Чтение 3–й страницы книги ~Предварительный заезд~

Я поставил пустую чашку на поднос и пожалел, что не надел второй свитер. Хозяин же, казалось, был совершенно невосприимчив к холоду.

-- Но ваш родственник очень серьезно относится к этому.

-- Он совершенно помешался от страха перед прессой, -- скорчил рожу Фаррингфорд. -- Разве вы не заметили этого?

-- Мне показалось, что он их не любит.

-- Они просто достали его, когда он пытался скрыть от них свой роман с моей сестрой. Я воспринимал это как забавную историю, но, видимо, для него все было по-другому. Если помните, из этого устроили целую сенсацию, ведь через две недели после помолвки наша мама вдруг подхватилась и сбежала со своим парикмахером.

-- Я и забыл об этом, -- сознался я.

-- Как раз перед этим я уехал в Итон, -- продолжал Джонни. -- Это слегка поколебало мою самоуверенность, ну, понимаете, в смысле, когда парень имеет все, до чего может дотянуться. -- Он говорил несерьезным тоном, но легко можно было угадать отголосок старой травмы. -- Так что еще несколько месяцев они не могли пожениться, а когда наконец поженились, в газетах чуть не каждый день обсуждали половую жизнь моей матери. И всякий раз, когда печатают какие-нибудь сведения о любом из нас, снова начинают мусолить всю эту историю. Отсюда и эта странность у его королевского высочества.

-- Тогда легко понять, -- рассудительно заметил я, -- почему он опасается, что вы на Олимпиаде окажетесь втянутым в какой-нибудь шумный скандал, а толпы досужих сплетников будут, как локаторы, отслеживать каждый вант шаг. И, возможно, попытаются связать ваше имя с сексуальными меньшинствами.

К этому моменту опасения принца казались мне вполне обоснованными, но Джонни был явно не склонен соглашаться со мной.

-- Да не будет никакого скандала. Просто потому, что ему неоткуда взяться, -- заявил он. --Вся эта история -- просто глупость.

-- Думаю, что именно это ваш родственник и Министерство иностранных дел хотят доказать. Ведь любая поездка в Россию связана с известным риском, а уж если едет кто-нибудь с репутацией гомосексуалиста, то возникает настоящая политическая опасность, так как там гомосексуализм преследуется законом. Они хотят, чтобы вы участвовали в Олимпиаде, и поэтому просят меня для вашей же безопасности расследовать эти слухи. Фаррингфорд упрямо стиснул зубы.

-- Но это совершенно ни к чему.

-- А как насчет этих людей? -- напомнил я.

-- Каких людей?

-- Которые напали на вас и велели отвязаться от Алеши.

-- Ах, эти...-- Хозяин выглядел совершенно спокойным. -- Ну, я думаю, кем бы эта Алеша ни была, она не желает расследования. Считает, что оно повредит ей. Вы не подумали о такой возможности?

Джонни нервно встал, взял поднос и вышел в кухню. Там он некоторое время гремел посудой, а когда вернулся, то явно не был расположен продолжать беседу.

-- Пойдемте, я покажу вам лошадей, -- предложил он.

-- Сначала расскажите мне об этих людях, -- настойчиво возразил я.

-- А что вы хотите о них узнать? -- Он поправил ногой высовывавшееся из камина полено, слегка оживив огонь.

-- Это были англичане?

-- Ну, наверно, --удивленно ответил Фаррингфорд.

-- Вы слышали их речь. Какой у них был акцент?

-- Обычный. Думаю... ну... как обычно говорят рабочие.

-- И все же были какие-нибудь особенности, -- настаивал я. Он помотал головой, но я-то знал, что все акценты различаются, хотя бы самую малость

-- Ладно, они были ирландцами? Шотландцами? Валлийцами? А может быть, они из Лондона, Бирмингема или Ливерпуля? Или с запада? Всех их легко различить.

-- Наверно, из Лондона, -- сказал он наконец.

-- Не иностранцы? Скажем, русские?

