания этих нищенских "заграничных" гастролей.

И вот, когда до закрытия сезона оставалось три дня, за кулисами вдруг появилась почти взрослая, элегантная и очень красивая Юлька. И сказала:

- Я увидела вашу фамилию в афише и подумала...

- Ох, черт побери! Какое счастье, что ты увидела афишу!.. - прервал я ее, и последние трое суток в Варшаве мы провели с этой Юлькой в каком-то загородном доме какого-то ужасно важного поляка, который вывез Юльку в Варшаву на месяц, а теперь в силу каких-то своих служебных обязанностей был вынужден покинуть ее на неделю и улететь в Италию.

Трое суток мы не вылезали из широченной постели этого поляка.

Три оставшихся представления, на которые меня привозила Юлька, я отработал из рук вон плохо. Обессиленный и вымотанный, я заваливал трюк за трюком, а на последнем, заключительном, представлении чуть не грохнулся с шестиметровой высоты, куда меня в стойке на одной руке поднимала механическая штанга моего тяжеленного аппарата. Но Бог миловал, и я остался цел и невредим для того, чтобы последнюю ночь с этой проклятой Юлькой вообще не сомкнуть глаз...

Теперь мы с Юлькой - друзья-приятели.

Сегодня Юлька - одна из самых дорогих и роскошных валютных проституток Москвы. Сегодня у Юльки свои массажисты и парикмахеры, свои тренеры на корте и в бассейне, свои автомеханики и свои люди во всех нужных дырках Москвы. И квартирка у нее в Каретном обставлена своими комиссионщиками. И своя постоянная, не случайная, клиентура из-за бугра. Юльку заказывают по телефону из Стокгольма и Мадрида, из Парижа и Нью-Йорка. И все по высшему классу, по самому дорогому разряду! И Юлькины дни и ночи расписаны по минутам, а это требует жесточайшей дисциплины...

Но раз в три-четыре месяца в Москве появляюсь я, и Юлькина железобетонная система деловых встреч и свиданий, весь Юлькин математически выверенный график существования летит к чертям собачьим!

Я много раз пытался понять - почему это так происходит? Любви между нами нет никакой, считать себя лучшим сексуальным партнером для Юльки вряд ли я имею право. Думаю, что ей встречались мужчины покрепче и поизощреннее... А у меня мало ли было девочек, к которым я относился значительно нежнее и трепетнее, чем к Юльке.

Как-то я попытался поговорить с ней об этом, но она весело послала меня к чертовой матери и посоветовала не разлагать гармонию алгеброй. Когда же год тому назад я заговорил об этом вторично, она уже раздраженно предложила мне обратить внимание на родство наших душ и профессий и там поискать ответы на мои идиотские вопросы.

- Мы с тобой оба - эквилибристы! - нервно сказала она. - Мы каждый день рискуем жизнью и здоровьем только для того, чтобы понравиться публике, которая платит нам за наше мастерство! Мы в одинаковой степени торгуем собой, своим телом - и ты, и я. К нам каждый вечер приковано восторженное внимание десятков и сотен наших покупателей, а мы остаемся чудовищно одинокими... Неужели ты этого сам не понимаешь?!

Из окна я увидел, как к моему дому подкатил чистенький белый "мерседес", и из-за руля вылез Юлькин телохранитель Витя - амбал килограмм в сто двадцать, бывший призер первенства Европы по боксу в тяжелом весе.

Он помог Юльке выйти из машины, взял у нее из рук большую сумку, аккуратно запер "мерседес" и пошел за Юлькой к парадной. Витя всегда провожает Юльку до самых дверей моей квартиры.

В прихожей Юлька расцеловала меня в обе щеки:

- При всей тяжести недомогания ты прекрасно выглядишь! - сказала она, взяла у Вити сумку и по-хозяйски пошла в кухню. - Я тут кое-какой жратвы привезла, чтобы нам с тобой потом не дергаться.

- Да есть у меня все, напрасно ты... Привет, Витя!

- Здорово, Эдик!- Витя протянул мне ладонь величиной с саперную лопату.

- Проходи в комнату, выпьем по рюмке, - сказал я.

- Обойдется! - крикнула из кухни Юлька. - У него еще дел - невпроворот.

Витя подмигнул мне и испуганно замахал руками - дескать, он и в коридоре постоит... И шепотом спросил меня:

- Ты не скоро за границу выступать поедешь?

- Не знаю. А что?

- Привез бы мне "цыплят" штук сто...

- Каких еще цыплят?!

