Чтение 3–й страницы книги ~Герой вашего времени~

покачивался, старый, электрический. И нетопыри кружили над гладким черным
хвостом с помятым штепселем на конце...

СИНДРОМ КАССАНДРЫ

"...Если бы вы ведали то, что

ведаю я, то перестали бы смеяться,

и много бы плакали..."

Коран, сура 16, аят 3

Мироздание относилось к Павлу Лаврентьевичу приблизительно так же,
как и его жена Люська. Обычно, когда Манюнчиков стоял уже в дверях, за
пивом собравшись, то немедленно требовалось выносить мусор и выбивать
ковер; а когда в жизни Павла Лаврентьевича наклевывалась рыбалка, опять же
с перспективами крупного возлияния - то гримасы мироздания неизменно
выражались в осадках, командировках и прочих несуразностях.

Видимо, из-за непокладистого мироздания и упрямой спутницы жизни и
стал мутировать гомо сапиенс Манюнчиков, подтверждая догадки сэра Чарльза
Дарвина и неприятно удивляя друзей и знакомых. А удивляться было чему, ибо
проявился в Павле Лаврентьевиче некий дар, людям вообще-то мало
свойственный и к последствиям разнообразным приводящий.

Начало событиям положил черный кот Вячеслав Николаевич, обитавший на
помойке и нагло перебежавший дорогу спешащему Манюнчикову. Остановился
Павел Лаврентьевич, на проходимца лишайного глянул - и вдруг понял, что не
жилец кот на белом свете, ну не жилец - и все тут!.. Да и Вячеслав
Николаевич занервничал, хвост грибом ядерным распушил и чесанул от
пешехода подозрительного через дорогу, а на дороге-то грузовик, а за
рулем-то веселый парень Владик, размечтавшийся с устатку о подружке
вчерашней, с вот такими...

Вот этот-то визг тормозов, оборвавший антиобщественное бытие черного
короля помоек, определявшее его же антиобщественное сознание - он и
ознаменовал в жизни Павла Лаврентьевича новую прелюбопытнейшую веху.

Пришел Манюнчиков на работу, а там у шефа в кабинете встреча деловая,
и сам шеф сияет, как свежепокрашенный, втирая очки наивным импортным
бизнесменам на предмет купли некоего аппарата, лично шефом
сконструированного и любые реки на чистую воду выводящего.

Глянул Павел Лаврентьевич на кивающего азиата в пиджаке от Кардена и
с телевизором на запястье, глянул - и понял, что не возьмет раскосый
шефово детище, ну ни за какие коврижки отечественного производства.

Отвел Манюнчиков начальство в сторонку, мнение свое изложил, ответное
мнение выслушал, подавился инициативой и дверь за собой тихо прикрыл. А
назавтра выговор схлопотал, с занесением и устным приложением, за срыв
договора важнейшего и пророчества вредные, работающие врагам нашим на
руку, кольцами да часами увешанную.

Только беда одна не ходит, и когда Манюнчиков домой возвращался,
пристали к нему хулиганы. Стоят на углу могучей кучкой, эй, кричат,
дядька, дай сигарету!.. Дальше - больше, слово за слово, и двинулся
наконец атаман на укрощение строптивого дядьки Павла Лаврентьевича. Глянул
на него Манюнчиков - и сразу все понял.

- Не подходи, - умоляет, - не подходи, пожалей себя!..

Да куда там, разве атаман послушает... Взял гроза подворотен крикуна
за грудки, к стенке прислонил для удобства, а стена-то дома пятиэтажного,
а на крыше-то каменщик Василий трубу кладет, и хреновый он каменщик-то,
доложим мы вам, кирпича в руках - и то удержать не может...

Одернул Манюнчиков куртку и прочь пошел от греха подальше. Хоть и
предупреждал он покойного, а все душа была не на месте.

И пошло - поехало. Отвернулись от Павла Лаврентьевича друзья, потому
что кому охота про грядущий цирроз печени да скорую импотенцию
выслушивать; жена ночами к стенке и ни-ни, чтоб не пророчил о перспективах
жизни совместной; на работе опять же одни неприятности, - так это еще до
предсказаний судеб начальников отделов, судеб одинаковых, и одинаково
гнусных...

Пробовал Манюнчиков молчать, и три дня молчал-таки, хотя и зуд
немалый в языке испытывал, а также в иных частях тела, к пророчествам
вроде бы касательства не имеющих - три дня, и все коту Вячеславу под
хвост, потому как подлец Лихтенштейн при виде душевных терзаний коллеги
взял да и спросил с ехидством: "Ну что, Паша, скоро заговорит наша
Валаамова ослица?!"

Глянул на эрудита взбешенный Манюнчиков, и "Типун тебе на язык!" сам
вырвался, непроизвольно. Не поверил Сашка, улыбнулся, в последний раз
улыбнулся, на неделю вперед, по причине стоматита обширного, от эрудиции,
видимо, и образовавшегося...