-- Нет. -- Казалось, Джонни впервые задумался о том, кем были его обидчики. -- Грубая, некультурная речь, почти все согласные проглочены. Южная Англия. Лондон, юго-восток, в крайнем случае Беркшир.

-- То есть тот самый акцент, который вы ежедневно слышите вокруг себя?

-- Думаю, что да. Во всяком случае, я не заметил никаких особенностей.

-- Как они выглядели?

-- Оба здоровенные... -- Он наконец сложил каминные принадлежности в аккуратный ряд и выпрямился. -- Выше меня. Мужики как мужики. Никаких примет. Ни бороды, ни хромоты, ни заметных шрамов. Жаль, конечно, что я такой бестолковый, но думаю, что не смогу узнать их на улице.

-- Но, если они войдут в эту комнату, -- возразил я,--вы их узнаете.

-- Вы хотите сказать, я почувствую, если это окажутся они?

-- Я хочу сказать, что на самом деле вы помните больше, чем вам кажется, и если вашу память подтолкнуть, все встанет на свои места.

С сомнением поглядев на меня, Фаррингфорд пообещал:

-- Я обязательно дам вам знать, если увижу их.

-- Они как пить дать заявятся с еще одним, так сказать, предупреждением, -- задумчиво сказал я, -- если вы не сможете убедить своего родственника бросить это дело.

-- О Боже, вы так считаете? -- Джонни обернулся к двери, вздернув свой тонкий хищный нос, словно приготовился отразить немедленное нападение. -- Все, что вы говорите, не слишком успокаивает, вам не кажется?

-- Это тактика запугивания

-- Что?

-- Врезать по больному месту, -- пояснил я.

-- А-а... ну да...

-- Дешево и частенько бывает сердито.

-- Ладно. В смысле, чего еще можно ожидать?

-- Это зависит от того, кого хотят напугать. Вас, меня или вашего зятя.

Фаррингфорд уставятся в пространство. Мне стало ясно, что он до сих пор не рассматривал ситуацию с такой точки зрения.

-- Понятно, к чему вы клоните, -- сказал он наконец. -- Но все это чересчур тонко для меня. Пойдемте посмотрим лошадей. Ихто я понимаю. Они даже если и убьют вас, то без злого умысла.

Стоило пройти пятьдесят ярдов, отделявших дом от конюшни, как с хозяина слетела вся его нервозность и подавленность. Лошади были частью его самого, и пребывание рядом с ними возвращало Фаррингфорду спокойствие и душевное равновесие.

Конюшни представляли собой небольшой четырехугольник глины и гравия, окруженный деревянными сараями старой постройки. Еще там имелись подстриженный газон, раскидистое дерево и пустые кадки для цветов. Строения были окрашены облупившейся зеленой краской. Чувствовалось, что весной здесь вырастут сорняки.

-- Когда я вступлю в права наследства, то куплю себе конюшню получше, -- заметил Джонни, вновь непостижимым образом угадав мои мысли. -- А эту я арендую. Опекуны, видите ли.

-- Приятное место, -- мягко сказал я.

-- Но неудобное.

Тем не менее его опекуны вкладывали деньги в стоящие вещи, у каждой из которых были четыре ноги, голова и хвост. Хотя шел восстановительный период, все пять лошадей выглядели мускулистыми и хорошо упитанными. В основном это было потомство чистокровных жеребцов от охотничьих кобыл, смотрелись они как картинка, а Джонни с увлечением и гордостью рассказывал мне историю каждой лошади. Впервые за время нашего знакомства он ожил. В нем проявились целеустремленность и неподдельный фанатизм -- вечное топливо олимпийского огня.

Казалось, даже рыжие кудри Фаррингфорда стали жестче, хотя, возможно, виной тому был сырой воздух. Но блеск в его глазах, крепко сжатые зубы, энергичные движения -- все это не было связано с погодой. Энтузиазм такого рода сродни заразной болезни. Я сразу же почувствовал в душе внутренний отклик и понял, почему все так старались помочь ему с поездкой в Россию.

