поверх которой была поспешно накинута старая куртка, вовсю расплывалось
кровавое пятно. Дрожащая рука сжимала стопку испачканных принтерной краской
листков. Их было много - целая кипа. Раненый упорно не хотел падать, и в его
пустых, похожих на провалы окон, глазах не отражалось ничего.
глушителем дрогнул, опустился вниз.
блеклые, словно потерявшие цвет. Глаза старика. Только что в них полновластно
царил охотничий азарт, теперь же во взгляде мужчины сквозил ужас.
застонал. Затем, резко выпрямившись, шагнул к тому, кто упорно не желал падать.
шевельнулись бесцветные губы:
Рука с пистолетом чуть заметно дернулась, палец лег на спуск...
галерки. Они упали одновременно - широкоплечий с волчьими глазами и парень в
тапочках на босу ногу. Бумажный листок, бабочкой отделившись от пачки, на
секунду завис в воздухе и мягко лег в грязь рядом.
но на большее сил не хватило. Нелепый парень оказался удачливее - он сумел
приподняться, стать на колени, но не удержался и вновь упал на островок
грязного снега.
охая. Пальцы намертво вцепились в бумагу, словно эти листки, испачканные
принтерной краской, были самым важным, что оставалось в его жизни.
обломкам деревянного сарая. Снежный островок кончился, и под локтями у раненого
чавкала липкая, пахнущая бензином жижа.
ткнулись в блеклое пламя. Парень застонал, попытался отодвинуться, но не смог.
Медленно-медленно разжались окровавленные пальцы. Стопка бессмысленной бумаги
легла в грязь.
на миг став ярким, почти кумачовым. Затем в огонь вместе с рукой, упавшей под
тяжестью, легло все остальное. Бумага занялась с краев, потемнела,
обуглилась...
ожило, скривилось в жалком подобии улыбки, чтобы секундой позже ткнуться в
землю.
лежащему поодаль листку бумаги. Последнему, оброненному парнем; к глупой
бабочке, не дождавшейся лета. Пальцы не слушались, хватали пустоту. Наконец
рука дотянулась, сжала, скомкала бумагу - и замерла.
непривычное небо, широко рассеченное золотой полосой. Белые губы беззвучно
шевельнулись, словно в мире еще была сила, способная помочь умирающей в этот
бесконечный миг ее ухода.
холодного ветра, заскользил по грязи. Его несло вперед, туда, где догорали
обломки сарая, где порхал пепел его собратьев, - прямо в пламя, упрямо ждавшее
свою законную добычу. Однако внезапный порыв у самой черты огненного погребения
отбросил листок в сторону, прижал к земле, как будто неведомая сила не пускала,
не желала предать остаток жертвы огню.
разорванной голубизной неба, решалась его судьба.
бумагу. Осветило - и отшатнулось, уйдя за кровли полуразрушенных пустых домов.
словно тяжесть букв навечно придавила его к обезображенной тверди.
руки. Пляшущие буквы, почти неразличимые в сиреневых предзакатных сумерках
марта:
сам и в тягость другим, скорее скончался.
Такую молитву Афанасий приносил каждый раз, когда предвидел, что больной не
выздоровеет, а умрет. Тогда преподобный служил всенощное бдение, и к утру
больного уже не было в живых. (Молит. 152-а).
благословению настоятеля Иоанно-Златоустовской церкви; тираж не указан.
жорики * Тайны портянок деда Житня * Вперед, спасатели! *Люди в белых халатах
*Был схвачен я ужасом бледным
очередной раз победил тьму и был этим весьма доволен, а я лежал под одеялом, не
раскрывая глаз, и повторял один малоизвестный подвиг Геракла - это когда еще
совсем юному герою якобы пришлось выбирать между Добродетелью и Пороком,
явившимися ему на перепутьях Киферона.
правда), а под одеялом вечное лето (это тоже правда), и я вполне могу встать
через час, а то и через два (чистая правда!), и так далее, и тому подобное,
одна правда, только правда и ничего, кроме правды.
бичевала Порок, причем так скучно и неубедительно, что я - ну не Геракл я,
каюсь! - повернулся к ней отнюдь не самой добродетельной частью тела и опять
заснул.
Павловку - а навстречу мне шлепает старик Ерпалыч, псих наш местный. Через
подъезд от меня живет, на третьем этаже, как и я. Дядька он безобидный, денег
никогда не клянчит, а если и разживется где гривной-другой, так тут же конфет
на них накупит и в почтовые ящики накидает пацанам.
служивого-жорика, полушубок из казенной овчины, шапка-ушанка с Победоносцом на
кокарде, пояс наборный с латунными бляхами, табельный палаш по уставу слева от
пряжки, кобура с пистолетом прям-таки в бок вросла...
собрались?
пистолета стрельнуть!
не запомнил я, потому как проснулся.
водой не хотелось, а газовая колонка упрямилась, наотрез отказываясь воспылать
- ее не устраивал напор воды в трубах. Проклятия и физическое воздействие
результата не возымели, так что пришлось, стеная, тащиться на кухню, ставить в
красном углу одноразовую иконку св. Никиты Новгородского, а после еще и
возлагать на жертвенную конфорку-"алтарку" кусок сдобной ватрушки с творогом и
изюмом (просвиры у меня вчера закончились). Для пущей убедительности я
вдобавок, когда возжег огонь, капнул постным маслом каплю на плиту, каплю на
пол и две капли в кухонную раковину-мойку.
распахивая форточку, услышал за спиной бульканье, сдавленное оханье в стояке и
счастливое гуденье заработавшей колонки.