ощущение, что кто-то водит между лопатками обнаженным лезвием.
теперь остро почувствовал, что на нем ничего, кроме распахнутой
на груди волчовки, портков из грубо выделанной кожи и
стоптанных сапог. Ни лат, ни кольчуги, ни доспехов, что
защитили бы от стрелы, метко брошенного дротика или швыряльного
ножа...
сильным, что невольно метнулся в сторону, обернулся, чувствуя,
как бешено колотится о ребра насмерть перепуганное сердце.
кустах совершенно бесшумно проломился толстый кабан, посмотрел
маленькими злобными глазками, попятился и пропал в чаще.
синеве неба удалось различить жаворонка. Стук сердца и хрип в
груди заглушают его верещание, но и с небес вроде бы ничего не
грозит...
горько, словно пожевал полыни. -- Это же просто... трусость.
Признайся, здесь нет никого, никто не услышит!.. Ты трусил даже
с Мраком и Таргитаем, так каково же сейчас, когда один и голый?
Без длинной секиры Мрака, без меча отважного до дурости
Таргитая?
лопатки пытались сомкнуться, чувствуя холод острого железа.
мельчал, истончаясь, как хвост огромной ящерицы. За шипастым
каменным гребнем открылась широкая долина, а в ней привольно
раскинулся город. Хотя домам не тесно, но и за городской стеной
уже белеют хатки с оранжевыми соломенными крышами, сараи,
амбары, и во всем чувствуется, что враг давно не появлялся в
этих краях, народ отвык со всем добром прятаться за городские
стены.
сейчас это в таком далеком прошлом, словно минуло десяток лет.
Может быть, потому, что это для Мрака подвиги, а для него
только досадные помехи на пути к заветной пещере, где он
забьется в угол и будет постигать-постигать-постигать великую
премудрость чародейства?
заполыхал кровавый закат, повернулся и потащился в глубь леса.
Чащу чувствовал всем нутром лесного человека, который не только
родился и прожил всю жизнь в самом дремучем лесу, но и его
отцы-прадеды жили там тысячи и тысячи лет, сроднились с
деревьями, срослись, привыкли только в чаще искать убежище и
безопасность.
разве что убивал не клыками, а камнями и палками, спал либо под
деревом, либо на самом дереве.
настали холода, он однажды проснулся, наполовину засыпанный
снегом. Едва поднялся, дрожь сотрясала так, что кости стучали,
как в тонком мешке, и грозили выскочить наружу. Правда, снег
вскоре растаял, но Олег впервые заметил, что листья не только
пожелтели, но шуршат не на ветках, а под ногами.
обращал внимания вовсе. А главное, сбивал с мыслей, заставлял
отвлекаться, и он, все еще весь в том, запредельном мире,
построил землянку. Ну, не совсем построил, а просто выгнал
медведя из берлоги, накрыл упавшими деревьями и жердями. Там
хватало тепла, костер разводил часто, угли от вчерашнего редко
доживали до утра.
к ней жуком. Не из-за одиночества, как страдал бы Таргитай, а
что в мучительных размышлениях так и не нашел ответ, как
сделать людей счастливыми раз и навсегда.
выгнали, то ли не находил другой берлоги, Олег выпихивал его
снова, пока однажды, проснувшись, не обнаружил, что ногам
непривычно тепло. Измученному медведю было не до драки, ночью
сумел пробраться в свой бывший дом и тут же заснул,
отвернувшись от злого человека к стене.
Продрог так, что нос раздуло на полморды, глаза покраснели и
слезились, в груди хрипело, как после долгого и тяжелого бега.
Он кашлял, чихал, размазывал сопли, не понимая, что это с ним.
медведь опасливо убрался искать добычу попроще, и с тех пор
Олег его больше не видел.
которых нередко трещал череп, приучил тело терпеть голод и
холод больше, чем даже ко всему привычные невры, привыкшие
спать как на голых камнях, так и на снегу. Питался как убитой
птицей или зверьком, так и листьями, яйцами, благо чуть ли не в
каждом кусте по гнезду, ел жуков, кузнечиков, улиток и вообще
все, что ползало, летало, прыгало.
одним-единственным заклинанием: умел зажигать огонь, который
удавалось все же гасить, в отличие от того... Он зябко повел
плечами, вспомнив костер, что разжег по дури, даже бог погасить
не сумел. Хотя, правда, бог никудышный, только играет как бог,
а костры тушит так же паршиво, как и возжигает...
метались призрачные красные тени, мчались всадники, горели дома
и посевы, падали сраженные люди... И так без конца, пока пылал
огонь. И никогда не удавалось узреть, как люди мирно пашут и
размножаются.
уже не капало, а струились ручейки мутной воды, несли сор,
перепрелые листья, он смутно ощутил раздражение и недовольство.
Все, кто желал набраться мудрости, обязательно уходили в
дремучие леса, горы, забирались в пустыни, жили в полном
одиночестве, только гады и звери вокруг, только так
отыскивались в себе мудрые мысли, когда никто не гавкает под
руку, не просит в долг, не уговаривает на попойку... но все же
три года коту под хвост, а мудрого не придумано! Двадцать три
весны минуло со дня рождения, так и до тридцати когда-нибудь
до-мчится, а это позор дожить до такой глубокой старости,
ничего не совершив...
звериных шкур оглянулся с сожалением, все-таки три года на них
спал и жил... а может, и больше, чем три, но когда снова
напялил на себя уже выполосканную волчовку, холодную и мокрую,
то пошел от своего гнезда, ни разу не оглянувшись.
двигались навстречу серые, угрюмые, но затем земля пошла суше,
стволы посветлели, Олег начал замечать зелень, впереди на
звериную тропку впервые упал солнечный луч.
расступаться. В просветы между стволами блеснул яркий свет. Мир
открылся умытый, сверкающий, уже не зеленый сверху донизу:
верхняя половина мира из темно-зеленой превратилась в
ярко-синюю, а серо-коричневая нижняя покрылась изумрудной
зеленью.
слитки золота оранжевые точки. Там мир пахарей, землепашцев,
ибо только крыши, крытые свежей соломой, могут блестеть так
чисто и ярко. И хотя до молодой свежей соломы еще далеко, но
народ явно старательный, если по весне перебрал солому, укрыл
крыши заново.
крыты дорогой гонтой.
понял, что оправдывается. -- Когда-то надо остановиться и
начинать перестраивать мир... Иначе пока семь раз отмеришь,
другие уже отрежут! Уже двадцать три весны, а я ничего... Что
толку, если научусь всему годам к тридцати, а то и сорока? В
той старости уже, может быть, и жить не захочется...
дыхание. Залитый ярким солнцем город блистал как выкованный из
золота, весь оранжевый, новенький, свеженький. Стена из толстых
Контровский Владимир
Андреев Николай
Лукин Евгений
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Белогорский Евгений