-- С этой лошадью у меня и британской команды появляются хорошие шансы. Но это не высший мировой класс, я знаю. Мне нужно что-нибудь получше. Немецкая лошадь. Я видел ее. И я мечтаю об этой лошади. -- Он перевел дыхание и негромко хохотнул, словно ощущал свою одержимость и пытался замаскировать ее. -- Я еще кое-что вам скажу.

Хотя в его голосе слышалось самоосуждение, но на лице, покрытом чуть поджившими порезами, оно никак не отразилось.

-- Я завоюю золото, -- закончил он.

ГЛАВА 3

Мои сборы в поездку представляли собой решающий смотр сил и подтягивание резервов для обороны ослабленных легких по принципу "кто предупрежден, тот защищен". Кроме того, я уложил толстый шерстяной шарф, запасные очки, пару романов и фотоаппарат.

-- Ты ипохондрик, -- констатировала Эмма, взиравшая на мою аптечку со смешанным чувством насмешки и трепета.

-- Не говори под руку. Все, что здесь есть, -- необходимо.

-- Ну конечно. Вот это, например, что такое? -- Она вынула пластиковый пузырек и встряхнула его как погремушку.

-- Таблетки вентолина. Положи на место.

Эмма все же сняла крышку и вытряхнула таблетку на ладонь.

-- Маленькая розовая. Для чего она?

-- Помогает дышать.

-- А это? -- Она поднесла к глазам маленький жестяной цилиндрик и прочла надпись на желтом ярлычке. -- Интал в капсулах?

-- Помогает дышать.

-- А это? Это? -- Она вытаскивала упаковки одну за другой и укладывала в ряд.

-- Это?

-- То же самое.

-- А шприц, помилуй Бог, зачем шприц?

-- Это последний рубеж обороны. Если адреналин не поможет, придется взяться за него.

-- Ты серьезно?

-- Нет, -- ответил я, хотя, возможно, следовало сказать "да". Правильного ответа я никогда не знал сам.

-- Почему такая паника из-за легкого кашля? -- Эмма окинула взглядом устрашающую выставку приспособлений жизнеобеспечения с превосходством человека, от природы щедро одаренного здоровьем.

-- Мрачные предчувствия, -- заявил я. -- Положи-ка все это на место.

Она так тщательно укладывала лекарства, что я рассмеялся.

-- Знаешь, -- задумчиво сказала Эмма, -- ведь все эти снадобья от астмы, не от бронхита.

-- Когда я заболеваю бронхитом, у меня начинается астма.

-- И так далее?

Я отрицательно помотают головой и спросил в свою очередь:

-- Как насчет того, чтобы отправиться в кровать?

-- В воскресенье, в полчетвертого дня, да еще с инвалидом?

-- Мы справимся.

-- Тогда ладно, -- согласилась Эмма, и все было великолепно, причем я ни разу не кашлянул и не высморкался.

На следующий день Руперт Хьюдж-Беккет в своем лондонском офисе вручил мне билет на самолет, визу, гостиничную броню и список с именами и адресами. Он должен был отдать мне еще коечто.

А как насчет ответов на мои вопросы?

Боюсь... э-э... они пока что недоступны.

Почему?

Материалы все еще... э-э... в руках следователей.

Он

старательно прятал от меня глаза, изучая свои руки с точно таким

же интересом, как когда-то в моей гостиной. Он должен был уже знать на них

каждый волосок, каждую морщинку и жилку.

-- Вы, наверно, хотите сказать, что даже не начинали работу? -- недоверчиво спросил я. -- Вы должны были получить мое письмо самое позднее в прошлый четверг. Шесть дней тому назад.

-- Вот ваши фотографии. Но вы же понимаете, что... э-э... были некоторые... трудности в том, чтобы в такой короткий срок оформить визу.

-- Какой смысл в визе, если у меня нет информации? А разве вы не могли одновременно добыть и то и другое?

