Чтение 3–й страницы книги ~Вирлена~

Вирлена дрожала все сильнее; плечи ее сотрясались, и зуб на зуб не
попадал.

- Я разожгу огонь, - прошептал колдун, и в очаге тут же вспыхнуло
пламя, - тебе не будет холодно... Пойдем...

И он увлек ее за собой в глубину своего жилища, и тонкий красный
поясок, соскользнув, так и остался лежать на пороге.

Вирлене хотелось умереть, ничего не видеть и не слышать; чужая рука
коснулась ее горячей шеи, медленно, будто изучая, провела вниз, по вороту
рубашки, задержалась, опустилась ниже, коснулась груди... Будто множество
горячих игл пронизали девушку насквозь - она еле сдержала крик.

- Ничего, - тихо, мягко прошептал колдун. - Потерпи...

И рука его двинулась ниже, ощупывая талию, оглаживая живот, и девушка
замерла в надежде, что самого страшного и стыдного места рука не достигнет
- и в ту же секунду жесткие пальцы нашли его, нашли сквозь рубаху, юбку и
передник...

- Пожалуйста... - простонала Вирлена, - не надо...

- Не бойся, - прошептал колдун отрешенно. - Не бойся...

Две его горячих ладони легли девушке на бедра; провели раз,
скользнули ей за спину, погладили там... И снова и снова повторялись
неторопливые, мягкие прикосновения, пока у Вирлены не зазвенело в ушах, и
незнакомое, горячее, почти мучительное чувство не поднялось из самого ее
нутра - и немного ослабило дрожь.

Что-то негромко треснуло - и она сразу почувствовала, как ослаб пояс
юбки и завязка передничка.

- Ой... - она схватила ускользающий подол руками - но запястья ее
были тут же крепко схвачены:

- Нет.

Юбка и передник соскользнули на пол - Вирлена осталась в вышитой
рубахе до щиколоток.

Горячие ладони колдуна снова легли ей на бедра, теперь она
чувствовала их так ясно, будто не тонкой ткани, а собственной ее кожи они
касались. Когда-то жесткие пальцы теперь ласкали ее - ласкали так нежно,
так бережно, так ласково, что она согрелась наконец, и, справившись с
дыханием, смогла длинно, прерывисто вздохнуть.

- Хорошо, - шептал колдун в самое ее ухо, и шепот этот тихонько
щекотал ее, - хорошо...

Руки его скользнули по рубашке вверх, провели по спине, по тяжелым
косам, по плечам, по голове... Ей уже не были противны эти прикосновения -
она дивилась себе, она даже немного расслабилась, будто не с ней, а с
кем-то другим происходило это странное действо; дрогнули завязки на вороте
рубахи - и сам ворот ослаб, и рубаха медленно поползла, не держась на
плечах...

Она вцепилась в ткань мертвой хваткой; запястья ее снова были
пленены, и тихий, твердый голос снова велел:

- Нет.

И столько силы, столько скрытой власти было в этом голосе, что
Вирлена не решилась сопротивляться, хоть как ни мучительно стыдно ей было,
когда рубаха упала на пол и она осталась стоять, совершенно нагая.

Горячие ладони коснулись обнаженного тела. Вирлена вскрикнула и
сжалась, ожидая неминуемого и ужасного; но ужасного не случилось. Горел
огонь в очаге, облизывая ее тело волнами приятного тепла; сильные и нежные
мужские руки успокаивали, осторожно подбадривали, путешествуя по бедрам, и
вдоль спины, и по плечам, и по тонкой шее:

- Ты красавица... Пугливый звереныш с атласной шкуркой. Не бойся
меня... Ты видишь, я сам дрожу перед тобой...

И он тихонько привлек ее к себе, и она почувствовала, как в груди его
под черной хламидой неистово колотится сердце:

- Нет тебе равных... Королева не сравнится с тобой... Не бойся же...

Руки его чуть сильнее сжали ее грудь - и, застонав, Вирлена выгнулась
дугой, сотрясаемая новой, невиданной дрожью - то была дрожь страха и
стыда, смешанная с дрожью неизъяснимого, неясного желания.

Сама не зная как, она очутилась лежащей на теплой, мохнатой звериной
шкуре; пальцы колдуна бегали по ее телу, как пальцы дудошника бегают по
дырочкам флейты. Она металась, пытаясь прикрыться руками, потом почему-то
заплакала, потом перестала.

- Хорошо, - колдун отвел ее ладони, защищающие вздрагивающую грудь, -
хорошо...

И губы его коснулись сначала белого холма, а потом розовой вершины
его; она, сама не зная зачем, обхватила вдруг его шею - не то оттолкнуть
хотела, не то, наоборот, притянуть поближе...

- Хорошо, - шептал он успокаивающе, - вот как хорошо... Разве тебе
плохо? Разве тебе страшно?

И рука его оказалась там, где Вирлена боялась ее больше всего.

Где-то горел очаг, и багровые отсветы падали на потолок; и тогда она
внезапно, вдруг осознала, что она сейчас - его, что принадлежит ему без
остатка, и ей радостно было бы снять перед ним не только одежду - саму
кожу...

