последние месяцы. Чего стоит хотя бы та статейка, что принес он мне
накануне гибели...
"НЕТ"? С тем же успехом я мог бы ответить и "ДА". Какая теперь разница? Я
и так знаю, что это не риторический вопрос, что вызван он совсем не
литературными реминисценциями. Нет - реальной жизненной ситуацией. Я вдруг
почувствовал, что совершенно беззащитен перед программой. Даже во рту
пересохло от страха, и я с трудом сглотнул. Страх, пережитый вторично, не
становится от этого меньше. Наоборот, он лишь возрастает от того, что
привычен. Он разрастается в размерах и парализует волю. И человек,
подверженный страху, начинает паниковать и совершать глупости. Как я
тогда.
меня до сих пор сохранились следы копоти в ванной. Хорошо еще, не устроил
пожара. В спешке можно было вообще спалить всю квартиру, но тогда я не
думал об этом. Я просто был в ужасе. Я прочитал статью накануне, перед
сном. И уже тогда мне стало не по себе, уже тогда я понял, что подобные
мысли не доведут Марка до добра. Не дай бог, про эту статью узнает
полковник. Марк... Ну неужели он был столь наивен, что собирался кому-то
предложить эту статью для публикации? Да любой редактор, прочитав один
лишь ее заголовок, тут же вернул бы статью обратно. И Марк не мог не
понимать этого. Так что же это - жест отчаяния? Стремление высказаться
хотя бы перед самим собой? Но какой смысл видел он в этом, на что мог
надеяться?
в местной командировке. А когда я пришел домой... Или мне это только
показалось? Но в квартире явно кто-то побывал. Кто-то очень ловкий и
осторожный - но я заметил: некоторые предметы сдвинуты со своих привычных
мест. Едва сдвинуты - но я слишком привык к обстановке, которая меня
окружает, чтобы не заметить этого. Ничего, конечно, не пропало. Но
рукопись Марка лежала на столе вместе с другими бумагами, и ее могли
прочитать. Ее могли сфотографировать, наконец. Ее могли теперь найти у
меня при нормальном, уже с понятыми и ордером обыске.
всем Марку, но случая не представилось. За весь день я ни разу не сумел
остаться с ним наедине. Да и опасно говорить об этом в здании Управления.
А ушел он раньше, пока я беседовал с полковником.
Именно так, как я сейчас, и должен чувствовать себя изобличенный
преступник. Вопрос-ответ, вопрос-ответ. Бессмысленные, казалось бы,
вопросы, ничего не значащие ответы на них, какая-то не слишком интересная
компьютерная игра. И вдруг вопрос по существу, и преступник замирает от
ужаса, понимая, что изобличен. Но только ли преступник - вот в чем главный
вопрос. Вот то, что мучило и Марка, и Минха. И меня тоже.
готовым на жертвы. Не настолько, чтобы не предать.
назовешь того, что я сделал тогда. Вернее, того, что я не сделал. И
бессмысленно теперь оправдывать себя задним числом. Да, все равно ничего
нельзя было уже изменить. Да, все и так было предрешено. Да я лишь
поставил бы себя под удар вслед за Марком, если бы попытался предупредить
его. Его все равно было уже не спасти. Я это понял сразу, едва лишь
начался наш с полковником разговор. И понял, что от моего поведения и от
моих ответов зависит лишь моя собственная судьба. Но никак не судьба
Марка.
наших разговорах, ни о статье, ни о планах Марка уничтожить программу. Да
и не интересовало полковника все это, он и так знал о Марке уже
достаточно, чтобы действовать. Его интересовало другое - стану ли я
покупать себе прощение? Что ж, ответ он получил вполне определенный. Я
вышел из его кабинета. Пошел домой. Поужинал. Посмотрел телевизор. Лег
спать - хотя, конечно, не спал.
способным на предательство.
он был уже мертв - попал под грузовик. У полковника, видимо, слабость к
грузовикам. Марк погиб в двух кварталах от Управления, пока мы беседовали
с полковником - но все это не важно. Вообще ничего теперь не имеет
значения - тем более, эти дурацкие вопросы, что задает мне программа.
Просто сидел и нажимал на клавиши. И только через несколько минут поднял
глаза.
пришлось не меньше десятка раз ответить программе "ДА", прежде чем она
возобновила работу. Что еще мне оставалось делать? Что вообще мне
оставалось делать теперь, после того, как программа заставила меня перед
самим собой признаться в собственной подлости и собственном предательстве?
все тот же, почти лишенный смысла вопрос:
Конан-Дойль Артур
Ковальчук Вера
Афанасьев Роман
Каменистый Артем
Ильин Андрей