-- Мы думали... э-э... факс. В посольстве. Мы сможем выслать вам сведения, как только получим их.

-- А я буду непрерывно бегать вокруг и смотреть, не влетел ли в форточку почтовый голубь?

Хьюдж-Беккет строго улыбнулся, не разжимая неподвижных губ.

-- Вы можете позвонить, -- указал он. -- Телефон есть в этой бумаге. -- Он чуть откинулся в своем роскошном кресле и посмотрел честным взглядом на свою руку, словно рассчитывал увидеть, что линия жизни на ладони за последние полминуты успела полностью изменить конфигурацию. -- Мы, конечно, поговорили с врачом, который оказывал помощь Гансу Крамеру.

-- И что? -- подбодрил я его, так как он явно собирался поставить здесь точку.

-- Он был дежурным врачом на соревнованиях по троеборью. Он осматривал девушку, сломавшую ключицу, когда кто-то вошел и сказал, что один из немцев потерял сознание. Врач сразу же бросил пациентку, но, когда добрался до места, Крамер был уже мертв. По его словам, он попытался сделать ему закрытый массаж сердца, необходимые инъекции, искусственное дыхание, но все было тщетно. Тело, так сказать, посинело... а причиной смерти была названа... э-э... сердечная недостаточность.

-- Или, другими словами, сердечный приступ.

-- Э-э... да. Конечно, было сделано вскрытие. ; Естественная смерть. Ужасно, когда умирают такие молодые.

Все эти сведения совершенно бесполезны, грустно подумал я. Разве что Ганс Крамер оказался настолько неосмотрителен, что проглотил решающую улику. Ничто не говорило о возможности смерти во время любовной игры, ничто не подтверждало сложившуюся легенду. Было очевидно, что слухи о какой-то Алеше ходили лишь потому, что Крамер не мог опровергнуть их.

-- Имена и адреса остальных участников немецкой команды?

-- Будут.

-- А имена и адреса участников команды России, приехавших на международные соревнования в Бергли?

-- Будут.

-- А русских наблюдателей?

-- Будут.

Я уставился на Хьюдж-Беккета. Эти сведения, которые могли бы оказаться очень полезными, представляли собой описание "русских наблюдателей", трех человек, которые на полуофициальном положении в прошлом году присутствовали на множестве соревнований, где выступала их команда, а не только на международных скачках в Бергли. Смысл их присутствия можно было охарактеризовать различными словами: "шпионаж", "изучение хода соревнований", "отслеживание наших лучших лошадей" и даже "анализ подготовки спортсменов Запада для того, чтобы выставить их дураками на Олимпиаде". Я мог бы добыть их с помощью нескольких телефонных звонков людям, связанным со скаковым миром.

-- Принц говорил, что вы согласились проделать кое-какую подготовительную работу, -- напомнил я.

-- Мы намеревались, -- уточнил он, -- но ваша роль на сцене международной политики крайне незначительна. Мое учреждение на этой неделе занималось делами гораздо более серьезными, чем... э-э... лошади.

Его ноздри слегка раздулись, и в голосе прозвучала та же неприязнь, что и во время визита ко мне.

-- Рассчитываете ли вы, что мне удастся выполнить это поручение?

Хьюдж-Беккет продолжают молча изучать свои руки.

-- Желаете ли вы мне успеха?

Он перевел взгляд на мое лицо с таким видом, будто оторвал от земли двухтонную тяжесть.

-- Я был бы рад, если бы вы осознали, что обеспечение лорду Фаррингфорду возможности выступить на Олимпиаде означает всего-навсего, что он получит шанс доказать, что он сам или его лошадь достаточно хороши. Но это не тот предмет, ради которого мы хотели бы пожертвовать хоть чем-нибудь из... э-э... деловых отношений с Советским Союзом. На самом деле мы не хотели бы оказаться, в Положении, когда нам пришлось бы приносить извинения.

-- Тогда просто чудо, что вы уговаривали меня поехать в Москву.

-- Этого хотел принц?

