Чтение 3–й страницы книги ~Жрецы~

заговорил...

- И что сказал? - Телем сунул руку в корзину, собираясь вознаградить
Лихаса еще одним яблоком, а то и лепешкой с ломтем окорока.

- Что, что... Сказал, что пояс царский не для Геракла, а для
Эврисфеевой дочки, толстой ослицы Адметы! Втемяшилось дуре в голову, а ее
брюхо только сидонским канатом обматывать! Так что пусть амазонки пояс
локтя на два удлинят, а мы подождем. И показал, на сколько удлинять. Ох, и
началось же... Тезея почти сразу в ляжку ранили, Иолай его на плечо - и к
колесницам! Он, Иолай, знаете, какой бешеный?! Я за ними, веткой
отмахиваюсь, гляжу - пояс этот проклятущий валяется, все по нему
топчутся... Ну, я его за пазуху и сунул! Тут меня кто-то по лбу...

Договорить Лихас не успел.

Увлекшись рассказом, караульщики забылись и проморгали колесницу,
успевшую подъехать почти к самым воротам.

Телем-Никакой, кряхтя, вскочил и кинулся проверять засовы. Убедившись
в их надежности, он помянул болтливого Лихаса недобрым словом и прильнул к
щели между створками, намереваясь рассмотреть приехавшего.

Рассмотрел.

Ничего особенного.

Крупный, видный мужчина средних лет, стоит себе, опершись на борт, и
на городские стены глядит.

Лишь глаза слюдой поблескивают.

Слезятся, что ли?

- Эй, Иолай! - донеслось со стены. - Ты как догадался, что я в
Фивах?!

Телем-Никакой отбежал от ворот, задрал голову и обнаружил на стене
Лихаса.

"Взлетел он туда, что ли?" - мелькнуло в голове у караульщика.

- Никак, - прогудел снаружи низкий, чуть хрипловатый голос
колесничего. - Я тебе, обормоту, где велел сидеть? Ну?!

- Да ладно тебе, - тоном ниже отозвался Лихас. - Чего я в Тиринфе не
видел? Скукотища... Лучше я с вами поеду. Ты вот думаешь, что я ничего не
знаю, а я все знаю - и про то, что ты с Алкидом и Ификлом в Ойхаллию
собрались, и про состязания у Эврита-лучника, и про Иолу-невесту... я под
столом прятался, а вы и не заметили! Алкид еще ногой меня задел, а я
взвизгнул - он и решил, что собака! Ты погоди, Иолайчик, я сейчас к тебе
слезу...

Оторопевший Телем наблюдал, как парнишка некоторое время возится на
краю стены - отчетливо сверкнула бронза тройного крюка, похожего на
длинные когти - потом Лихас ухарски присвистнул и исчез за гребнем.

- Веревка у него, - оправдываясь, буркнул толстый караульщик,
виновато косясь на Телема. - Я и встать не успел, а он уже крюк закинул. И
лазит, подлец, что твой таракан...

Третий часовой и вовсе промолчал.

- Слышь, Телем, - все никак не мог угомониться толстяк, - это который
Иолай-то? Ну, там, за стеной... Тот самый? Возничий Геракла? Что ж это
выходит, Телем?!

- Выходит, не выходит, - зло пробурчал Никакой и вдруг кинулся к
засовам.

Он еле-еле успел - когда ворота со скрипом отворились, колесница уже
собиралась двинуться прочь.

Рядом с коренастым Иолаем - при ближайшем рассмотрении возница
оказался гораздо моложе, лет двадцати - подпрыгивал возбужденный Лихас,
поминутно пытаясь ухватиться за поводья. Через плечо парнишки было
перекинуто веревочное кольцо с крюком.

- Я это, - забормотал Телем, подбегая к колеснице и снизу вверх
заглядывая в строгое лицо возничего. - Я хотел... меня Телемом звать...

- Гундосый? - странно дрогнувшим голосом спросил Иолай.

- Нет, Гундосый - это мой дед. А я... я - Никакой.

Иолай некоторое время пристально смотрел в глаза караульщику.

- Никакой? - уже спокойно переспросил возничий. - Никакой - это
плохо. Это очень плохо, понял?! Человек не должен быть никаким, если,
конечно, он - человек...

- Понял, - вздрогнув от непонятного озноба, кивнул Телем.

- А если понял, значит, уже лучше, - Иолай снял с левой руки
массивное запястье. - Держи, приятель! Принесешь деду в жертву... пусть
ему в Аиде икнется!

...Колесница уже скрылась за поворотом, а Телем все смотрел ей вслед,
словно это настоящая жизнь уносилась прочь, лишь на миг завернув в Фивы.

- Что ж это выходит? - подойдя к Никакому, в сотый раз повторил
толстый караульщик. - Это выходит, что трепач Лихас и впрямь... на
амазонок?