- Девятимиллиметровых, - Витя расстегнул кожаную куртку и достал из наплечной кобуры большой пистолет.

- Газовый? - спросил я.

- Что ты, Эдик! Кто же сейчас с газовыми ходит? - Витя вынул из пистолета обойму и выщелкнул мне в руку один патрон. - Вот такие. Возьми себе один, как образец.

Но в это время из кухни выскочила Юлька, забрала у меня патрон, сунула его Вите и резко сказала:

- Совсем сдурел?! Чтобы Эдика прихватили на таможне?

- Люди же возят... - пролепетал Витя.

- Мало ли кто что возит! В Москве не можешь достать?!

- Здесь дорого, - понурился Витя.

- Я тебе двадцать тысяч в месяц плачу. И еще надбавку за инфляцию, куркуль несчастный! Куда ты деньги деваешь?!

- Ну чего вы так нервничаете, Юлия Александровна? Ну, нет - так нет. Я же только спросил... - Витя заправил патрон в обойму, вставил ее в рукоять пистолета, а пистолет спрятал в кобуру. И куртку застегнул. - Мне идти, Юлия Александровна?

- Заедешь в прачечную - получишь белье из стирки. Квитанции в машине, в "бардачке". Потом поезжай на Беговую в комиссионку к Серафиме - забери там для меня пакет. И найди ты, черт бы тебя побрал, наконец, водопроводчика! Четвертый день в ванной кран течет, а ты и ухом не ведешь. Я говорю, говорю - как в стену!..

- Будет сделано, Юлия Александровна. Нет вопросов. За вами когда приехать?

- Я позвоню. Иди.

- Слушаюсь, Юлия Александровна. - Витя несмело пожал мне руку и уже в дверях сказал: - Я у Юлии Александровны - как Золушка...

- Иди, иди, Золушка! - Юлька вытолкнула Витю на лестничную площадку и захлопнула за ним дверь.

...Ночью - голый, в липком поту, измочаленный и опустошенный - я лежал на животе в скомканных простынях, уткнувшись носом в подушку, а Юлька нежно целовала мою уродливую афганскую отметину под левой лопаткой и тоскливо шептала:

- Не уезжай, Эдька... Не уезжай!..

Она была единственным человеком, кому я рассказывал все - и про себя, и про Ташкент, и даже про того маленького узбекского дурачка с ракетницей, ползущего по собственным окровавленным кишкам.

К четырем часам утра дико захотелось есть!

Я принял душ и уселся в халате за небольшой столик в своей крохотной кухоньке, а Юлька шустрила у плиты - варила цветную капусту и жарила коротенькие белесые "нюрнбергские" сосиски, которые привезла с собой.

- Не уезжай, Эдик, - говорила она. - Глупо сейчас уезжать из самой свободной и бесконтрольной страны в любую другую, где все давно регламентировано и разграничено, и где жизнь подчинена такому количеству условностей, что только от этого хочется повеситься... Не уезжай, Эдик. Не делай глупостей!

- Не забудь потом капусту обвалять в сухарях, - сказал я ей. - Кажется, остался еще пакетик на верхней полке...

- Сегодня в России можно добиться чего угодно! Стоит только захотеть. Сколько ты получаешь в своем цирке?

- В этом ли дело, Юлька?

- Сколько ты сейчас получаешь в своем засраном цирке? Я тебя спрашиваю!

- Ну, раз в двадцать меньше того, что ты платишь своему Вите, - рассмеялся я.

Юлька пристально посмотрела мне в глаза и негромко спросила:

- А хочешь получать ровно в десять раз больше, чем Витя?

- Хочу, - сказал я. - Только захочет ли этого мой цирк?

- При чем здесь твой цирк?! Я буду тебе платить двести тысяч рублей в месяц! Устраивает?

- Нет, - ответил я. - Ты же знаешь, что альфонсизм такого масштаба мне не свойственен. Одно дело - "нюрнбергские" сосиски - так я их вроде бы уже отработал, а двести тысяч... Нет, Юлька, на двести тысяч у меня просто здоровья не хватит.

- Успокойся! Мне тоже не нужен такой дорогой кобель. Мне нужен партнер, на которого я всегда смогу положиться. Мне нужен партнер и помощник, которому я буду верить, как самой себе, и до конца своих дней буду знать, что он меня никогда не предаст!.. Кроме тебя - у меня нет другой кандидатуры. Полить тебе капусту маслом?

- Только немного, а то у меня потом будет изжога. Ты что-нибудь выпьешь?

