уже стемнело, и все вокруг в этой темноте казалось пустым и заброшенным.
Прохожих почти не было, и не верилось, что днем у входа в этот маленький
окраинный клуб толпится народ, желая попасть на выставку.
всякая чушь, когда мы заглядываем ему в глаза? Так это ведь не картина
виновата. Это нам самим, пожалуй, следует к психиатру обратиться. Тьфу,
мистика какая-то, - он отвернулся к окну, немного помолчал. Затем, не
поворачиваясь, стал говорить как бы сам с собой. - Ведь каждый день к
нему, проклятому, подхожу, каждый день торчу перед ним по полчаса. Не хочу
идти, боюсь идти, а иду. Он же мне душу каждый день наизнанку
выворачивает, он же залезает туда своим взглядом и выкапывает всякую
мерзость, о которой я раньше и понятия не имел! И так он делает с каждым,
кто на него смотрит. И чем дольше смотришь, тем страшнее становится. Ты-то
этого еще не почувствовал, - повернулся он ко мне. - Ты-то сегодня перед
ним, почитай, в первый раз стоял...
об одном и том же. Да и о чем еще могли мы думать?
все предстанет в другом свете. Напридумывали мы тут всякого да сами же и
поверили. Как дети... - он усмехнулся.
я оглянулся. Он махнул рукой и тронул машину.
проема.
встретиться с ним взглядом где-то еще. Я хотел лечь спать и забыться, но
сон не шел. Стоило лишь закрыть глаза, как Дьявол вновь оказывался передо
мною. Я включил телевизор, но передачи уже закончились. Я поставил
пластинку, но музыка била по нервам, я не выдержал и минуты. Тогда я
оделся и вышел в мастерскую.
на стенах, не у кого было попросить помощи и поддержки. Лишь несколько
эскизов стояло на полу вдоль дальней от двери стены, да одна незаконченная
картина лежала на подрамнике. Я посмотрел на них, осмотрел их все по
очереди, попытался сосредоточиться на том, что они изображали, но не смог
этого сделать. Дьявол преследовал меня повсюду.
подошел к шкафу, достал с полки стопку рисунков, стал бегло просматривать
их, бросая на пол один за другим. Не то, не то, все не то! Я видел перед
собой Дьявола, и он был совсем другим, он был гораздо живее, объемнее,
совершеннее всех этих рисунков, хотя тоже был создан на одном дыхании, без
особенной затраты жизненных и духовных сил. Откуда же тогда взялись в той
картине глубина и объемность? Откуда взялось его такое живое и пугающее
выражение лица, откуда это ощущение, что смотришь не на картину, что там,
за рамой, ее окружающей, стоит настоящий Дьявол, живой, коварный и злой,
который ждет лишь мгновения, когда ты отвернешься, чтобы выйти наружу и
пойти бродить по свету? Я не писал его таким. Я не придавал его глазам
этого зловещего блеска, этой силы и власти. Я не мог, просто не мог
сделать его таким живым! Я бездарь и недоучка в сравнении с тем, кто сумел
бы это сделать. Ни одна из моих картин даже отдаленно не приближается по
силе своего воздействия к этому уровню.
невидящими глазами, это же черт знает что. Меня была дрожь, я задыхался,
не знал, что я делаю, что я буду делать, а Дьявол, стоящий перед моим
мысленным взором, ждал лишь мгновения, когда я закрою глаза и отвернусь,
чтобы выйти из картины...