- Знаешь что, - пробормотал Телем, не оборачиваясь, - сломай-ка мне,
пожалуйста, нос!

- Зачем? - испуганно попятился толстяк.

- Низачем. Буду Гундосым... как дед.

"Интересно, это хорошо или не очень - быть бездельником?" - Иолай
усмехнулся, удобнее перехватывая вожжи, и направил колесницу в объезд Фив
к побережью Аттики, намереваясь через сутки-двое достичь Оропской гавани.

Мысль эта допекала его уже месяца три - как раз с того момента, когда
Иолай плюнул на ноги глашатаю Копрею Пелопиду [Копрей, сын Пелопса и дядя
Эврисфея по матери, бежал после совершенного им убийства из Элиды в
Микены, где был очищен от скверны], с кислой миной возвестившему об
окончании службы Геракла микенскому ванакту Эврисфею. Лицемерный трус
Копрей попятился, у сопровождавших его солдат сделалось
благоразумно-отсутствующее выражение лиц (десятнику даже что-то сразу
попало в оба глаза), а Алкид с Ификлом оглушительно расхохотались и пошли
себе прочь, обняв Иолая с двух сторон за плечи.

Копрей, конечно, не простит... впрочем, плевать. Тем более, что
зажравшиеся Микены и без того не понимали, чем обязаны близнецам; для них
Геракл был не героем в львиной шкуре и даже в некотором роде не живым
существом.

Он был бесплатным наемным работником и символом благосостояния.

Недаром предусмотрительный доходяга Эврисфей даже запретил Гераклу
появляться в пределах города - многие считали, что из трусости, но Иолай
знал, что это не так - и общался со своим слугой через Копрея.

Ну а последний никогда не забывал подчеркнуть, кто есть кто.

В смысле - кто здесь глашатай великого ванакта, и кто здесь какой-то
там Геракл!

Приходилось терпеть; и незаметно для микенских лизоблюдов превращать
Тиринф - резиденцию Геракла - в неприступную крепость, способную выдержать
любую осаду.

Первого пятилетия вынужденной службы и шести исполненных поручений
Иолаю с лихвой хватило, чтобы понять: златообильные Микены - паскудный
город, но это его родина; и главная ключевая позиция в чьих-то тайных
замыслах.

Микены - влиятельнейший центр Эллады - незримо охватывало полукольцо
древних Дромосов, отделявшее город и Арголидскую котловину от остального
Пелопоннеса - Лаконии, суровой Аркадии, низменной Элиды, плодородного
севера Мессении и побережья Ахайи. Полукольцо это неравномерно
пульсировало, словно пытаясь сбросить Микены в море, и время от времени
выпускало чудовищных гостей (население звало их вепрями, львами или
птицами попросту за неимением других названий), от которых рано или поздно
приходилось откупаться.

Откупаться людьми.

А поблизости от Дромоса обязательно вертелся кто-нибудь из Одержимых
Тартаром - этакая невиннейшая с виду личность, вроде бедного немейского
пастуха Молорха, услужливо собравшегося принести в жертву Гераклу
собственного внука, или гостеприимного кентавра Фола из Фолои, который
сначала пытался опоить Алкида, а потом натравил на близнецов целую толпу
озверевших от запаха вина сородичей.

С подачи этого "кого-нибудь" у измученных аркадцев или элидян
неизменно возникала удачная мысль: чудовище свирепствует, боги молчат,
герои где-то шляются - так не лучше ли одного из ста согласно жребию
добровольно... ну и так далее.

По общему мнению выходило, что лучше.

Иолай как-то даже набросал прямо на песке план, поскольку упрямый
Гермий в силу особенностей божественного мышления никак не желал верить в
избранность какого-то конкретного города.

Вот Микены. Вот на юге Элеунт и Лерна с ее замечательной Гидрой, на
юго-западе Немея с ее неуязвимым львом, потом, северо-западнее - Псофида у
подножия горы Эриманф, страдавшая от набегов гигантского кабана; еще
севернее - болота Стимфала с их милыми птичками, закованными в металл
почище орхоменских щитоносцев...

- А Авгий? - не сдавался Лукавый. - Элидский басилей Авгий с его
дерьмовыми конюшнями? Он что, тоже чудовище?!

- Это ты у его подданных спроси, - Иолай раздраженно смел песок в
кучу, и Гермий умолк.

Точно так же умолкла в свое время гневная Артемида, проглотив все
упреки по поводу пленения неуловимой Керинейской лани - кто ж виноват, что
до того богине-охотнице было недосуг взглянуть на существо, которое
придурки-аркадяне посвятили ей! Зато теперь, увидав пойманную Гераклом
злобно храпящую тварь с металлическими рогами и копытами, сестра Аполлона
мигом сообразила, что в конце концов ей самой пришлось бы... а самой ей не
очень-то хотелось.