Чтение 3–й страницы книги ~Восставшие из рая~

Мама, хотел бы я стать серебром.

Холодно будет, сынок.

Ф.Г.Лорка

...Злосчастный хутор нашелся, как по заказу. Еще с первой секунды,
когда мы только выволокли лодки на берег и решали, ставить или не ставить
палатку - Талька сразу взял след и двинулся по нему напористо и
целеустремленно, вроде хорошего сеттера. Я только диву давался и временами
трогал карман рюкзачка, где у меня среди прочего барахла болтался походный
топорик с заново выправленной заточкой. Вот спросите меня, спросите -
зачем я взял с собой эту штуку, да еще полночи провозившись над его
упрямым лезвием? - спросите меня, или нет, лучше не спрашивайте, потому
что я вам все равно не отвечу.

Взял и взял. И все. На всякий случай.

Я предполагал, что случаи - и всякие, и особо оригинальные - не
заставят себя ждать. Не то чтобы это приводило меня в восторг, но...

Это "но" включало в себя многое. Косой крест над могилой сумасшедшей
старухи, мою захлебывающуюся ярость, факел в руках бесплотного палача,
глаза Бакса на вокзале... Я не знал, зачем я иду, но за чем-то я шел
наверняка. Иначе до конца дней своих я буду видеть паутину, бояться паука
и радоваться тому, что я не муха, или хотя бы не ближайшая на очереди
муха. Радоваться, захлебываясь сырым и липким туманом.

И напиваться перед сном. Чтобы не слышать срывающийся крик моего
сына:

- Папа, да сделай хоть что-нибудь!..

Я собирался сделать хоть что-нибудь.

...Ветер, как игривый котенок, трепал струйки дыма над кирпичными
трубами, два молодых парня помогали беременной женщине тащить тазы с
мокрым бельем, три тощие козы глодали всякую дрянь, временами косясь на
расслабленного козла с мордой арабского шейха; и вообще, хутор выглядел
обжитым и благоустроенным.

- Смотри, - толкнул меня локтем Бакс, и я увидел лохматого детину,
заново крывшего крышу уже знакомого нам флигеля. В зубах у детины были
зажаты гвозди, и новоявленный кровельщик уставился на нас так, словно
полдня мечтал эти гвозди проглотить, а наш приход нарушил все его планы.

У входа во флигель на крылечке сидел унылый и весьма пожилой фермер с
патриархальной бородищей и приводил в порядок какую-то мешанину
невероятных ремней и пряжек. Где-то я уже видел эту бороду... да нет, не
может быть...

Я глядел на эти ремни, вспоминал, как пишется слово "чресседельник",
и понимал, что говорить не о чем.

Абсолютно не о чем.

- Пошли отсюда, Бакс, - сказал я.

Он кивнул.

Талька выпустил мою руку и решительным шагом направился к фермеру.
Тот поднял голову и воззрился на приближающегося мальчишку. Глаза фермера
бегали, моргали, хмурились - словно им, выцветшим заплывшим глазкам,
ужасно не хотелось глядеть на пацана в шортах и голубой футболке. Они даже
слезились, эти странные глаза...

Глазам не хотелось, а хозяин их заставлял. Впервые я почувствовал,
что значит на самом деле "глаза б мои тебя не видели".

- Ганцю! - неожиданно заорал фермер хриплым басом. - Ганцю, иди сюда!
Живо!..

Беременная женщина перестала вешать белье и вперевалочку подошла к
крикуну. Подошла, глянула на Тальку, на бородатого (мужа? отца?) и быстро
опустила взгляд. Я только успел заметить искорку суеверного страха,
вспыхнувшего в холодной золе ее серых глаз.

- Ну что? - на полном серьезе спросил фермер, обращаясь к Тальке. -
Родит?

- Родит, - так же серьезно ответил мой сын. - К ноябрю родит.

- Кого?

- Девочку.

- Как назвать?

- Сами знаете как...

Фермер резко встал. Уронил свою упряжь. Сунул пальцы за опояску.
Переступил с ноги на ногу. Снова сел. Закашлялся.

- А может... - начал было фермер севшим голосом, но Талька грубо
перебил его.

- Сами знаете как, - повторил он. - И не вздумайте увильнуть. Хуже
будет...

