напряженным выражением лица и седеющей головой. Это был Сильвестро -
генеральный директор "Атомикса". Сдержанно кивнув Максу, он повернулся к
Менигстайну.
Неаполя. Это директор Ларкин. Он друг Лаберро, и у него есть кое-какие
идеи, которые могут нам пригодиться.
воздух пробудила в этом молодом человеке чувство независимости. Сильвестро
выслушал Менигстайна и молча повел прибывших к выходу.
непонятно зачем, - чтобы мы известили людей о том, что им предстоит
взлететь на воздух. Когда мы посылаем к нему кого-нибудь для переговоров,
он неизменно упоминает об этом. Конец света предопределен, и люди должны
это знать.
спать и целый месяц. А мы не смеем его тронуть.
кибернетическое устройство?
ван Марка, а ван Марк отличался методичностью в разработке своих планов.
Вокруг письменного стола Лаберро воздвигнут барьер из фотоэлементов.
Достаточно пересечь этот барьер, когда он включен, и взрыв неминуем. А он
включен постоянно. Пытаясь приблизиться к Лаберро, мы должны быть
предельно осторожны.
прямо к нему.
лишь посредине стоял большой письменный стол, а за ним кресло. Возле самой
двери, где не действовал барьер из фотоэлементов, стояло еще одно кресло.
Макс с облегчением заметил, что оно широкое и удобное.
вгляделся в него. Друзья по многолетней переписке, они ни разу не
встречались и даже не общались друг с другом по видеофону. Макс почему-то
считал Мэтью высоким и удивился, увидев перед собой человека ростом много
ниже себя, почти карлика. У Мэтью было худое, изрезанное морщинами лицо и
мешки под глубоко посаженными глазами. Он смотрел на входившего в комнату
Макса.
Мэтью. Говорил он тихо, мягко и настороженно. - Философы, служители церкви
и прочие джентльмены, которые прямо и откровенно признавались в том, что
заинтересованы в дальнейшем существовании нашей планеты. Неплохо они
придумали, заполучив вас. Значит, вы Макс? Год падения Ниневии?
нам вовсе не требовалось видеться друг с другом. Быть может, вы решили,
что нам следует повидаться, до того как мы... все отойдем в лучший мир? Я
теряюсь в догадках, Макс.
побуждений. - Он помолчал, не сводя глаз с Лаберро. - Я разочарован. Я-то
думал, что в одном мы единодушны: непрошеное вмешательство есть безумие.
вмешательства, так сказать в космическом масштабе, это несколько меняет
дело, верно?
в кресло. - И давно вы задумали все это, Мэтью?
того, как меня сюда перевели, я наткнулся на бумаги ван Марка. Честно
говоря, первоначально мои намерения были чисто умозрительного характера.
Мне хотелось выяснить, может ли человек в одиночку справиться со всем
этим, то есть создать такой запас энергии, который, если ее освободить, в
состоянии стереть человеческую жизнь с лица земли. - Он улыбнулся. - А раз
уж такой фитиль создан, то почему бы его не поджечь?
Макс. - Мне и самому трудно было бы отказаться от возможности сыграть
подобного рода штуку. Но она не из тех, которые человек здравомыслящий
доводит до конца.
самосохранения есть непременное условие продолжения жизни. Любой моральный
кодекс назовет безумцем человека, пожелавшего сделать то, что намерен
сделать я. Ответьте мне на один вопрос, Макс. Жизнь, по-вашему, плоская
шутка или есть в ней какое-то назначение, какая-то цель? Если жизнь всего
лишь шутка, то важен ли ее конец? А если в ней есть назначение, то почему
не рассматривать мои действия как часть этого назначения?
А что вы скажете о цели как результате прогресса?
существование. Вы меня удивляете, Макс.
не Шови, а Шоу. Впрочем, мне понятны ваши заблуждения. Конечно, я не
надеюсь, что мои слова хоть чем-нибудь помогут, но беда ваша в том, что вы
становитесь все более надменным.
превосходство над обычными людьми нашего времени. Но я, например, только
недавно, когда в моем распоряжении оказался небольшой запас энергии,
понял, насколько велико это превосходство. Вот тогда-то, занимаясь своими
обычными служебными делами, я и подумал, как легко будет подвести черту
под "Силой жизни" человечества, написав большими красными буквами "СТОП".
Я начал присматриваться. Я не сводил глаз с телеэкрана, чего никогда не
делал прежде. Да вот, полюбуйтесь сами.
справа от Макса. Лаберро нажал одну из кнопок на своем столе, и экран
ожил. Группа стройных девиц в шелковых, туго облегающих рейтузах и золотых
туфельках, высоко задирая ноги, исполняла джигу под хриплый аккомпанемент
мелодии весьма дурного пошиба. Камера, следуя за ними, подробно, слишком
подробно, знакомила зрителя с телосложением каждой девицы.
прошлого. Прежде всего, по просьбе наших многочисленных зрителей, шедевр
двадцатого века - "Голубая рапсодия" Гершвина".
группу смычковых инструментов.
амфитеатром расположилась неистово орущая толпа. Комментатор хрипло
выкрикивал: "Мяч у Рис-Уильямса! Он отдает его Джонсу. Прекрасный пас!
Отличный пас! О-о-о - мяч утерян! По-моему, мяч утерян! Да, опять схватка!
Какая великолепная игра!"
двадцать второго века! Ну-ка, скажите что-нибудь в его защиту! Я жду.
вы? Неужели все это вам настолько ненавистно, что вы оправдываете свое
намерение стереть жизнь с лица земли?
меня же нет сомнений. Я могу это сделать, а то, что я на это способен, уже
само по себе есть оправдание.
глупости. Дети становятся взрослыми. Животные тоже умирают, и подчас
мучительно. Конец всегда одинаков независимо от того, наступает ли он
мгновенно или ему предшествует длительная агония.
- умирая, уносит с собой целый мир. Но это мир субъективный. Я же унесу с
собой мир объективный, миллиард миллиардов миров. Верите ли вы, что я
действительно с нетерпением жду того мгновения, когда нажму вот эту самую
кнопку?
пульте управления.
весь мир знал о том, что должно произойти? Для чего? Из чистого садизма?
несправедливо, если их не предупредить.