-- И он обратился к вам?

Хьюдж-Беккет чопорно поджал губы.

-- Это была вовсе не безосновательная просьба. Но если бы все мы не одобряли данное вам поручение, то отказались бы от любой помощи.

-- Ну ладно, -- сказал я, поднимаясь и рассовывая бумаги по карманам.

-- Я понял, что вы стремитесь избежать впечатления, будто не считаетесь с желаниями члена королевской семьи. Поэтому вы хотите, чтобы я поехал, задал несколько беспредметных вопросов и получил на них бессодержательные ответы. В итоге принц воздержится от покупки немецкой лошади, Джонни Фаррингфорд не будет включен в команду и никому не потребуется для этого пальцем шевельнуть.

Он окинул меня взглядом, полным мировой скорби высокопоставленного государственного служащего.

-- Мы забронировали для вас комнату на две недели, -- сообщил он, -- но, конечно, вы можете вернуться раньше, если захотите.

-- Спасибо.

-- Если вы прочтете этот список, то увидите, что мы приготовили один-другой: э-э: контакт, который может пригодиться.

Я пробежал глазами короткий список, возглавляемый британским посольством. Набережная Мориса Тореза, 12.

-- Одна из следующих фамилий принадлежит человеку, имеющему отношение к подготовке советской команды по многоборью.

Я был приятно удивлен.

-- Что ж, это уже лучше.

Хьюдж-Беккет улыбнулся не без оттенка самодовольства.

-- Мы не такие уж бездельники, какими вы нас считаете. -- Он откашлялся. -- Последнее имя в этом списке -- студент Московского университета. Он англичанин и приехал туда на год по обмену. Конечно, он говорит по-русски. Мы предупредили его о вашем приезде. Он пригодится, если вам потребуется переводчик, но мы просим вас не делать ничего такого, что помешало бы ему закончить учебный год.

-- Поскольку он важнее лошадей?

Хьюдж-Беккет одарил меня натянутой холодной улыбкой.

-- Большинство вещей важнее лошадей, -- подтвердил он.

Согласно билету, полученному от Хьюдж-Беккета, уже на следующий день я удобно расположился в первом салоне самолета Аэрофлота, который должен был приземлиться в шесть часов вечера по местному времени. Большинство моих соседей составляли чернокожие. Наверно, кубинцы, лениво подумал я. Но в этом изменчивом мире они могли оказаться откуда угодно: нынешние противники завтра становятся союзниками. Они были одеты в прекрасно сшитые костюмы, белые рубашки и элегантные галстуки, близ трапа самолета их ждали длиннющие лимузины. Менее значительным персонам предстояло пройти через обычную иммиграционную процедуру, но у меня здесь не возникло ни малейшей задержки. Таможенник сделал мне разрешающий жест, словно я нисколько не интересовал его, хотя за соседней стойкой буквально набросились на мужчину моего возраста. Таможенники читали каждый клочок бумаги, выворачивали все карманы, рассматривали швы подкладки чемодана. Объект внимания стойко и спокойно все переносил. Он не протестовал, не возмущался, даже, как мне показалось, вовсе не волновался. Когда я проходил мимо, один из таможенников взял пару трусов и принялся тщательно ощупывать резинку

Только я успел подумать, не взять ли такси, как проблема отпала, поскольку, оказывается, меня тоже ожидали. Девушка в коричневом пальто и желто-коричневой вязаной шапочке внимательно посмотрела на меня и спросила:

-- Мистер Дрю?

Угадав по моей реакции, что обратилась по адресу, она представилась:

-- Меня зовут Наташа, я из "Интуриста". Мы позаботимся о вас, пока вы будете в Москве. В гостиницу мы отвезем вас на машине. -- Она обернулась к женщине чуть постарше, стоявшей в двух шагах. -- Моя коллега Анна.

-- Как мило с вашей стороны проявить такую заботу, -- вежливо сказал я. -- Как вы меня узнали?

Наташа деловито взглянула в зажатую в кулаке бумажку.