запор, еще и слушает, не сильно ли шевелюсь.
нас сдавна вражда, вот оно за меня боится".
принесло, что с ними делать показало и давай загадки загадывать. Вроде как
есть у них такая штука, что камень ровно глину мокрую режет - так мне из
камня того надо фигурок, какие оно велит, наделать. Сперва попроще: кубик
там, шарик, потом похитрее: человечка или что оно там еще придумает. Ну, и
другое всякое. Что ни раз, то трудней загадка.
стал Наставником звать - сперва про себя, потом в голос. Ничего, привыкло.
землей живут. Насмелился - и сам не рад, до того оно удивилось. Не потому,
что спросил, а что мне это в голову пришло. Как обломилось у меня что от
того удивленья! Понял я вдруг, что оно и сейчас меня за человека не
считает. Ничего не стал говорить, отворотился и сижу. Я-то к нему со всей
душой, а оно так, выходит? Слышу, зовет:
оно, трогает меня рукой своей холодной и опять:
Ткнулся лицом в белое его морщинистое брюхо, и стало нам обоим хорошо.
Побыли так, а после за прежние дела взялись. Стал мне Наставник
рассказывать о них помалу. Так, по капле, сколько за раз пойму. Что всегда
они под землей жили, и вся глубь подземная в их воле. Всюду у них
ходы-проходы и дома их подземные, и еще всякое такое, что я не пойму. Что
народ они великий и могучий, и знать не ведали, что сверху могут разумные
жить. Потому, по их выходит, что сверху жить никак нельзя. То жара сверху,
то мороз, и еще что-то другое, от чего умирают вскорости. А колодцы, вроде
нашего, - это чтобы дышать, и будто колодцев таких тьма-тьмущая.
глядеть, ушами слушать, средь живого жить.
хорошо, но ты должен остаться, Ули. Очень, мол, это важно и для вас, и для
нас".
что и впрямь надо. Потому что боль в нем была и страх, мне и самому
чего-то страшно стало.
вольно, бывало, конечно, что упремся - больно мы разные. Мне то помогало,
что я его нутром понимал. Застрянем, бывало, Наставник объясняет, а я слов
и не слушаю - ловлю, что он чувствует, что в себе видит - так и пойму. И
все уже по-другому вижу. Про приборы знаю, что у меня в комнате стоят, -
для чего они. Знаю, какой можно трогать, а какой - нельзя, и что они
показывают. То есть не показывают они вовсе, а говорят - так, как все
подземные говорят: таким тонким-тонким голосом, что его моими ушами не
услышишь. Это Наставник мне вместо большого устройства разговорного такую
штуку сделал маленькую, чтоб ее на голове носить. Она-то их голос для меня
слышным делает, а мой - для них. А что обмолвился, - так для них что
видеть, что слышать. Просто эта моя штуковина так сделана, что я слышу,
когда они говорят, а когда только смотрят - не слышу.
здесь теперь и живет, только я об этом не понял. Я ведь выспрашивал -
интересно мне, как они между собой, про семью там, про обычаи. А он и не
понял, вот чудно! Так, выходит, что у них всяк сам по себе, никому до
другого дела нет. Ну, Наставник мне, правда, сказал, что оно не совсем
так: заболеешь или беда какая стрясется - прибегут. А если, мол, все
хорошо, кому какое дело?
А он мне:
сейчас не отвечу. Ты, - говорит, - мне просто поверь, что так для тебя
лучше.
Я-то уже к темноте малость привык, и штука моя разговорная помогает: как
что больше впереди - позвякивает, а вот мелочи - все одно не разбираю. И
еще не могу, как они, в темноте мертвый камень от металла и от живого
камня различать. Живой-то камень - он вовсе не живой, только что на ощупь
мягок или пружинит. Они из него всю утварь мастерят, а как что не нужно, -
расплавят да нужное сделают.
не естся мне, и не спится, и на ум нечего не идет. Глаза закрыть - сразу
будто трава шумит, ручей бормочет, птицы пересвистываются. А то вдруг
почую, как хлебом пахнет. Так и обдаст сытым духом, ровно из печи его
только вынимают. А там вдруг жильем обвеет, хлевом, словно во двор
деревенский вхожу.
совестно - пообещался, а слова сдержать невмочь. Ну, а потом вижу: вовсе
мне худо - сказался. Призадумался он тут, припечалился. Мне и самому хоть
плачь, а как быть, не знаю.
побывать, ворочусь ли я?
- не скажу.
считал преждевременным об этом говорить. Не думаю, что ты сможешь сейчас
все понять, но все-таки давай попытаемся. Хотя бы причины, по которым я
удерживаю тебя здесь.
разумным существом. Это потому, что мы всегда считали себя единственной
разумной расой. Под землей других разумных нет, в океане тоже, а
поверхность планеты, мол, это место, где по существующим понятиям жить
нельзя. Вы настолько на нас непохожи, что я и сам-де не пойму, как мы
сумели объясниться. Но даже, приняв как факт, что ты разумен, я пока не
смогу доказать этого своим соплеменникам.
каких-либо исчерпывающих критериев, определяющих разумность или
неразумность вида. Главная, - говорит, - наша беда - отсутствие опыта. В
таком деле будет сколько умов - столько теорий, и тогда все пропало,
потому что бездоказательная теория неуязвима. Есть, - говорит, - один
способ доказать, что ты вполне разумен и заслуживаешь надлежащего
отношения: развить тебя до уровня нашей цивилизации. Если ты сумеешь
говорить с нашими учеными на их уровне и их языком, они не смогут
отмахнуться от факта.
ты меня за человека не считал, а на них мне вовсе плевать!
говорит, - в том, что считая поверхность планеты необитаемой, мы уже
четвертое поколение выбрасываем на нее то, что вредно и опасно для нас
самих.
всякие вещи, выходит что-то вроде золы, и она отчего-то ядовитая. Или не
зола? Ну, не знаю! Только и понял, что они это наверх кидают, а оно
опасное: не только мрут от него, но и уроды родятся. Ну, тут меня уж за
душу взяло! Младенчика вспомнил, безрукого, безногого, что первым у Фалхи
народился, у того, из Верхней деревни, и так мне стало тошно, так муторно!
этим не покончить, то все наверху может вымереть. Мы, - мол, - по всей
планете живем, и всю ее отравляем. А если, - говорит, - я не докажу, что
наверху разумные живут, никто меня не станет слушать. Или еще хуже:
примутся судить и рядить, пока не окажется поздно. Все, - мол, - зависит
только от тебя, Ули.
- лег бы да завыл. И страшно, и противно, и всех жалко. Вот сам себя не
пойму - жалко! Злиться бы на них, а злости нет. Вот не знал бы я их, за
чудищ считал бы - а то ведь незлые они, просто... просто... слепые и все!
И Наставника жаль, что ему теперь за их грех мучиться. И себя, что под
землей вековать, а уж наших-то деревенских! Уж какие они ни есть, а как
подумаю, что пропадать им... Я после сам дивился, чего мне в ум не пришло,
что зачем это я их выручать должен? Это уж я потом думал, бывало, что
сроду они мне слова доброго не сказали, не пригрели, не приветили - так
чего ж я за них болею? А по-другому вроде и не могу. А тогда и не думал.
Как само сказалось, что я за всех за них ответчик, на роду мне так
написано.
каменным духом, а водяным. Как я тут припустил! Слышу: звякает
Конюшевский Владислав
Мичурин Артем
Курылев Олег
Белов Вольф
Лукьяненко Сергей
Никитин Юрий