- Чуточку джина со швепсом. Достань там у меня из сумки...

Юлька разложила сосиски и капусту по тарелкам, я сотворил ей джин со швепсом, и мы сели друг против друга.

- Жри, - сказала она. - Жри и, как говорят в Одессе, - слушай сюда. Я резко меняю свой бизнес. Я создаю большое коммерческое предприятие. Сейчас я подыскиваю солидного коопродуцента на Западе с реальным добротным банковским счетом, а не какое-нибудь эмигрантское фуфло с липовыми ксивами. У меня накоплен огромный опыт общения с иностранными делашами. В общей массе - они довольно скучные, но толковые ребята. И если вести себя с ними расчетливо и осторожно, если юридически оговорить все еще, как говорится, на берегу - с ними можно пускаться в плавание... Я могу и сама, без всяких иностранных инвесторов открыть этот новый бизнес. В Москве есть банки, которые под мое дело дадут мне любые кредиты. Но если за мной не будет стоять западная фирма - наши, при любой перемене ветра, смогут меня прихлопнуть в одну секунду. Если же будет совместное предприятие - наши еще сто раз почешут в затылке... Отчисления в живой валюте не захочет терять никто! Скажу тебе больше: у меня уже есть даже помещение под офис и предприятие! И не одно, а два. Любое - на выбор!.. Это стоило больших денег, но это уже есть. И помещения классные! Одно в Лаврушинском переулке напротив Третьяковской галереи. Это - ВААП. Всероссийское агентство по авторским правам. Их должны вот-вот упразднить, потому что наших писателей все равно уже никто не читает. А второе - здание Совпартактива при бывшем Замоскворецком райкоме партии. Там можно будет вообще весь комплекс разместить плюс врачебный кабинет, массажный салон, косметический, сауну с бассейном... И я, наверняка, заберу оба эти помещения. В одном сделаю головное предприятие, в другом - филиал.

- Погоди, погоди, Юлька! Я ни черта не понимаю... Ты, что, собираешься возглавить какой-то оздоровительный центр?

Юлька посмотрела на меня, как на полного идиота:

- Псих! Я собираюсь создать первый в России грандиозный международный публичный дом!

- О, Боже... - я чуть не упал со стула.

- И только за свободно конвертируемую валюту! У меня будут работать лучшие девки Москвы и Петербурга, отобранные по жесточайшему конкурсу! Я буду приглашать на гастроли француженок, итальянок, японок... У меня будет ресторан, стриптиз, секс-шоу, эротический театр... Медицинский контроль - не ниже профессора, доктора наук! Круглосуточно - дежурный сексолог! Вооруженная охрана из настоящей милицейской спецслужбы "Метрополя", "Космоса" и "Националя"!..

- А по улицам курьеры, курьеры, курьеры... - усмехнулся я.

- Дурак ты, Эдька, и уши у тебя холодные. Если бы ты знал, какие люди сегодня стоят за этой моей идеей - ты бы ахнул! Я не хочу называть фамилии, но, поверь, их имена ты каждый день встречаешь в газетах и на телевидении, когда они сшибаются в непримиримой борьбе за власть. И пожалуй, единственное, что их объединяет, что делает их партнерами, - это моя идея! Может быть, хотя бы это сотрудничество когда-нибудь их примирит окончательно, и наша страна, наконец, заживет по-человечески?!

Я подумал, что в ближайшие тридцать-сорок лет нашей стране вряд ли что-нибудь поможет. Даже если покровителями и акционерами Юлькиного международного публичного дома станут все бывшие члены Политбюро и секретари ЦК КПСС, сегодня называющиеся президентами независимых государств.

Наверное, нужно, чтобы пара поколений вымерли естественным образом, а уж тогда - третье-четвертое, - освобожденные от всех наших сегодняшних заморочек, может быть, действительно, начнут жить по-человечески. Причем, первые два поколения - ни в коем случае нельзя убивать! Они должны сами состариться и умереть, состариться и умереть... А если их убивать - нам на эту эволюцию и нескольких столетий не хватит.

А еще я подумал, что если я все-таки когда-нибудь начну составлять список причин, заставивших меня уехать из этой страны, - я включу туда и Юлькино Совместное Международно-Трахательное Предприятие, опекаемое людьми, которые подставили того маленького ташкентского пацана под автоматную очередь...

Но я ничего этого Юльке не сказал.

Я просто встал из-за стола, поднял ее на руки, понес в комнату.

А она мне все шептала: