Чтение 3–й страницы книги ~Иней на пальмах~

Утро пришло сразу, как только путники миновали темную теснину пролива, ведущего из кратера в открытый океан. Оказалось, что темнота держалась только в заливе. Над океаном небо стало уже светло-серым, а возле горизонта - бледно-желтым. Гладкая поверхность океана казалась молочной. На суровых скалах вулкана играли золотистые блики.

Нежные краски восхода менялись ежеминутно. Вот по небу растеклось жидкое золото. Сумрак на небе отступает перед зеленоватой полосой. Вот вспыхнуло малиновое пламя, розовые пятна бегут по воде, рябь колышет и дробит их.

Немая игра красок захватила путников. Сразу забылись темнота, холод, брюзгливое настроение бессонной ночи. Послышались восклицания: "Какая красота! Какая сила, какой простор!" И кто-то сказал: "Хоть бы подольше не возвращаться!"

- Эти ледоплавы неторопливы, но очень удобны для туризма, - заметил корреспондент "Советского туриста".

- Хорошо бы проехаться по Волге, например.

- Нет, на реке мелко для них. Они годятся только в море.

- И по морю неплохо проплыть вдоль берега от Одессы до Батуми.

- Со временем будут такие плавучие дома отдыха.

- Или пионерские лагеря... или нахимовские школы, окажем...

- А ребята не простудятся на льду? * * *

ОТОЙДЯ километров на восемь за полтора часа, "Грозный" остановился в открытом море как раз в тот момент, когда над горизонтом зажглась малиновая корочка и вся поверхность океана затрепетала и заискрилась от первых солнечных лучей. Тотчас же началась работа. Морозометчики принялись разматывать свои бесконечные шланги, а профессор Чернов с инженерами и гости по ледяным ступенькам, посыпанным шлаком и все-таки скользким, взобрались на ледяную рубку. Здесь профессор остановился перед небольшим светящимся экраном. По экрану пробегали какие-то тени, при этом слышался невнятный гул.

- Следите внимательно, - отрывисто сказал Чернов, - перед вами экран приемника - довольно удачное сочетание телевидения и эхолота. Новейшая опытная модель. Только недавно прислана к нам.

В это время раздался сильный хруст, и экран сразу прояснился. Видно, оператор сумел, наконец, настроить приемник. На светящемся фоне появился темный склон с зубчатыми скалами и резкие очертания парохода - крутой нос, плоская палуба, характерная орудийная башня, как бы сложенная из кубиков. Неясные силуэты рыб, проплывающих перед судном, не оставляли никакого сомнения: экран показывал океанское дно.

Изображение было очень четким несколько минут, затем правый край экрана потускнел, и на крейсер начало надвигаться туманное пятно.

- Видите, как энергично идет обледенение, - сказал профессор Чернов, указывая на этот туман.

Вряд ли здесь нужны какие-нибудь пояснения. Вчера холод выстроил баржу, сегодня холод поднимал затонувшее судно. В самом деле, каждый кубический метр легкого "сахарного льда" мог поднять 500 килограммов (естественный лед тяжелее, и подъемная сила его меньше раз в пять). Крейсер весил 16 тысяч тонн. Чтобы он всплыл, нужно было приморозить к его бортам по меньшей мере 32 тысячи кубометров льда, а фактически много больше, потому что приходилось подымать крейсер, заполненный водой, и, кроме того, оторвать его корпус ото дна.

Экипаж ледоплава работал с необычайным напряжением. Холодильный состав "твердило" подавался по шлангам на глубину 300 метров. Минутная оплошность - и шланги могли примерзнуть к искусственному льду. Еще хуже могло быть, если бы льдина спаялась с морским дном... Тогда пришлось бы ждать месяцы, чтобы она растаяла, а затем начинать все сначала.

Чтобы избежать этого, лед наращивался на крейсер не с бортов, а с палубы. Профессор сам неотрывно следил за черными линиями шлангов на экране и все время командовал: номер 4 выше... еще выше... еще... Грохотали лебедки, подымая и опуская шланги. Резиновые лодки сновали по океану, передвигая поплавки. Изредка со дна подымались ледяные осколки, они выскакивали неожиданно с треском и звенели, сталкиваясь друг с другом. Безмятежный покой сонного утра сменился свежим ветром. Жемчужно-молочная гладь стала голубой, потом зеленовато-синей, а у горизонта - почти лиловой. Тяжелые волны начали заметно покачивать ледоплав, иные из них набегали на борт, оставляя на нижней палубе сверкающих рыбок и медуз - полупрозрачные неподвижные комья студня.

- Майна! Майна! Вира помалу! - перекликались рабочие у лебедок.

- Бак ¦ 7 - пустой, - рапортовал старший морозометчик, а главный инженер, прикидывая в уме цифры, выписывал мелом на доске рядом с экраном: "28 тысяч кубических метров" (предполагаемый объем подводной льдины).

Так продолжалось около восьми часов. Изображение крейсера на экране постепенно затянуло пленкой. Где-то на глубине образовалась гигантская льдина, целая ледяная гора, но на поверхности внешне все было неизменно - неподвижный силуэт крейсера на экране и блестящая на солнце пустынная гладь океана.

Конец пришел сразу и неожиданно... изображение на экране дрогнуло и, прежде чем кто-либо успел заметить это движение, профессор Чернов громко крикнул: тревога! Завыла сирена на "Грозном". Все лебедки загрохотали сразу, вытягивая шланги... резиновые лодки бросились врассыпную. Минуту-полторы все еще было спокойно. Затем что-то сверкнуло на солнце. - Держитесь! - крикнул профессор, и в это мгновение гора серо-зеленой воды обрушилась на корму ледоплава. Секунду, другую рубка стояла дыбом, и люди, скользя и цепляясь за поручни, с ужасом смотрели на бушующее море. Затем вода схлынула, ледоплав выпрямился, и пассажиры увидели всплывшую ледяную гору, высотой в двухэтажный дом, и рядом с ней нелепо задранный нос крейсера с обнаженным килем.

