посудите, их в артели было девять человек. Они были там всегда вместе. Все
на виду.
нечаянно перед работой.
баловством заниматься, когда люди бы работали?
за неописуемую его красоту.
радоваться-то боялась, а потеряв, тужу. И тужить буду.
подтвердится?
разрывалась. А пришла беда - отворяй ворота. Хоть и ворот нету теперь...
весной позапрошлого года, сразу же это было по приезде. Откуда он
приехал-то в этот богом забытый край? Дело житейское - демобилизовавшись,
Сашка рванул на север. Родом сам он был из-под Чернигова, сельский парень.
Дома мать-старуха и две старших сестры (когда Клавка отписала матери о
Сашкиной смерти со всеми подробностями, то получилось нехорошо - мамаша не
выдержала и вскорости померла, может, правда, это и придумки разные,
человек помирает от старости), живут - не разгонишься. Да и колхоз беден
землями - болота, болота. Захудалое хозяйство.
наниматься к директору совхоза. У того на счету рабочей силы - раз, два и
обчелся, не стал спрашивать, как попал сюда - зачислил в лесорубы без
промедления. Как потом оказалось, Сашка сел на пароход - Мошку - и врезал
вниз по течению, по славной реке Сур и ехал, по совету северных летунов,
до тех пор, пока не появилось это вот село на пригорке.
улыбнувшись, посоветовал директор обосноваться пока у Клавки-бухгалтерши,
дом у нее большой, наш, совхозовский, муж недавно скончался - "баба она
требовательная, ха-ха-ха", - и помощь будет, "дрова, понимаешь, бичи за
пол-литровку колют, да и с водой - поноси ее, напасись". - "Водопровода и
у нас в селе нету", - хохотнул и Сашка, - идея жить в одном дому с молодой
вдовой женщиной ему, после солдатских двух лет, понравилась, во всяком
случае он на корню ее не зарубил. Ешь, говорят, пока рот свеж, - ощерил
зубы и бригадир Иннокентий Григорьев, позже снятый за злоупотребление
спиртными напитками.
выходной, и она прибиралась по хозяйству, простоволосая, в халатике выше
колен и с приоткрытой грудью. На Сашку взглянула лишь раз, а то зачала
проявлять неудовольствие: и дитям неудобно (Зоя-то, гляди, взрослая уж), и
самой хлопотно с чужим человеком в дому, сами как сели, как встали - один
бог судья, а им, - она кивнула на присмиревшего Сашку, присевшего на
краешек стула, - может, и не завсегда в угоду.
довольно солидном подпитьи, это с виду незаметно. - Бери, что дають! Не то
уведем.
человек уже при деле, назначили на работу, разболтаться он ишо не успел.
Сашкину защиту выдал Метляев.
водка, и карты, и руки в ход...
два окна, кровать, а на стене - даже произведение искусства, как прочитал
отсюда острым глазом Сашка, "На Геннисарецком озере"; валуны были выписаны
так, что Сашка не выдержал, встал и потрогал их - хотелось на них
присесть.
он бы, наверное, дорисовал и вторую картину "Три царевны подземного
царства", но, как сказал Метляев, запил горькую, скрывшись на время в
неизвестном направлении, а уж когда его нашли, оказался он мертвым.
стал он острословничать, остроумничать; да и баба была в соку, цену не
заламывала, лишь чуть играла, потому как Сашка почувствовал: он ей
понравился, во всяком случае больше словами она поражения ему не наносила.
Он и не догадался, как проигрался.
сверхмодно: желтые носки под лакированные черные туфли, костюм в клетку,
белая рубаха. На ней, под костюм, еще серый дорогой свитер. Он и вызвался
сходить за бутылкой, когда Клавка сама поставила на теперь уже Сашкин стол
поллитровку спирта, шепнул на ухо, улучив момент, что все теперь дело в
шляпе, теперь Клавке, чуть што, съесть будет погано, а бросить-то - жаль.
сей, мы в одну дудку теперь должны дудеть. - И стукнул худой мосластой
рукой по мощному Сашкиному плечу.
- заработок у нас _к_а_р_я_ч_и_т_с_я_! Не заработок, а золотая жила. - Он
уже где-то запачкал свои желтые носки и край пиджака о сажу.
не взяли, а вокруг себя создают легенду и зависть. Молчи, говорю! Молчи!
Это я буду думать за вас всех, хитро повторять стану: в палатах лежать -
ломтя не видать! - Григорьев здорово, как артист, изменил голос - ну
старик и старик!
сколько же можно на их работе закалымить: грешным делом у директора он об
этом спросить постеснялся, поверив на слово, что работа хотя пыльная, но
денежная. Теперь выяснялось, что в прошлом году лесорубы заработали за
сезон по четыре куска. "За три месяца?" - переспросил он в ужасе,
прикидывая, куда такую уйму денег они дели.
к ним Клавка. Она уже переоделась: бархатная блузочка зеленоватого цвета,
без рукавов, черная юбка с народными узорами внизу, чулки новые нейлоновые
и на большом каблуке синие босоножки; юбка теперь модная, ниже колен, и
ноги у Клавки от того вдруг похорошели, излишества-то свои на коленках она
прикрыла.
тому времени Метляев навзрыд запел: "Ты меня не любишь, не ласкаешь, разве
я собою не прыгож?" Иннокентий Григорьев сразу же подхватил песню, видно,
они давно спелись; в два голоса они долго орали, и пришедший младший сынок
Клашкин заглядывал в небритый, замазанный огуречными семечками,
старательный в пении рот бригадира Иннокентия Григорьева. Потом Метляев
выбивал в черных лаковых туфлях чечетку, но, видно, у него к тому времени
наступил перепой, ноги его путались, били совсем не в такт, он не сдавался
и выпендривался. Наконец, Метляев признался:
гармошку давал!
скуки, не совладав с собою, пустил под откос добро, сжег пол зрительного
зала. Не в укор будь сказано директору - либерал, пожалел тот гармониста,
вытурив его из поселка и покрыв лишь словесном стыдом, срамом и позором.
с приветом, правда, любила она их, когда те жили от нее на расстоянии. -
Что с вас возьмешь? А он под гармошку романсы пел. Ты, Метляев, скажем,
душу его постиг?
свои романсы наперед себя. Я человек скромный. На Большой земле я даже мог
бы заведовать любым клубом.
пиликает. Метляев недоверчиво ощупал его глазами, но решился по такому
случаю пойти к Семену Мокрушину - у того есть баян, он купил сынку,
который учится теперь в Салехарде в музыкальном учреждении, только
остается Мокрушину баян отправить.
достану. - И весело хлопнул дверью.
усмехнулся:
взъелся, на минутку замахнулся, уже все... Иннокентии не такие! Их голыми
руками не возьмешь!
нету, - отозвалась Клавка.