Талька замолчал и вернулся к нам. Беременная женщина зашла в дом,
пробыла там с минуту и вернулась с трехлитровой банкой желтоватого
самогона (запах мгновенно распространился во все стороны) и увесистой
сумкой.

Она передала все это добро фермеру, а тот прохромал к Баксу и сунул
ему в руки банку и сумку.

- Уходите, - добавил фермер, и в голосе его промелькнуло неуместное и
неприятное сочувствие. - За крест спасибо. А так... Уходите.

И мы ушли.

В токе враждующей крови

над котловиной лесною

нож альбасетской работы

засеребрился блесною.

Ф.Г.Лорка

- Ты знаешь, Энджи, - минут через двадцать заговорил Бакс, -
по-моему, я сошел с ума.

- Поздравляю, - хмуро бросил я. - Крайне своевременно.

- Более того, я совершенно уверен в ом, что ты тоже сошел с ума. Вот
скажи мне, Энджи - только честно! - тебе хочется пить ту сивуху, которую
нам презентовал местный дремучий варвар?

Я подумал.

- Нет, не хочется, - честно ответил я.

- И мне не хочется. Я боюсь. Я трезв, как стеклышко, но при этом мне
все время кажется, что старая ведьма вот-вот высунется из-за ближайшего
дерева, и нам придется хоронить ее заново. Я боюсь, что с утра поднимется
туман, и мы заблудимся в нем и выйдем на ту сторону, откуда уже не будет
дороги домой; и боюсь кого-то, кто ожидает на той стороне...

Я остановился.

- Талька, - сказал я. - Пойди погуляй. Вон к тем соснам. На пять
минут.

Когда мой надувшийся сын оставил нас с Баксом наедине, я скинул
рюкзак с плеч, опустился рядом с ним на землю и посмотрел на Бакса снизу
вверх.

- Бакс, - спросил я, - почему ты назвал покойницу ведьмой?

- Ну... не знаю. К слову пришлось...

- Не морочь мне голову. Ты что, слышал когда-нибудь, как умирают
настоящие ведьмы?

- А как они умирают? - ошалело поинтересовался Бакс. - В три этапа?..

- Так, с тобой все ясно... Ты честный трудолюбивый горожанин, ты
можешь быстро приколотить вешалку и отремонтировать телевизор. А я вот,
как лентяй и оболтус-гуманитарий, предпочитаю диван с книжкой. Ты не
тратишь время попусту, а я трачу. И я читал - не помню уже где - что ни
одна природная ведьма не может умереть под крышей. Под крышей, Бакс!..
Кроме того, она будет мучиться до тех пор, пока не передаст свой дар, или
что там у нее внутри, кому-нибудь другому по наследству.

- Ну и что?

- А то, что мы все прикасались к старухе перед смертью. А Тальку она
даже держала за руку! Весь хутор удрал, чтобы не присутствовать при ее
кончине, а нас, как назло, черт дернул заблудиться!.. Три заезжих
городских богатыря на распутье! Помнишь, небось, как оно в сказках-то?
Направо пойдешь, налево пойдешь, но идти волей-неволей приходится! - иначе
мы будем кусать губы от бессилия, видя то, во что не можем вмешаться. Это
ад, Бакс, или хуже ада...

- А может, и не стоит ни во что вмешиваться? Поедем домой - и гори
оно все!..

- ...Папа! Ну папа же!.. Дядя Бакс!..

Я обернулся.

Талька стоял метрах в двадцати от нас, в окружении пяти парней.
Местных. Одного я узнал сразу - это был тот самый лохматый верзила,
который пялился на нас с недочиненной крыши флигеля. В зубах он на сей раз
держал не гвозди, а дымящуюся папиросу, а в руках - знакомую мне сумку и
банку с даренным самогоном. Зачем Талька поволок все это с собой - я не
знаю, но у него явно отобрали добычу, и мой сын был донельзя возмущен.

- Папа! Да идите же сюда!..

Мы подошли. Бакс мгновенно вписался в круг и оказался рядом с
Талькой, а я остался снаружи и расстегнул клапан рюкзака. По возможности
незаметно. Парни заржали. Лохматый поставил банку на пень и сказал в
пространство с той ласковой интонацией, которая обычно предшествует
глобальным дракам:

- Сдурел батя... совсем свихнулся на старости. Такое добро раздавать
кому ни попадя - а вы, ребятки, идите, идите себе, вам пить вредно, а