сидя в кресле. Может быть, присел лишь на минуту, бесцельно пробродив по
квартире несколько часов подряд. Просто, очнувшись, я вдруг увидел, что
уже светает. Ночь прошла, близилось утро. Я взглянул на часы. Было около
пяти. Не имело смысла ложиться, все равно уже не уснуть. Я встал, не спеша
прошел в мастерскую. Там горел свет. Я подошел к подрамнику, взглянул на
незаконченную картину. Я вспомнил ее, Дьявол не стоял больше перед моим
мысленным взором и не заслонял всего остального. Я вспомнил, как пришла
мне в голову идея этой картины, как начинал я писать ее, какие надежды с
ней связывал, вспомнил, как думал завершать начатую работу. Мысли были
совершенно четкие и ясные, снова появилось желание работать, поскорее
взять в руки кисти и писать, писать... Я всматривался в картину,
продумывая, как буду выписывать детали, какие использую краски, какую
применю технику. Там, на картине, был мир, который я творил, который мне
еще предстояло сотворить до конца, мир, над которым я был полностью
властен, который я смогу сколько угодно изменять по своему желанию, законы
жизни и развития которого определяю я, только я один. Мы - те, кто
способен творить - боги. На листе бумаги, в глине, камне или на холсте мы
можем творить все, что нам угодно. Мы - всесильные боги, мы сами творим
миры, которые нам по вкусу, сами определяем законы их развития, сами
населяем их героями или злодеями, наделяем счастьем или несчастьями и
всеми другими угодными нам чертами. И они, эти миры, совершенно подвластны
нам. Если только мы не убьем их в процессе творения - а именно так
поступают бездарности - то они выходят в наш общий человеческий мир
такими, какими мы их создавали. Но там, в этом внешнем мире - что
происходит с ними там? Что происходит с ними после того, как мы лишаемся
своей власти над сотворенными мирами? По каким законам живут они дальше?
наделяют их чертами, которых не было в создававшихся нами образах, и
преобразуют их на свой собственный лад. И, оставаясь внешне неизменными,
наши творения преобразуются в мыслях людей по законам, нам неподвластным.
Ни Шекспир, ни Сервантес не могли наделить Гамлета и Дон Кихота и сотой
долей тех черт, с которыми они живут в нашем сегодняшнем мире. Однажды
рожденные, образы выходят из-под власти творца и живут своей собственной
жизнью. Люди, воспринимающие творения художника, наделяют их новой
мудростью и новой силой. Только живые люди, воспринимающие эти творения,
помогают им жить дальше, передавая им частицы своих собственных душ. И
сами при этом становятся другими.
и во сякой науке, путь искусства - это путь открытий. Человек не способен
остановиться на пути познания и не способен отказаться от своих открытий
на этом пути, какими бы эти открытия ни были. Если ты способен творить,
если ты по праву занимаешь место творца, открытий тебе не избежать. Быть
может, мы созданы такими для того, чтобы в конце концов разрушить эту
Вселенную и заново начать цикл творения. И никто из нас не в состоянии
задержать познание, когда открытие уже сделано. Не имеет значения, кто
именно совершит его - не мы выбираем, нас выбирает Вселенная. Даже если бы
можно было заранее знать все последствия, даже если бы можно было
остановиться перед закрытой дверью на пути познания человеческой души -
все равно мы не смогли бы удержать ее закрытой для других. Человечество
обречено на познание и не способно остановиться на этом пути, даже если
путь этот и ведет в преисподнюю.
такое открытие. Я открыл в душе человеческой что-то такое, чего лучше было
бы не знать никогда. И, выйдя из-под моей власти, Дьявол вынес это
открытие во внешний мир. А значит, ничего теперь нельзя было поправить.
Люди смотрели на него, и невольно, неосознанно наделяли его все новыми
чертами, а он впитывал частицы их душ, впитывал и оживлял все то
дьявольское, что в них было, и все большую силу обретал его взгляд, все
более живой и объемной становилась его фигура, все более властным -
выражение его лица. И вчера, когда я стоял перед ним, он был уже
совершенно живым и диктовал мне свою волю.
глупость, что ничего уже не изменить, что мне никогда не удастся поправить
сделанного, и бремя этого открытия вечно будет лежать на моей совести, но
поступить иначе я не мог. С третьей попытки мне удалось поймать такси, в
шесть утра я был уже у дверей клуба и стучал в окно к вахтеру.
высунув в щель заспанное лицо.
что пришло в голову.
дверь и, отомкнув цепочку, пропустил меня внутрь.
- Сколько здесь работаю - ни разу картины не воровали. Доски со двора
стащили - было дело. Люстра на складе пропала однажды. А картины - они
всегда висят. Эти вот, - он кивнул на репродукции в тяжелых рамах,
развешенные по стенам коридора. - Уж поди, лет двадцать, как висят, никто
их не трогает.
вахтер возился сзади, щелкая выключателем. Глаза постепенно привыкали к
полумраку.
Черепнин Владимир
Марко Джон
Майер Стефани
Афанасьев Роман
Журавлев Владимир
Чернецов Андрей