темно-багровая полоса, обжигающая далекие лесистые холмы, уже начала
выцветать, до волчьего часа оставалось всего ничего. Их было немного,
человек пять, и одеты они были по-разному, кто во что: двое почти в
лохмотьях, правда, из дорогой ткани, один - совсем по-господски. На
остальных были вполне пристойные куртки и рубахи со шнуровкой на груди,
заправленные в широкие штаны. Пояса у всех были широкие, лоснящиеся,
схваченные крупными медными пряжками.
плескались у колодца, вычерпывая ведро за ведром и не обращая особого
внимания на хозяина, растерянно замершего у порога с коротким мечом в
руке. Будь хоть немного светлее, Тоббо нашел бы возможность мигнуть сыну и
мальчишка, ужом скользнув за плетень, известил бы кого следует из
замковых. Но до Баэля скакать четверть дня, а степь уже почти почернела.
Трава в закатном мареве пока что отливает глубокой сочной прозеленью, но
это лишь до той норы, пока последние блики не выцветут, а потом она станет
фиолетовой, как ряса капеллана, а еще чуть позже почернеет. И тогда над
степью понесется долгая тоскливая перекличка. Начнется время волков.
лютая. Редким удачникам выведало вырваться из волчьих клыков, повстречав
стаю. Тоббо слыхивал о таких, но самому видеть не доводилось; да и то,
старики говорят: кто выжил в ночной степи, навсегда останется бесполезен
для своей хозяйки. Нет уж, жаль мальчишку. Пусть имеет, что имеет. Много
ли радостей у виллана? Хотя и то сказать: мальчишка, как-никак, сын Тоббо.
А Тоббо - не обычный виллан, он бычий пастух. Бычьим же пастухом,
худо-бедно, станет не всякий. Недаром же дозволено ему обычаем и сеньором
носить у пояса короткий меч, за который любому из пахарей положена смерть
на месте, без промедления и оправданий.
понимая: для чего? Степных пятеро, к драке они привычны. Если со злом
явились - не устоять. Ежели не сопротивляться, быть может, только ограбят.
А озлобишь - пожгут хижину, порежут семью. Не пощадят и слепенького.
Бывало уже такое, известно.
один из пришельцев, тот, что в господском, отряхивая с липких волос капли,
шагнул к двери, Тоббо не поднял оружия. Но и не посторонился. Встал
попрочнее, широко расставив ноги и прикрыв вход в жилище, как и надлежит
мужчине, даже если мужчина по рождению виллан.
грабленая, покупная. Очень хорошая одежда, не на всяком сеньоре увидишь
такую. Темная холеная бородка и мясистые губы. Глаз не различить. Темно.
хотим переждать ночь.
сгрудились за спиной чернобородого. Ни один не обнажил оружия, на лицах -
спокойствие. Бледнел закат, где-то вдали, совсем тонко, рванулся к звездам
вой и, оборвавшись, завелся снова, но уже оттуда, где густилась ночная
мгла. Под навесом беспокойно всхрапнули кони.
меч и не мелькать. Этот шутить не станет. Может, и впрямь только ночь
пересидят? А ежели врет?
дальше. Уйди с порога.
- Эти парни привыкли к свеженькому. Да ты что, не знаешь, кто такой Вудри?
пропуская степных.
особенно. Когда Тоббо вернулся из бычьего загона, в хижине было дымно и
беспорядочно. Пятеро развалились вольготно, сдвинув к столу оба табурета и
суковатые чурбаны, завезенные давеча из деревни для растопки. Куртки
комком валялись в углу, чадил светильник, моргая подслеповатым огоньком,
потные лица и литые плечи под медленно высыхающими рубахами сдвинулись над
столом. На неоструганной доске лежало мясо, уж, конечно, не с собой
привезенное, и хлеб - господский, белый, хотя и тронутый плесенью, а еще
покачивался высокий кувшин с резко пахнущим напитком. Вот это точно
привезли с собой; у вилланов огнянки не водится. Не по карману, да и
запрещено. Мешает трудиться. Тоббо беспокойно покосился на шторку, но там
было тихо. Жену и детей, судя по всему, не обижали.
сверкнули зубы, крупные и немного желтоватые. Подхватив кувшин, он щедро
плеснул в чашу - спиленное конское темя. - Садись. Пей, сколько полезет. И
не мешай.
Жена и дети, тесно прижавшись друг к другу, сидели на волчьей шкуре в
дальнем углу; на лицах - испуг, только слепенький улыбнулся: даже сквозь
гам различил знакомые шаги и показывает, что рад. Тоббо улыбнулся в ответ.
Что с того, что не увидит? Слепенького он жалел искренне, а пожалуй что и
любил, если б знал, что такое любить.
статься, это и впрямь Вудри Степняк. Тоббо присел к столу, хлебнул.
Огнянка ошпарила глотку и почти сразу зашумела в висках: вилланы
непривычны к хмельному. Разве что ковш ягодного эля на день Четырех
Светлых, но с него разве разойдешься? Тоббо поглядел ни стол. Жаль мяса,
семье хватило бы дней на восемь. Но что спрашивать со степных? Он отрезал
ломоть, заел угли, обжигающие нутро, и попытался слушать.
вертелся бычок, которого Тоббо обучает уже почти год. Он щурил лиловый
глаз, вскидывал остренький рог и высовывал длинный серо-синий язык, норовя
дотянуться до руки и лизнуть. Еще не отучился. Это плохо. Единорог должен
ненавидеть всех, даже воспитателя, иначе сеньор будет недоволен. Молодой
граф совсем недавно наследовал владенья отца, он, конечно, захочет
покрасоваться перед соседями, а значит, должен к турниру иметь настоящего
единорога - быка, внушающего полную меру трепета...
снова исчезал. В эти мгновения до Тоббо доносились обрывки фраз. Говорили
о сеньорах, вроде бы что-то ругательное. И все время повторяли: Багряный,
Багряный... и о том, что кто-то вернулся, а кто-то зовет, и опять:
Багряный...
вполоборота к Тоббо, так что видна была только пегая грива и кончик
хрящеватого носа. - Мы ж не лесные, мы на виду. Скоро и бежать станет
некуда. А Багряный есть Багряный... если уж он пришел, значит, время.
Он-то не подведет. Кто нас гоняет? - сеньоры. Кто из нас их любит? -
никто! За чем же дело, вожаки?
пошарпать замки. Это славно, спору нет. Но ты ж чего хочешь? Ты ж бунта
хочешь? Большого бунта, так? К серым потянуло? Иди. Их задавят. А с ними -
и нас. А что до Багряного, так кто его видел?
хвостом и ушел совсем. Багряный? Что-то такое, знакомое, очень знакомое...
сказка, что ли...
слегка пристукнул. В хижине стало тихо. - Кто не хочет, не надо. Я говорил
с людьми - и своими, и кое с кем из ваших. Они все готовы, и им наплевать
на наши разговорчики. Не пойдете вы, они выберут других.
- резать. Всех. Без разговоров.
обернулись. В глазах их мелькало удивление - словно взял да заговорил
обструганный чурбан для растопки. И только Вудри, совсем не удивляясь,
приподнялся, опираясь на кулаки, нагнулся, заглянул прямо в лицо Тоббо и
медленно, очень внятно, повторил:
видел другое. То, что не хотел помнить. То, что, казалось, забыл. Вот
Херберт Фрэнк
Земляной Андрей
Конюшевский Владислав
Березин Федор
Махров Алексей
Лукин Евгений