Чтение 3–й страницы книги ~Гамма времени~

мог бы сидеть ни один человек с нормальным зрением. Но он был слеп.

- Я открыл идеальный тайник, Эльжбета, - сказал он по-польски, не
отрываясь от работы. - Все письма укладываются. Сейчас увидишь.

Он взял пачку писем в продолговатых конвертах и вложил в искусственное
углубление в книге. Потом смазал клеем соседние, не вырезанные страницы и
закрыл письма.

- Теперь встряхиваем. - Он тряхнул книгой, держа ее за переплетные
крышки. - Ничто не выпадает, смотри. Никакой Пуаро не найдет.

Я молчал и не двигался, не зная, что делать.

- Почему молчишь? Эльжбета? - насторожился он и крикнул уже
по-английски: - Кто здесь? Стоять на месте!

Он швырнул книжку на стол и схватил, видимо, давно лежавший там
пистолет, удлиненный глушителем. По тому, как он держал его и как точно
направил в мою сторону, видно-было, что слепота нисколько не мешает ему в
умении обращаться с оружием.

- Малейшее движение - и я стреляю. Кто вы? - спрашивая, он стоял
вполоборота ко мне; не смотрел, а слушал, как все слепые.

Не отвечая, я тихо переставил ногу назад. Тотчас же щелкнул, именно
щелкнул, а не прогремел выстрел. Пуля врезалась в штукатурку где-то у
моего уха.

- С ума сошел, - сказал я по-польски. - За что?

- Поляк? Я так и думал, - ничуть не удивился он и не опустил пистолета.
- Подойдите к столу и сядьте напротив. И не пытайтесь достать оружие: я
услышу. Ну?!

Проклиная себя за эту идиотскую авантюру, я подошел к столу и сел,
развязно вытянув ноги. Дуло пистолета следовало за мной по той же орбите.
Теперь оно смотрело мне в грудь; я бы мог схватить его, если бы не имел
дело с сумасшедшим - так я мысленно окрестил своего визави.

- От Копецкого? - спросил он резко.

- Не знаю такого, - сказал я.

- Тогда откуда?

- Из Польши.

- Давно?

- С декабря прошлого года.

Он свистнул.

- Не врете?

- Я бы мог показать вам документ, только ведь вы... - Я деликатно
замялся.

- Значит, коммунист? - перебил он.

- Значит, - рассердился я.

Меня уже начинал раздражать этот допрос.

- Почему вы здесь?

Я рассказал.

- Почему-то я вам верю, - задумался он. - Но... вы видели тайник...

Я мельком взглянул на книжку с барельефом Мицкевича на обложке.

- И письма, - с угрозой прибавил он.

- Плевал я на ваши письма! - совсем уже разозлился я.

- Тогда подождем, когда за ними придут. Они обязательно придут. Должны.

- Кто это "они"? - спросил я.

- Тсс... - прошептал он и прислушался, как-то странно вытянув голову,
совсем как Человек-Ухо из сказки Гримм.

Я ничего не слышал: тишина, смешанная с шумом дождя за окном, окружала
меня.

- Кто-нибудь вошел? - спросил я.

- Тсс... - опять остановил он меня. - Они еще не вошли. Они без машины.
Сейчас открывают дверь своим ключом. Прошли тамбур. Идут.

Все это он проговорил, почти беззвучно шевеля губами. Я услышал только
слабый стук подкованных каблуков по коридору.

- Вы останетесь здесь, а я пройду за портьеру. Ни в коем случае не
говорите им, где я. И не бойтесь: они не начнут со стрельбы - им нужны
письма. Скажите, что они в шкатулке на диване. Хорошо?

Я кивнул. Он легко и свободно, как зрячий, прошел за портьеру,
наполовину перегораживавшую комнату в ее дальнем углу. Я остался сидеть в
той же позе, ожидая самого худшего.

Вошли двое в мокрых дождевиках с автоматами. Смятая фетровая шляпа у
одного была надвинута глубоко на глаза, другой был черен, небрит, мокрые
вихры его закручивались колечками. Он отряхивался, как вылезший из воды
пес.

- Где Жига? - спросили оба одновременно.

Я понял теперь, почему слепой не удивился тому, что я поляк. Эти тоже
были поляками.

- Я жду его, - сказал я первое, что пришло в голову.

Небритый оглянулся, скользнул глазами по комнате и вдруг дал короткую
очередь из автомата по складкам портьеры. Я ожидал вскрика, стона, падения
тела, но ничего не последовало.

