определенная расстановка сил. Мы думаем о развитии всего индустриального
сообщества Европы в новом веке. Мы работаем на будущее, мистер Груодис.
в самом начале, породив нашу Вселенную. Боюсь, что в упорядоченной
системе и координат человечество никогда бы не смогло возникнуть. Нужен
хаос, чтобы дать толчок новым идеям и новым людям. Вы со мной не
согласны, мистер Груодис?
Особенно сейчас, - мрачно заметил Груодис.
с вашей группой?
меня.
гонорар будет переведен лично вам.
и сам Траппатони.
Груодис даже не обернулся.
сторону. Траппатони, подошедший к своей машине, долго смотрел ему вслед.
Затем достал из внутреннего кармана плаща переговорное устройство.
был прав. Он профессионал.
уйти.
знает, что секунду назад избежал верной смерти, - подумал Траппатони. -
Впрочем, это даже хорошо, что не знает. Пусть он чувствует себя
победителем. Это придаст ему нужную психологическую уверенность. Ведь у
него впереди такая сложная задача".
встречи и словно вспомнив о фотографии, снова достал ее, внимательно
вглядываясь в лица запечатленных на снимке политиков. "Может быть, У
этого литовца получится лучше, чем у всех остальных", - подумал он. На
снимке застыли в рукопожатии два президента. Отныне они были главными
мишенями профессионального убийцы Йозаса Груодиса и его товарищей.
Глава 2
каждым прожитым днем, была причиной того чувства неустроенности, которое
царило в душе Дронго. Обретение независимости союзными республиками и
развал огромной страны привели в конечном счете лишь к страданиям
миллионов людей и потокам крови, немыслимым в прежней Империи.
невозможно без пролитой крови, и даже приветствовали ее, считая, что в
муках родовых схваток новые молодые государства сумеют выстоять и
развиться в нормально функционирующие политические организмы.
Доказывали, что независимость и свобода гораздо более важные вещи, чем
жизнь одного человека или даже сотен людей.
Гораздо более важные, чем гражданские и национальные войны,
прокатившиеся по всему периметру границ бывшей Империи. Гораздо более
важные, чем слеза ребенка. Политики любили независимость гораздо больше
простых людей, ибо независимость для них была независимостью от
московских далеких начальников, возможностью бесконтрольного
властвования и полного произвола собственных диктатур.
отдалялись друг от друга. Москва, оставшаяся столицей только независимой
России, рвалась вперед, являясь флагманом российских реформ, догоняя по
качеству жизни и ценам европейские столицы, а его родной город, ставший
тоже столицей, но уже самостоятельной республики, стремительно
скатывался в средневековье, как и большинство других республик, с
несменяемыми президентами, с пародийными парламентами и еще более
пародийными политическими партиями. И эта раздвоенность души самого
Дронго, это ощущение провала во времени и потерянности собственной
судьбы становились частью существования и в родном городе, и в Москве,
где независимая Россия гордо и в одиночку продолжала свои реформы.
весной и осенью на севере. И в этот свой весенний приезд он, достав
несколько томиков любимых американских фантастов, предвкушал то
наслаждение, с которым будет листать новые романы своих любимцев.
уже знал, что на Брэдбери и Гаррисона никто никогда не звонит. А вот
стоит ему взять Желязны или Саймака, как его сразу отвлекают от чтения.
Хайнлайн имел большие перспективы быть прочитанным, но здесь приходилось
отвлекаться на бытовые темы. И, наконец, самую сложную и непредсказуемую
судьбу имели Айзек Азимов и Роберт Шекли. Во время чтения их романов
могло произойти все, что угодно. От землетрясения до цунами, от срочного
вызова до пожара в соседней квартире.
еще не была переведена на русский язык, и он читал роман в подлиннике,
наслаждать неистощимым остроумием и мастерством великого американского
фантаста. И в этот момент раздался звонок. Дронго сначала не хотел
поднимать трубку. Но вспомнил, что может позвонить сосед, обычно
забиравший его почту в Москве. И поднял трубку. С этого и начались все
неприятности.
был голос человека достаточно наглого и пробивного, чтобы от него можно
было отделаться просто так. Это был голос человека, уверенного в том,
что его беседа может заинтересовать самого Дронго.
продолжал незнакомец, - бывшего полковника Родионова.
привычки, его манера общения, его психология. Просто нужно уметь
слушать. Дронго слушать умел. Он обратил внимание, что незнакомец сказал
"бывший полковник". Значит, к Родионову он относился с некоторой долей
скептицизма, характерного для большинства новичков, пришедших в
правоохранительные органы за последние десять лет. Прежний сослуживец
Родионова никогда бы не назвал его "бывшим". В то же время незнакомец не
стал уточнять, к какому именно ведомству принадлежал Родионов. По
логике, он должен был объяснить, что Родионов бывший полковник КГБ. Но
тех трех букв он не сказал, и это говорило в его пользу. Он не был
окончательным идиотом, что вселяло некоторый оптимизм.
безапелляционная. Сказав "вы его хорошо знаете", он одновременно давал
понять, что знает все или почти все и о самом Дронго. Причем может знать
такие подробности, которые сам Дронго предпочел бы не вспоминать.
холостяков или у вас общие интересы по половому признаку? Может, вы клуб
непризнанных гомосексуалистов?
встретиться и обсудить некоторые проблемы.
первого же визитера. - Дронго положил трубку.
Франкфурте, когда там схлестнулись сразу несколько спецслужб мира, он
дал себе слово больше не ввязываться в эти грязные игры. И вот опять ему
звонят.
успокоится, пока не доконает своего собеседника. Давно пора сменить
московскую квартиру и телефон, чтобы его не могли найти. Телефон звонил
не переставая. Он наконец поднял трубку.
поговорить один ваш старый знакомый.
думал, что смогу тебя так быстро найти.
попал?
пустишь, с лестницы спускать не будешь? С моими ногами это очень
неприятно.
приедем. Не возражаешь?
не виделись? Три, четыре?
Купцевич говорил по-русски с характерным польским акцентом.
тогда мне снова помог. Я все помню, Адам.