7. Новые пути

СЕЙЧАС, когда пишутся эти строки, специальный пароход буксирует поднятое судно на судоремонтный завод. С крейсером пришлось повозиться. Чтобы поставить его корпус в нормальное положение, понадобилось приморозить к корме добавочные глыбы льда. Теперь судно почти целиком покрыто льдом. Льдины словно поплавки поддерживают на волнах пробитый корпус. По последним сведениям буксир уже прошел пролив Лаперуза.

Толя Зайцев вместе с группой морозометчиков путешествует на обледеневшем крейсере. Толя специально выпросил себе эту командировку, он хочет держать экзамены в Заочный Холодильный Техникум.

А профессор Чернов сейчас в Москве, где обсуждаются широкие планы подъема затонувших судов. Новый метод позволяет работать на любой глубине. Вероятно, удастся поставить в строй почти все суда, потопленные фашистами во время Отечественной войны - практически все, которые имеет смысл поднимать и ремонтировать. Историки хотят восстановить реликвии русских побед - поднять английскую эскадру, потопленную у Балаклавы, и шведскую, разгромленную у Гангута. Возможно, будет поднят со дна Чукотского моря легендарный "Челюскин".

И, конечно, выступая на совещаниях с листочком, вырванным из записной книжки, профессор Чернов говорит:

- Я хотел бы, чтобы советские ученые задумались над такими проблемами... * * *

ТАК заканчивается очерк из советского журнала, который мы с Фредди переводили по приказу Чилла. Глава 6

ДОЛЖЕН сказать, что эта русская статья чрезвычайно заинтересовала меня и не только, как инженера. Мне показалось, как будто я заглянул в совершенно другой непонятный мне мир. И очень жаль было, что статья так быстро кончилась.

Десятки подробностей бросились мне в глаза, вероятно, незаметных для русского читателя. Что это за фирма финансировала работы экспедиции, сколько она затратила на подъем судна, какой получила доход? Почему не было сказано, богат ли профессор Чернов - при таком обилии работ и патентов у него должны быть чудовищные капиталы. И непонятно, почему он так поддерживает молодых ученых, - ведь он же сам себе создает конкурентов.

Яобратил внимание на биографию молодого токаря. Неужели, действительно, у русских рабочие обучаются в училищах и десятки заводов ищут токарей, даже молодых, еще неопытных. В таком случае можно позавидовать русским. Мой отец был наборщиком и очень хорошим наборщиком. Он 19 лет подряд не был безработным, а это большая редкость у нас. Но прежде чем стать наборщиком, отец несколько лет служил "типографским чертенком" - стирал пыль, мыл полы и бегал в лавочку тридцать раз в день..

Мельком, двумя словами автор сказал, что в России обсуждался вопрос о переделке климата. Что такое переделка климата? Как решаются такие проблемы? Выполняются ли они на практике или только обсуждаются в среде ученых? Очень жаль, что русский журналист не остановился на этом подробнее. Ведь мы так мало знаем, в сущности, о его таинственной стране.

Во время войны нам говорили, что русские добродушные медведи и отличные вояки. Мы с охотой уступали им черную работу - уничтожать фашистов и расчищать нам дорогу в Европу. После войны русские стали в наших газетах кровожадными медведями, злобными врагами всякой культуры... Но вот на моих глазах шеф, "столп западной цивилизации", заставляет меня переводить статью этих "врагов культуры", чтобы узнать о достижениях русского изобретателя - и не о каком-нибудь новом танке и не о новой атомной бомбе, а о самом мирном способе возить грузы и поднимать затонувшие пароходы. Тут было о чем подумать.

Но больше всего я думал о технической идее профессора Чернова, "На песке строить из песка, на глине из глины, на воде - из воды". Какой простор для инженера-строителя! Строить из воды плотины, устои, набережные, причалы и волноломы, мосты и переправы, ледяные аэродромы, плоты и баржи, береговые, плавучие и подводные сооружения сплошь из воды. Не возить каменных плит, не выламывать их, не обтесывать, не укладывать, строить без цемента, без арматуры, без опалубки, без подводных кессонных работ.

В эти дни я узнал, что такое вдохновение. От полудня до шести я бродил по берегу, обжигая подошвы горячим песком, и мысленно выкладывал стены и балки из белых, зеленых и темно-голубых полупрозрачных льдин.. Я часами стоял на одном месте, глядя на залитый светом океан и чертил на песке выкладки, вызывая подозрительные взгляды стражников... Мысли теснились в мозгу, вспыхивали и таяли, спорили, опровергая друг друга. Это было творчество, это было рождение идеи, самое глубокое наслаждение, доступное человеку...

Я отлично понимал, что ничего особенно нового я не придумал. Вероятно, профессор Чернов по ту сторону океана мысленно строил те же воздушно-ледяные замки год или два тому назад. Вероятно, и у него тоже были предшественники в свое время... Но замки могут стать явью с тех пор, как в руках у профессора появились баллоны с холодильным составом "твердило". В свою очередь, и я могу строить ледяные сооружения при помощи обыкновенного жидкого воздуха, который в таком изобилии готовил Стоун в корпусе В.

Я жалел, что слишком поверхностно знал гидротехнику. В самом деле, почему мы в колледже сдаем предметы вместо того, чтобы их изучать. Торопимся получить диплом, торопимся зарабатывать, делать дела? Набиваем голову пачками сведений, чтобы предъявить их на экзамене, показать товар лицом, выгодно продать его за отметку и тут же забыть.

Но сейчас я с удовольствием и без спешки сел за книги. Я читал, не торопясь, знакомился с новым делом, извлекал из старых журналов давно забытые идеи, которые сейчас можно было осуществить. * * *

ВОЗЬМИТЕ, например, идею синего угля. Так называют энергию морских приливов. Дважды в сутки притяжение Луны приподнимает воду в океане в среднем на полметра. Луна совершает необъятную работу. А мы используем ее только в устьях рек, когда вводим суда в порт во время прилива.

В узких и длинных заливах приливы иногда, достигают 10 - 15 метров. Это естественные водохранилища, гидростанции, созданные самой природой. Нужно только перегородить эти заливы мощными плотинами, а в плотинах поставить турбины. Вода будет вращать эти турбины четыре раза в сутки, переливаясь из океана в залив во время прилива и из залива в океан во время отлива.

В Аргентине есть залив Сан-Хозе (на карте он похож на аптекарский пузырек с узким горлышком). Ученые подсчитали, что здесь можно поставить электростанцию мощностью 750 тысяч киловатт. Проект приливной гидростанции в Бристольском заливе в Англии существует уже десятки лет. Он обещает 1 миллион киловатт, не меньше чем знаменитая долина Теннеси.

А таких мест на земном шаре десятки - устья рек в Англии и Франции, норвежские фиорды, заливы в Канаде и в Штатах... Я не сомневаюсь, что профессор Чернов уже проектирует ледяные плотины для русских приливных станций на Крайнем Севере или в Охотском море.

В Европе в свое время с интересом обсуждался проект осушения Северного моря. Море это неглубокое, редко где глубже 100 метров. Две плотины - одна между Англией и Данией длиной около 600 километров и другая в Ла-Манше, где между берегами Англии и Франции не более 30 километров - полностью отгородили бы это море от океана. Затем нужно было бы устроить каналы, чтобы отвести в океан английские, немецкие, голландские и бельгийские реки, впадающие сейчас в Северное море, и выкачать воду (приблизительно 4 тысячи кубических километров), чтобы получить 10 миллионов гектаров превосходной земли, заранее удобренной гниющими водорослями, плодородные поля, где смогут кормиться целые армии таких бездомных горемык, как Джо Миддл или я.

Правда, задача нелегкая. И дело здесь не только в постройке ледяных плотин. Нужно перекачать через плотины целые реки соленой воды - 4 тысячи кубических километров - такое количество воды протекает по Амазонке за год с лишним, а по реке Лаврентия - за 13 лет. Но мне встречались и более остроумные проекты.

Один немец предложил поставить плотины в Гибралтарском проливе, отгородить Средиземное море от океана и превратить его в озеро. В отличие от Северного моря Средиземное не понадобится выкачивать, оно начнет высыхать само. Лет через 50 уровень моря упадет метров на 200, и тогда можно будет поставить в проливе гигантскую гидростанцию мощностью, равную всем современным гидростанциям вместе взятым. Ее энергии хватит, чтобы снабдить все поселки и города на новых берегах обмелевшего моря, а заодно превратить в цветущий сад гиблые пески пустыни Сахары.

С карандашом в руке я рыскал по глобусу, подбирая подходящие объекты для замораживания. Не имеет ли смысл построить пловучие ледяные мосты через Ла-Манш из Англии во Францию, из Европы в Азию через Босфор, или из Аляски в Сибирь через Берингов пролив.. Может быть, стоит заморозить наглухо этот пролив, чтобы льды из Арктики не попадали в Тихий океан. Это намного улучшило бы климат нашей Аляски и русской Камчатки. Можно было бы вести эту работу совместно с русскими - на западной половине мы, а с востока - профессор Чернов.

Вот еще одна мысль: Нью-Йорк стоит на одной широте с Мадридом и Неаполем. Но в Неаполе люди годами не видят снега, а у нас от мороза трещат уши. Ученые говорят: виноваты морские течения. Мимо Европы идет теплое течение Гольфстрем с юга, а мимо Америки - холодное с севера. А что, если мы преградим дорогу этому холодному течению, поставим ледяные заборы от Лабрадора к Гренландии, а оттуда до Исландии?.. Я черкал карту, соединяя материки, разрезая моря, уничтожая проливы. И мне было очень жаль, что я так мало знал. Ведь постройка плотины не только льдотехника. Здесь и география, и геология, и океанография. Нужно знать состав воды, течения, температуры, рельеф дна, почвы, климат, ветры, осадки. Раздумывая о небывалых сооружениях, я остро жалел, что так мало принес из колледжа. Но сейчас я читал без разбора, я глотал учебники подряд, набивая голову сведениями в надежде разобраться потом. Мне казалось, что не только я, но и профессор Чернов еще не ощутил всех возможностей провозглашенного им принципа: "строить в воде из воды".

В музее истории техники я видел как-то самые первые автомобили. На них смешно ймотреть - это извозчичьи кареты с двигателем на подножке кучера. Изобретатель создал новую машину, перевернул транспорт, но еще не понял, что новой машине нужна новая форма...

Приходит новое, а мы говорим о нем старыми словами. Принципиально новый материал - лед требовал новых форм, а я по привычке мысленно облекал его в бетонные и земляные формы... Я предчувствовал, что здесь есть еще неведомые возможности, но пока не нашел их.

Потом меня перестали удовлетворять грандиозные и неопределенные общие мысли. Я решил разработать конкретный проект ледяной гидростанции... Но вот опять речь зашла о проектировании, а на эту тему мне трудно разговаривать равнодушно...

Силу текучей воды - механическое движение реки, стремящейся к морю, вы хотите превратить в полезную работу, заставить реку выплавлять металл, освещать дома, ткать, строгать и сверлить и возить вас в трамвае.

А река течет лениво и плавно, неторопливо тащит баржи и плоты и не только трамвай - любой пешеход может шутя обогнать их. Тогда мы ставим поперек реки плотину, мы запираем реку наглухо, отрезаем ее от моря. Река начинает подыматься. Вода все прибывает сверху, она поднимается, заливая берега, и постепенно через месяцы или годы позади плотины образуется целое озеро, инженеры называют его водохранилищем... Поверхность этого озера на 10-20, а то и на все 100 метров выше прежнего уровня реки...

Затем мы начинаем опускать накопленную воду. Мы создаем искусственный водопад, превращаем пологое русло в ступеньку, собираем в одну точку падение с доброй сотни километров.

Здесь и ставятся турбины. Проходя через турбины, вода вращает их, а вращение турбины в свою очередь превращается в электрический ток. И ток уже выплавляет металлы, освещает дома, ткет, строгает, сверлит и возит вас в трамвае...

Итак, создавая гидростанцию, мы должны соорудить плотину, поставить турбины и направить на них воду, не забыть водослив для излишней воды и водобой (каменное ложе, где вода, падая, должна терять скорость), шлюзы для судоходства и лесосплава, шлюзовые каналы, не говоря уже об оросительных каналах и линиях электропередачи, доставляющих воду и энергию потребителю.

Я решил для начала, не усложняя себе задачи, спроектировать обычную гидростанцию с бетонным водосливом, каменным водобоем и металлическими шлюзовыми воротами, но с ледяной плотиной. Ледяная плотина! Мысленно я уже видел ее - на серовато-голубом шелке реки ярко-белая дуга, сверкающая на солнце.

Но воображение обманывало меня. Плотина не должна была сверкать на солнце. Сверкать - это значит таять, а я должен был, наоборот, всячески бороться с таянием.

Как это сделать? Профессор Чернов из русской статьи вскользь говорил о "некоторых новых способах". Я не мог угадать, что это за "некоторые способы", но думал, что можно обойтись и старыми, давно известными.

Первый из этих способов - шуба, прикрывающая ледяной массив от солнечных лучей. Такой шубой могут быть опилки, шлак, торфяная мелочь и вообще любой пористый или сыпучий материал, плохо проводящий тепло. Метровый слой опилок может полностью предохранить ледяной массив от таяния.

Всем известно, что в северных странах под небольшим слоем оттаивающей летом земли тысячелетиями сохраняются льды вечной мерзлоты.

Труднее обезопасить подводную часть. Очевидно, здесь придется одевать плотину каким-нибудь искусственным пористым материалом вроде пенобетона.

И, наконец, если сооружение будет стоять на песке или трещиноватой скале, надо будет предохранить подошву плотины от теплых струек воды, которые будут просачиваться снизу через песок. Проще всего это сделать так: проморозить грунт перед плотиной на большую глубину. Эта стенка из мерзлого грунта (гидротехники скажут - "ледяная шпора") отведет просачивающуюся воду на большую глубину и предохранит плотину от таяния снизу.

Второй способ - накопление холода. Можно в теле плотины устроить галереи и наполнять их холодным воздухом зимой в самые морозы. В этих же галереях можно расположить баки со смесью изо льда и соли. Но обо всем этом упоминал профессор Чернов.

Можно также сделать плотину с некоторым запасом, с таким расчетом, чтобы запасный лед за лето оттаивал, а зимой намораживался снова.

Третий способ - искусственное охлаждение при помощи электрических холодильников. По моим расчетам получилось, что для работы холодильников потребуется брать 3-4 процента мощности гидростанции. Это совсем не страшно. На любой электростанции есть часы, дни и даже целые месяцы с недогрузкой и лишнюю энергию для холодильников всегда можно найти.

Какой способ выбрать? Очевидно, это зависело от местных условий. Вы сумеете накопить холод там, где бывает суровая зима, а на юге это невозможно. На гидростанциях имеет смысл ставить холодильники, а на плотинах, построенных для осушения морей, лишней энергии нет. Я мог бы сделать предварительные расчеты, я даже сделал их. Но, чтобы дать точное решение, нужно было проектировать не "гидростанцию вообще", некую гидростанцию, а конкретную плотину в определенном месте земного шара. И после долгих колебаний я выбрал для своего проекта гидроузел на реке Св. Лаврентия, о котором у нас так много говорят и пишут лет 10 подряд.

И тут я сразу остановился... Мне понадобились подробные сведения о реке: количество воды в ней в сухие и дождливые годы, в нормальные и катастрофические... Мне понадобились продольные и поперечные разрезы, геологические данные о берегах и о дне, химический состав воды, отчеты судоходства, подробные карты прибрежных участков... Достать все это, сидя на Пальмовых островах, было почти невозможно, и я решил обратиться за помощью к Фредди, который прилетал к нам вместе с шефом раз или два в месяц. Глава 7

ФРЕДДИ, действительно, сдержал свое слово - в награду за мой перевод с русского меня назначили на новую должность - начальником лаборатории строительных материалов.

Хотя я получал здесь лишних 25 долларов в неделю, работа для меня как конструктора была не очень интересной. Изо дня в день повторялось одно и то же: мои лаборанты лепили лепешки из цементного теста, трясли в ситах песок и гравий и давили пробные кубики из бетона. Но я пошел в лабораторию, не споря, потому что здесь можно было строить модели и испытывать лед как строительный материал.