И вот однажды сидел удрученный Павел Лаврентьевич в скверике, думу
горькую думая, а рядом с ним старичок подсел, седенький такой, румяный,
бодрый еще - и изложил ему Манюнчиков неожиданно для себя самого всю
историю предсказаний своих несуразных и бед, от них проистекающих.

Не удивился старичок, головкой кругленькой покивал и говорит: "Ничего
экстраординарного я у вас, голубчик, не наблюдаю, обыкновенный синдром
Кассандры, и все тут."

Хотел было Манюнчиков обидеться, но сдержался, и правильно, потому
как изложил ему академический старичок и про пророчицу Кассандру, в
древней Трое проживавшую, и про проклятие Аполлона, за треп
несвоевременный на нее наложенное, так что в предсказания ее никто не
верил, хоть и правду вещала Кассандра, только неприятную весьма, даже для
привычного эллинского слуха неприятную...

А в конце лекции своей подал старичок надежду вконец понурившемуся
Павлу Лаврентьевичу.

- Вы, говорит, людям дурное пророчите, вот они вам и не верят, ибо
человек по натуре своей оптимист. Тут, голубчик, связь
причинно-следственная имеется: вам не верят, а оно сбывается. Вот и
найдите кого-то, кто в слова ваши поверит - глядишь, оно тогда и не
сбудется, и вздохнете вы с облегчением...

Сказал, встал с лавочки и к выходу направился. Поинтересовался
Манюнчиков, откуда старичок столь осведомленный образовался, а тот и сам
признался, дескать, и у него синдром, только другой, имени маркиза
какого-то заграничного.

Порылся после любопытный Павел Лаврентьевич в энциклопедии, и отыскал
там маркиза оного, де Сад именуемого, а заодно и о происхождении садизма
вычитал - то есть совет советом, а убрался он из скверика крайне
своевременно.

Полный список людей, не поверивших Павлу Лаврентьевичу и за неверие
свое пострадавших, мы приводить решительно отказываемся по причине
дороговизны бумаги, а также полного единообразия последствий. Особый
интерес вызывают разве что сотрудники иностранных консульств в Занзибаре,
так до конца своего и не уверовавших в возможность конвенции о
каннибализме; да заезжий английский миллионер, собравшийся было завещать
Манюнчикову все свое состояние, но вовремя раздумавший, при предвещании
грядущих неудач в гареме разорившегося шейха арабского...

Ну кто мог знать, что стоящая рядом блондинка - не секретарша
пожилого греховодника, а жена законная, почище ревнивой Люськи?! И
напрасно дипломатичный Павел Лаврентьевич разъяснял ей на пальцах, что
гарем еще только имеет место быть купленным - хорошо, хоть местные
сопровождающие по шее не дали, из апартаментов выводя, пожалели убогого...

А старичка-советчика Манюнчиков встретил как-то, в скверике памятном,
где академик приглашал к себе на чашку чая молоденькую девицу с немного
вдавленной переносицей, даму, однако, не портящей, а дедушку возбуждающей.

Умный был старичок, начитанный, а и он не поверил Павлу
Лаврентьевичу, хотя здесь и синдрома Кассандровского не потребовалось -
девочку эту Манюнчиков видал ранее, в городском Дворце спорта видал, на
турнире по фулл контакт каратэ, и представление о ее женственности имел
изрядное.

Не поверил старичок и теперь жалеет, небось, да и как не жалеть,
когда колясок инвалидных в продаже нет, а без них со сломанным
позвоночником до скверика не добраться...

...Шло время, и отчаяние овладело вконец обессиленным Манюнчиковым. И
в полной тоске стоял он как-то в очереди за колбасой, сам себе пророча,
что не хватит, и сам себе не веря. Стоял, и слушал одного голодного
оптимиста, вещавшего озверелым любителям колбасы о временных трудностях,
после которых все будет гораздо лучше.

Глянул на оратора Павел Лаврентьевич, глянул - и все понял.

- Лучше? - скептически ухмыльнулся пророк. - Лучше не будет.

Очередь затихла, и в тусклых глазах появилось новое, незнакомое
выражение.

- Не будет лучше! - бросил Манюнчиков в звенящую тишину, и люди
послушно потянулись к нему.

- Не будет лучше! - и стены гастронома замерли в ожидании. - А будет
мор и глад, и град огненный, и всадник бледный со взором горящим, имя
которому Смерть, и мука неслыханная будет тому, кто не свернет с широкой
дороги греха на узкую тропинку покаяния, и живые позавидуют умершим,
когда...

Его слушали.

Ему верили.

Кажется, он приобрел новый синдром.

НЕДОСТАЮЩИЙ КОМПОНЕНТ