Потом было больно и горячо. Она снова дрожала, и снова всхлипывала;
осторожно оглаживая ее грудь, он успокаивал:

- Все, все... Не бойся. Не надо бояться. Уже все.

Потом она долго лежала в кромешной темноте, обессилевшая, безвольная,
разомлевшая... В дымаре дышал ветер, и тихо поскуливал дом, и снова пахло
терпкими, горькими травами - и в их запахе она ощущала едва уловимый
дурманящий аромат, и ласковая рука лежала на ее голове; потом ее заботливо
накрыли шкурой - точно такой же, как та, что была под ней. Она хотела
думать - но мыслей не было, только теплая пустота...

Утром, пошатываясь, она шла домой.

Вставало солнце; подставляя ему лицо, Вирлена поняла вдруг, что
сегодня увидит Кирияшика, что они поженятся, что каждый день их будет
праздником, а каждая ночь... И тело ее сладко застонало, предчувствуя, как
же сладко любить - любимого...

...В тот же день в село вернулся - радостный, напуганный,
растерянный, но целый и невредимый - Кирияшик. Какой-то там вышел новый
указ, и четвертый сын в семье, да еще неполных семнадцати лет, никак не
подлежал уже набору; родичи счастливчика чуть не рехнулись от радости, а
матери других парней, уведенных вместе с Кирияшем, зачастили на дорогу -
высматривать сыновей. Надежда их скоро сменилась отчаянием - больше никто
не вернулся домой. Никто.

И вот сыграли свадьбу - пышную и веселую, и всем хватило хмельного
вина, но молодые были пьяны и так - от счастья... В какое-то мгновение
Вирлена готова была признаться мужу в своем грехе ради его спасения - но
будто что-то удержало ее, и она не призналась.

И пришла первая брачная ночь, и душа Вирлены пела в предвкушении
счастья, и даже страх, что Кирияшик разоблачит ее, не мешал этому
сладостному предвкушению; и вот молодые остались одни.

Тонкими простынями устлана была широкая постель, и ровно горела
свеча, но Кирияшик, смущенный, поспешил задуть ее. В полной темноте
Вирлена обвила руками его шею - и услышала, как неровно, испуганно бьется
в груди его сердце.

И она излила на него свою нежность - всю огромную, накопившуюся
любовь и нежность, и он, кажется, даже испугался. Влажные губы его неловко
тыкались ей в лицо, ладони взмокли, и пальцы никак не могли справиться с
застежкой собственных штанов:

- Вирлена... - шептал он приглушенно, - я люблю тебя... Я... ты
знаешь, я люблю тебя...

Она молча улыбалась в темноте и обнимала его все крепче...

Утром она увидела его лицо - Кирияшик спал на боку, подложив
сложенные ладони под пухлую со сна, розовую щеку. Долго, очень долго
Вирлена боялась шелохнуться, чтобы не разбудить его; по всей деревне
кричали петухи и хлопали калитки - люди брались за дневную работу. Вирлена
лежала и думала, что вот она и стала женой любимого, что Кирияшик такой
юный, такой нежный и такой целомудренный, и что, по счастью, он так ничего
и не понял; она лежала и мечтала о детях, о долгой счастливой жизни - и
вместе с тем в глубине души у нее зрело чувство потери.

Но что за тень набежала на это ясное, первое утро? Что потеряла
Вирлена, обретя наконец любимого?

Но Кирияшик вдруг заворочался - и, отогнав беспокойство прочь, она
ласково поцеловала его в розовую щеку...

...И дни пошли за днями, и двое любили друг друга, и работали, не
покладая рук, и почти готов был для них дом, где заведут они свое
хозяйство и будут жить долго и счастливо.

Каждую ночь Кирияшик заключал жену в объятья, и восторженные,
поспешные ласки его вызывали в ней материнскую нежность - и только. Каждое
утро Вирлена улыбалась мужу - а чувство потери росло, как яма под лопатой
землекопа, и было это чувство холодно, как могильная земля, и безнадежно,
как осенний ливень. А Кирияшик ничего не замечал - слишком наивен, слишком
беззаботен был муж, слишком слепо любил он свою молодую жену...

Свекровь ее сушила травы на зиму; однажды, помогая ей вязать и
развешивать по углам травяные пучки, Вирлена почувствовала вдруг знакомый,
терпкий и горький запах.

"Что с тобой?" - спросила свекровь.

Вирлена молчала, прислонившись к стене и белая, как стена - только
сейчас поняла она, что за тоска грызет ее душу.

Долго-долго думала она, и много бессонных ночей провела рядом с
посапывающим Кирияшиком; уж и родичи встревожились - щеки ее ввалились,
плечи опустились, вся она исхудала, как щепка - уж не больна ли?

И, когда упал первый глубокий снег, Вирлена осознала, что в душе ее
совсем не осталось радости - одна огромная потеря, одна тянущая боль и
тоска по безвозвратно ушедшему.

И вот мутным, снежным зимним утром Вирлена тихонько встала и