Фредди посещал меня аккуратно (чтобы получать свои тридцать процентов комиссионных). Кажется, добросовестность моя несколько удивляла его. Он считал меня симпатичным, но немножко придурковатым парнем и, как в старое время, охотно просвещал меня, как надо жить, приводя примеры из своих спекуляций или спекуляций Чилла.

- У шефа светлая голова, - говорил Фредди. - Он умеет делать деньги из земли, воды, воздуха и огня.

Такой уж был характер у Фредди. Он всегда восхищался преуспевающими людьми. И, слушая его, я вспоминал футбольное поле и нас, юнцов, столпившихся вокруг Фредди.

- У нашего тренера светлая голова, - говорил Фредди тогда, - он умеет делать голы из любого мяча. Учитесь, мальчики, рассчитывать ногами. Голы - это ваш основной капитал на футбольной бирже.

И вот как-то раз, прервав рассуждения Фредди, я спросил его - нет ли у Чилла новых сообщений о работах профессора Чернова.

Отвечая мне, Фредди многозначительно усмехнулся и понизил голос:

- Шеф сам, не торгуясь, выплатил бы десять тысяч за новые сообщения из России. Но разве что так просто? Помнишь, в статье, которою мы переводили с тобой, упоминался газгольдер, какой-то порошок и пар. Все наши эксперты единогласно сказали, что русские замораживали воду твердым воздухом. Шеф приказал ставить опыты.. но ничего не получается. И в чем тут загвоздка, никто не может понять.

- Но если русские замораживали, значит есть какой-то способ, - заметил я.

- Есть-то есть, только найди его, попробуй. Шеф всадил в опыты хорошую сумму, а результатов все нет. Он целую неделю грыз кулаки от злости, но тут ему подвернулся контрольный пакет Всемирной Жевательной резинки, шеф проглотил эту резинку стоимостью в 3 миллиона и утешился. Три миллиона долларов, Аллэн! Ничего себе! Нам бы с тобой на двоих для начала. Чтобы ты сделал, Аллэн, будь у тебя полтора миллиона?

Задавая этот пустопорожний вопрос, который миллиону американцев задают друг другу во время обеда, после обеда или вместо обеда, Фредди не знал, что, конечно, ответ у меня заготовлен заранее. Только накануне я составил приблизительную смету. По моему расчету, имея в руках полтора миллиона, я мог бы начать строительство.

И я рассказал Фредди все: о плотине, о шлюзах и водосливе, о том, как я думаю бороться с текучестью льда и фильтрацией теплых грунтовых вод, о гидростанции на реке Святого Лаврентия и миллионе ферм на дне Северного моря.

Фредди слушал мою взволнованную речь с любопытством, изредка скептически улыбался, но когда я дошел до переселения безработных на дно, приятель расхохотался шумно, откровенно и неудержимо.

- Ой, не могу! (взрыв хохота)... Нет, какова наивность! (хохот) .. Я не могу поверить, Аллэн, ты мой ровесник, а рассуждаешь, как ученица воскресной школы. Новые земли для безработных?! Миллион ферм на дне моря?! Неужели это всерьез? Нет, не могу поверить.

Я был ошарашен, возмущался и недоумевал и выглядел, должно быть, преглупо.

- Слушай, мальчик, - сказал Фредди, покусывая губы. - Если ты сам не понимаешь, я тебе объясню. Мы даем Европе займы, чтобы она покупала зерно на хлебной бирже в Чикаго, яичный порошок Фокса и консервы Чилла. Кто тебе разрешит засеять десять миллионов гектаров возле самого Лондона? Газеты съедят тебя живьем, тебя линчуют на каком-нибудь элеваторе. В Айове и Канзасе пшеницей топят паровозы, в Огайо обливают картофель керосином. Нам нужны не сытые фермеры, а покупатели, миллионы голодных, чтобы они просили хлеба, чтобы они забирали в долг, в кредит, чтобы они закладывали нам жен, детей, свои дома и бессмертные души... Вот, что нужно. Ты придумай, как разорить лишних десять миллионов, тогда тебе скажут спасибо.

- Бедный мальчик! Ты предлагаешь заменить льдом бетон и воображаешь, что решил все трудности. Да разве остановка за бетоном? Нет, дорогой, вся беда в том, что по нашему закону реки принадлежат государству и частным владельцам тепловых станций невыгодно, чтобы с ними конкурировала дешевая государственная энергия. Разговоры о гидростанции на реке Святого Лаврентия продолжаются без толку десять лет только потому, что Уолл-Стрит при помощи газет и лоббистов проваливает в конгрессе этот проект. Ты не пробьется никогда. В лучшем случае v тебя купят идею, чтобы положить ее в сейф.

Я был смущен. Все это слишком похоже на правду, по мне не хотелось сдаваться и, напрягая голову, я подыскивал возражения.

- Великодушие, благоденствие, справедливость! - продолжал Фредди. - все это хорошо в предвыборных речах. Говорят, что все мы временные пассажиры на этой планете, но мне хотелось бы проехать свой путь в первом классе. А ты, сидя в трюме, на самом дне, сочиняешь новые рейсы! Разве планета ради тебя свернет со своей орбиты? Смешно!

- Если хочешь знать, я могу тебе рассказать, что я бы сделал, будь у меня полтора миллиона. Я открыл бы университет - да. да, первоклассный университет: светлые лаборатории, лучшие профессора, самые толковые студенты со всей Америки. И отметь, все это из любви к бедным молодым студентам, которые работают официантами и дворниками, чтобы заплатить за свои учебники и грошовые обеды, из чистой благотворительности, в кредит, с уплатой в рассрочку после окончания. Я ручаюсь, что через десять лет я задушу все другие платные университеты и колледжи. Я один буду поставлять инженеров в стальные тресты, химиков на газовые заводы, физиков для атомной промышленности. Мои люди будут изобретать снаряды и броню, газы и противогазы, самолеты и зенитные орудия. Я буду изготовлять целые партии болтунов высшего класса - католикам и протестантам, республиканцам и демократам - за одинаковую цену. Остановка за небольшим - полтора миллиона! Полтора миллиона - пустяк для колбасника Чилла, а для бедняка Фредди - недоступная вершина.

- Ты хочешь торговать инженерами, как неграми, - сказал я с отвращением.

- Да. да, торговать! - вскричал Фредди. - Я хочу делать большие деньги все равно на чем. Шеф продает требуху и вонючие кишки - он столп общества. Доктора делают свой бизнес на болезнях, преподобные проповедники - на царстве божьем. У нас есть короли рельсов, нефти, газов, короли газетной лжи и кинолжи. Одни короли торгуют голосами - голосами избирателей, конечно, другие - ногами, я имею в виду ноги футболистов, третьи - кулаками боксеров, их выбитыми зубами и сломанными носами. А я собираюсь торговать мозгами. Король мозгов - Альфред Палома! Как это звучит? Не хуже, чем говяжий король?

- Ты пойми, Аллэн: наука - это средство делать деньги, такое же средство, как футбол, политика или скотобойни. Есть два сорта людей - волки, и бараны. Боюсь, что ты профессиональный баран. Ты рожден, чтобы тебя стригли. У тебя в голове в три раза больше, чем у меня, но без меня ты не смог найти работу. И дальше будет то же самое. Я буду продавать чужие мозги и богатеть, а ты со своими химерами зачахнешь. На бирже не котируются бредни, на них нет спроса. Тебе лучше было бы ехать в Россию, красные любят фантазеров. Я думаю, что ты недаром изучал русский язык, наверное, у тебя бабушка славянка. Я давно замечал, что в тебе есть что-то неамериканское.

- Ну, знаешь, - сказал я сквозь зубы, окончательно теряя равновесие. - Я не знаю, кто из нас двоих настоящий американец. Мои предки приехали на "Майском цветке" и, когда они варили дикого индюка, твои объедались макаронами.

Фредди ушел, обидевшись, но я даже не заметил его ухода. Я был сбит с толку окончательно. Фредди сказал странные слова: "тебе лучше было бы ехать в Россию".

Неужели он прав и нужно быть красным, чтобы задумывать полезные проекты? Неужели нельзя быть творцом, честным человеком и настоящим американцем одновременно? Нет, я отказывался верить Фредди. Глава 8

ДНЯ два или три совершенно обескураженный я не притрагивался к своим расчетам. Но отказаться от них я уже не мог. Слишком много было сделано, чтобы отступить. И я постепенно доказал себе, что мой приятель ошибся. Фредди не ученый и не инженер, он деляга. Своих взглядов у него нет, вероятно, он повторяет взгляды Чилла. Но в Америке немало честных и умных людей, которые поймут меня и поддержат.

Подумав, я решил посоветоваться с Клэем. Я знал, что мой прежний начальник - талантливый человек. Клэй был слишком ленив, чтобы придумывать новое, но советчик он был превосходный. Я уже говорил об этом.

Клэй выслушал меня внимательно, серьезно и даже терпеливо, хотя я задержал его по дороге к стойке. Когда я кончил, он подумал, нахмурив высокий лоб, а затем сказал неожиданно:

- Я был лучшего мнения о вас, Аллэн.

У меня дух захватило от таких слов. Неужели Клэй видит ошибку? Где? В чем?

А Клэй молчал, поглядывая на бокал, где для него уже был приготовлен коктэйль с внушительным названием "Чудовищный".

- Я говорю не о технической мысли, - сказал он, наконец. - Идея интересна и правильно разрабатывается. Вам придется еще поломать голову, как связать плотину с берегом, чтобы весь массив не пополз у вас вниз по реке, как горный ледник. Но все это разрешимо. Вы можете поставить вашу плотину на небольшом подъеме, так чтобы вперед она не могла двигаться, а сзади на нее напирала вода. Все это можно выяснить в лаборатории и найти нужное решение. Мне непонятно другое: зачем вы затеяли все это?

Наученный горьким опытом, я уже не решался говорить о миллионе безработных.

- Конечно, - продолжал Клэй, - вы мечтаете стать миллионером. Все мы болеем этим в детстве. Но это мираж. На самом деле вам достанутся крохи, а барыши - Чиллу.

- Ваша идея принесет ему десять или сто миллионов. Он заработает их на поставке льда. Но какое вам дело до Чилла? Вы сыты, обуты, одеты, сидите в тепле... тепла здесь даже слишком много. Какой вам смысл ломать голову для того, чтобы Чилл стоил на сто миллионов больше? Вы потратите десять лет жизни и что в результате? Сегодня рабочие несут свои центы и доллары электрическим королям Смиту, Джонсу и Робинсону. Благодаря вам эти центы и доллары поплывут в новую монополию, где председателем будет Чилл, а пайщиками те же Смит, Джонс и Робинсон. А вы будете, как белка в колесе, - десять лет мчаться на месте и все ради того, чтобы изменилась вывеска. Стыдитесь, я был о вас лучшего мнения.

Вот и все, что сказал мне Клэй. Но, поспорив с ним мысленно, я доказал себе, что Клэя тоже незачем слушать. "Подумаешь, - говорил я себе, - этакий пьяный буддизм, высокомерное созерцание коктейля. Просто Клэй растворил в спирте волю, ум и способности. И это очень жаль, потому что надо быть талантливым человеком, чтобы так на ходу бросить мысль о наклонном ложе для плотины".

Нет, это было не по мне - все порицать и ничего не делать. Я решил, что Фредди не настоящий инженер, а Клэй не настоящий американец.

Но где-нибудь, думал я, есть и настоящие люди. И когда кончится срок моего контракта, я поеду в Штаты и найду их. Конечно, это будет нелегко, но нехоженые пути никогда не бывают легкими.

Правда, прежде чем строить, надо было еще разгадать тайну русского льда, но я не сомневался, что это будет сделано.

- Если русские смогли, сможем и мы, - говорил я себе. - Я сам займусь исследованиями, если понадобится.

В те дни мне все казалось нипочем. Я чувствовал себя сильным, бодрым и энергичным Я готов был сражаться с миром один на один и положить его на обе лопатки. Мне хотелось петь во время работы и улыбаться наедине с собой. Это было в те дни, когда я ждал Милли.

Я еще ни разу не упоминал о ней и не без причины. Мы познакомились и расстались еще до начала повествования. Когда я приехал из армии, Милли была студенткой. Она занималась историей прикладного искусства - одним из тех милых предметов, которые специально выдуманы для девушек, не нуждающихся в заработке. Ее отец был частнопрактикующий врач, довольно известный у себя в Индианополисе.

Милли очень прилично рисовала акварелью... для любительницы, была чемпионом по плаванию... в своем учебном отделении, написала интересную статью о костюмах эпохи Людовика XV, и ее профессор говорил, что эта статья превосходна... для студентки.

В своем колледже Милли пользовалась успехом. У нее был острый вздернутый носик, светлые брови, голубые глаза с редкими ресницами и тугие румяные щеки, как у здорового ребенка. Милли держалась бойко и непринужденно, но без развязности и совсем была непохожа на наших стандартных девиц, которые видят свое призвание только во флирте и изо всех 45 тысяч слов, имеющихся в английском языке, употребляют только три: "прелестно", "шикарно" и "вульгарно".

Милли можно охарактеризовать одной фразой: она жила с удовольствием. Милли умела со вкусом поспать на своей кушетке среди вышитых подушек; она с аппетитом кушала, приятно было слушать, как хрустят косточки на ее крупных зубах. Милли любила посмеяться, иногда без всякой причины, любила принарядиться и с увлечением часа два могла обсуждать с подругами "выточки и кокеточки". Но наряду с этим Милли с увлечением ходила на лекции, любила хорошие книги и театр, ночную зубрежку перед экзаменами и студенческие споры о том, что такое красота.

Но больше всего Милли любила новых людей, особенно стариков. Она выспрашивала их с любопытством, с горящими глазами. Я - постоянный ее спутник - не раз оставался брошенным в углу и ревниво дулся целый вечер, пока Милли изучала какого-нибудь моряка в отставке, бывшего дипломата или старого оперного певца, доверху наполненного закулисными сплетнями тридцатилетней давности.

Милли умела слушать, как никто, и я сам не раз испытывал ее терпение, рассуждая о саперных понтонах, конференции трех держав или о напряжениях в арматуре железобетонной балки. Милли всегда понимала меня, а это большое счастье для инженера. Я встречал очень видных ученых, которые жаловались, что их жены не знают, чем, собственно, знамениты мужья.

Я очень привык обо всем рассказывать Милли и, когда мы расстались (я возвращался в армию), я мысленно разговаривал с ней о том, что занимало меня, - об океанских волнах, о схватывании цемента, о моем сержанте-солдафоне и об удовольствии получать письма. Встречая красивый ландшафт, я всегда старался подобрать достаточно яркие слова, чтобы Милли могла полюбоваться вместе со мной.

Мы рассчитывали пожениться, как только я устроюсь на работу. Но об этом я уже рассказывал. Незадолго перед тем как я продал свой серый костюм, мы расстались. Я сам бросил Милли, я перестал ходить к ней.

Может быть, у меня несколько старомодные понятия о браке. Я считаю, что мужчина должен быть сильным, надежным человеком, опорой жены и героем в ее глазах. Есть люди, которые любят, чтобы жены жалели их. Я не из таких. Я хотел делиться с Милли своими замыслами, а не унижениями. Мне стыдно было смотреть на горестные морщинки у нее на лбу и слушать неодобрительное фырканье подруг, которые при мне хвастались долларами своих друзей, а за моей спиной уговаривали Милли не встречаться со мной.

Я понял, что безработный не может быть спутником девушки. И я перестал ходить к Милли, чтобы она не краснела за меня перед знакомыми, не совала мне монеты в карман пальто, не плакала по ночам, не писала писем отцу, чтобы он устроил меня в какую-нибудь аптеку мыть бутылочки из-под лекарств.

В городе небоскребов нетрудно затеряться. Адреса бездомных бродяг не выдаются в справочных бюро. Я со своей стороны убедил себя, что мне нужно забыть о Милли, и, кажется, в самом деле забыл.

А о том, чтобы написать ей, я подумал уже на Пальмовых островах, когда почувствовал себя человеком в полной мере. Я подумал, что бы написать Милли... и тут же отказался. Прошло так много времени... я представил себе, как, получив письмо, Милли со смехом показывает его молодому мужу.

И все-таки письмо было отправлено - почти официальное поздравление ко дню рождения. (Просто поздравление, - говорил я себе, - это ни к чему не обязывает.) Но через два дня вы могли встретить Аллэна перед географической картой - он подсчитывал, через сколько дней может прийти ответ.

Когда почтовый пароход пришел в Сан-Франциско, я воткнул в карту красный флажок. День на разборку почты. Экспресс на восток отходит вечером. Чем ближе к городу небоскребов, тем больше усиливалось мое волнение. Отрываясь от проб и таблиц, я думал, улыбаясь про себя: "Сейчас мое письмо в Скалистых горах... сейчас оно в прериях... а сейчас поезд пересекает Миссисипи, под ним гудят пароходы, тянутся бесконечные плоты и желтое дно просвечивает сквозь воду".

Но вот письмо дошло до цели. Сколько нужно девушке времени, чтобы написать ответ? Скажем, неделю. Но, обманывая себя, я уже через день вышел навстречу почте. Ведь Милли могла ответить телеграммой.

Через неделю флажок двинулся обратно. Он пересек средний Запад, миновал дымное Чикаго, прерию и горы, спустился к Золотым воротам, пересел на пароход...

С почти суеверным чувством я ждал почтальона в тот день, когда флажок остановился в Пальмтауне и как же я был зол, когда мне вручили конверт, на котором вразброд лепились кособокие буквы, надписанные рукой тети Берты.

Я ждал, постепенно теряя надежду, утешая себя, придумывая причины задержки. Я ругал себя за сдержанный, почти официальный тон. Милли получила такое письмо, на которое можно ответить через полгода. Я написал вторично, испортив пять черновиков, потом решил не посылать письма, пропустил пароход, а через день послал авиапочтой.

Снова истекли сроки - и добавочные, и самые последние. Ответ не пришел. Я понял, что вчерашний день не воротишь, что разбитое сердце не склеивается, что гордость есть не у меня одного, и не я один умею забывать.

В тот день, когда я окончательно решил забыть о Милли навсегда, почтальон принес телеграмму:

"Встречай "Уиллелу" Пальмтауне"

Твоя Милли. Конец первой части ЧАСТЬ ВТОРАЯ Глава 9

ТРИ точки, три тире, гри точки. Три точки, три тире, три точки. СОС! СОС!

В уютной, хорошо освещенной комнате вы сидите в кресле возле радиоприемника. За окном ночь, дождь стучится в окна, и деревья низко кланяются порывистому ветру. Ветер хлопает ставнями, громыхает на крыше, но в комнате тихо, тепло, и голубые кольца сигарного дыма безмятежно подымаются к потолку. На электрической плитке кофейник. Приемник подмигивает своим зеленым глазком - он обещает потешить вас за ужином и вы неторопливо крутите верньер, выбирая передачу по вкусу.

Эфир переполнен. В комнату входят голоса, иногда по два сразу, обрывки музыкальныхфраз, пение, бой часов, скороговорка футбольных радиокомментаторов, частый писк служебных раций, протяжные свистки помех, невнятное бормотание, бульканье, клекот. И вдруг...

- Ти-ти-ти, та-а, та-а, та-а, ти-ти-та. Три точки, три тире, три точки! СОС! Сигнал Обреченного Судна. СОС! Спасите От Смерти!

СОС! Тревожная весть из далекого неблагоустроенного мира. Где-то там, в темноте, в бушующем океане гибнут люди и вот над темными волнами, над угрюмыми хребтами, над городами и селами, через тучи и косые потоки дождя пришел к вам крик о помощи:

СОС! Спасите От Смерти! * * *

Только что все было совершенно спокойно. По случаю ненастной погоды в салоне собралось множество пассажиров, гораздо больше, чем обычно. Здесь было шумно, тепло, ярко горело электричество и никому не хотелось выходить на палубу в густой ядовитый туман, от которого першило в горле.

"Уиллела" шла в открытом море. Тяжелые серые валы молча выкатывались навстречу ей из молочной мглы. Пароход резал их надвое острым носом, кряхтя взбирался на гребень, подминал волну под себя и, перевалившись через нее, брызгая, шлепался в воду. Океан, не сдаваясь, выдвигал из тумана следующий вал, пароход преодолевал его, а море присылало еще один, упрямо продолжая ту же игру, словно надеясь, что "Уиллела" устанет раньше. И неведомо было, сколько еще валов в запасе у моря, сколько спрятано их в тумане за горизонтом, сколько тысяч раз придется пароходу влезать на водяные горы и нырять с них, прежде чем море утихнет.

Просторная каюта была заполнена табачным дымом и сдержанным гулом разговоров. В общем гуле, как в плеске воды, выделялись выкрики картежников: беру! дама! пасс! за вами сто двадцать.

Молоденькая мисс с кудрявыми волосами сидела у пианино, исполняя по заказу своей мамаши этюды, сонаты и рапсодии. Мисс с размаху била по клавишам с такой яростью, как будто музыка была ее личным врагом (а может быть это так и было), а мамаша, сидя в отдалении, восхищалась вслух: Какая экспрессия! Какая сила удара!

Группа дельцов (все толстые, лысые и краснощекие) солидно обсуждала биржевой бюллетень...

- Пакистан ненадежен, - сказал один из них, - лично я вкладываю только в оружие.

И все остальные закивали головами:

- Да, да, в наши дли стоит вкладывать деньги только в оружие. Все остальное ненадежно...

- Не только любовь и смирение, но и строгость, разумная строгость, - говорил пожилой проповедник, подчеркивая каждое слово плавными жестами профессионального говоруна, - Азиатские народы - младшие дети цивилизации и, как всякие дети, они нуждаются не только в ласке, но и в справедливом наказании.

Полная дама в очках с седыми буклями слушала ею, кивая после каждого слова, и восторженно шептала:

- Да, да, справедливое наказание. Ах, как тонко! Ах, как мудро!