Тогда оба повернулись ко мне. "Конец", - подумал я и еле выговорил:

- Вы за письмами? Они в шкатулке.

- Где?

Я показал на небольшой ящичек на диване.

- Подойди и открой, - приказал небритый.

Я подошел и дрожащими руками, уже не владея ими, открыл шкатулку. На
дне ее белела стопочка продолговатых конвертов. Небритый оттолкнул меня
автоматом и заглянул внутрь.

- Здесь, - сказал он и ухмыльнулся.

Больше он ничего не успел. Что-то несколько раз знакомо щелкнуло из-за
портьеры, и почти одновременно грохнулись на пол и молчун в фетровой
шляпе, и мой небритый собеседник. Я не помню, что стукнуло раньше, его
затылок или выпавший из рук автомат.

- Вот и все, - усмехнулся слепой, выходя из-за портьеры.

Он тронул ногой одного, потом другого и отдернул ее, как купальщик,
попробовавший, холодна ли вода.

- А вы хорошо поработали и заслуживаете награды, - продолжал он,
протягивая мне что-то похожее на большую медную монету. - Возьмите. Эта
медалька при случае может вам пригодиться. Жил для отчизны, умер для
славы, - засмеялся он и умолк, опять к чему-то прислушиваясь.

И опять я ничего не услышал.

- Приехали, - сказал он. - Это за мной. Вы мне не помогайте и не
провожайте: я хожу здесь, как в темноте кошка. Выходите минуты через две
после меня. Дверь я оставлю открытой. И не задерживайтесь. Встреча с
полицией в таких случаях далеко не радость. Тем более, что вы иностранец и
коммунист.

Он взял со стола книгу с вклеенными в нее письмами и, не одеваясь,
вышел из комнаты, нигде не замедлив шага. Ничто не скрипнуло в коридоре -
ни пол, ни дверь. Он действительно ходил бесшумно, как кошка.

Я подождал две минуты, рассматривая полученную медаль. Матовый кружок
из бронзы с барельефом головы в лавровом венке, похожей на головы римских
императоров. На оборотной стороне девушка в тунике водружала урну на
украшенный постамент. Вокруг царственной головы вилась надпись латинскими
буквами:

IOZEF XIAZE PONIATOWSKI

Вокруг девушки в тунике той же вязью завивались уже слышанные мною
слова:

ZYL DLA OYCZYZNY. UMARL DLA SLAWY

Понятовский? Что я знал о нем? Наполеоновский маршал, племянник
последнего короля, незаурядный военачальник и политический неудачник, так
и не получивший от Наполеона заветной польской короны. Бонапарт обманул
его, не восстановил Польши, и даже в наспех созданном им Великом
герцогстве Варшавском Понятовский получил только военное министерство.
Погиб он доблестно в одной из наполеоновских битв, забытый императором,
трон под которым уже шатался. Не Бонапарт, а польские патриоты выбили
тогда эту медаль: "Жил для отчизны, умер для славы". Кому-то из нынешних
американских поляков, должно быть, очень нравился этот лозунг. Мне - нет.
Неточный, без адреса. Почему только для славы? Для какой славы? У кого?
Для славы умирали и недостойные, даже Герострат. Я внутренне усмехнулся
пафосу Жиги, с каким он вручил мне эту медаль: интересно, когда и зачем
она могла мне понадобиться?

Я сунул ее в карман и, не оглядываясь на мертвых налетчиков, вышел из
комнаты. Дверь на улицу, как и было условлено, поскрипывала на петлях,
открытая настежь. Меня встретили безлюдная улица, плеск дождя на асфальте,
желтый свет фонарей в алмазной дождевой сетке. Я перебежал под дождем к
тому же навесу напротив, где стоял Лещицкий. Он и теперь стоял там же,
всматриваясь в танец дождевых струй в пучке света. И мне опять показалось,
что они раздвоились, как в глазах у человека, страдающего
головокружениями.

ФА

Я тут же посмотрел на часы: без пяти десять. Чушь какая-то! Ведь у Жиги
я пробыл верных полчаса. Может, часы забарахлили? Я снова приложил их к
уху: нет, шли.

- И дождь идет, - так же, не глядя на меня, проговорил Лещицкий, - а
такси нет.

- Вон оно, пошли, - сказал я и шагнул навстречу вынырнувшему из темноты
такси.

- Поезжайте без меня, - решительно отказался Лещицкий, - не люблю
желтых машин.

Убеждать его я не стал, сел рядом с шофером, назвал адрес. Вольному
воля, пусть остается, если хочется мокнуть. Потом я пожалел, что не узнал