ведущей в ад расщелины, которой к этому времени окончательно стала дальняя
часть Шпалерной улицы.
сказали - вперед нельзя. Назад можно, вперед нельзя.
лица были совершенно неразличимы и нельзя было определить, куда она
смотрит.
улицах будет совсем опасно.
ненависти, что Николай поежился в седле и вдруг почувствовал, до чего
вокруг сыро и мерзко. Женщина как-то странно мялась под фонарем. Николай
развернул лошадь и вопросительно поглядел на Юрия.
вроде самый обычный.
не понравилась мне.
посмотреть, не слышит ли старуха обидных для нее слов, - но той уже след
простыл.
Тот, первый, и эта.
кажется, немцы. Правда, чуть по-другому.
раз, это указание высших сил.
Штейнера я видел в Швейцарии. Ходил к нему на лекции. Удивительный
человек. Он то-мне про миссию и рассказал...
давно казалась мертвой - но только в том смысле, что с каждой новой
минутой все сложнее было представить себе живого человека в одном из
черных окон или на склизком тротуаре. В другом, нечеловеческом смысле она,
наоборот, оживала - совершенно неприметные днем кариатиды сейчас только
притворялись оцепеневшими - на самом деле они провожали друзей
внимательными закрашенными глазами. Орлы на фронтонах в любой миг готовы
были взлететь и обрушиться с высоты на двух всадников, а бородатые лица
воинов в гипсовых картушах, наоборот, виновато ухмылялись и отводили
взгляды. Опять завыло в водосточных трубах - это при том, что никакого
ветра на самой улице не чувствовалось. Сверху, там, где днем была широкая
полоса неба, сейчас не видно было ни туч, ни звезд - сырой и холодный мрак
провисал между двух линий крыш, и клубы тумана сползали вниз по стенам. Из
нескольких горевших до этого фонарей два или три почему-то погасли;
погасло и то окно первого этажа, где совсем недавно офицер пел трагический
и прекрасный вальс.
чувствовал то же смятение духа - он закивал головой, будто Николай только
что сказал что-то замечательно верное, и полез в карман.
заметил, что наваждение исчезло, и вокруг - обычная вечерняя улица, пусть
темноватая и мрачноватая, пусть затянутая тяжелым туманом, но все же одна
из тех, где прошло его детство и юность, с обычными скупыми украшениями на
стенах домов и помигивающими тусклыми фонарями.
сразу же донеслись нарастающий стук копыт и дикие кавалерийские вскрики.
Николай потянул из-за плеча карабин - прекрасной показалась ему смерть на
посту, с оружием в руках и вкусом крови во рту. Но Юрий оставался спокоен.
что и Юрий с Николаем. Еще секунда, и их лица стали различимы.
черных усов загибались вверх, глаза отважно блестели, а в руке
замороженной молнией сверкала кавказская шашка. За ним сомкнутым строем
скакали двенадцать юнкеров.
Юрий с Николаем.
цепочке. Это были часы. Он ногтем откинул крышку и увидел глубоко
врезанную готическую надпись - смысла ее он не понял и передал часы Юрию.
разобрав в темноте мелкие буквы. - Видно, трофейные. Но что странно,
господин капитан, цепочка - из стали. На нее дверь можно запирать.
она казалась удивительно прочной; самое удивительное, что на звеньях не
было стыков, будто она была целиком выточена из куска стали.
трупа. Два прямо на углу - инвалид и медсестра, задушены и раздеты. И
непонятно, то ли их там бросили, то ли убили и ограбили. Скорей всего
выбросили - не могла же медсестра безногого мужчину на себе тащить... Но
какое зверство! На фронте такого не видел. Ясно, отнял у инвалида часы, и
их же цепочкой... Знаете, там такая большая лужа...
Это был Васька Зиверс, большой энтузиаст конькобежного спорта и танкового
дела - в училище его не любили за преувеличенный педантизм плохое знание
русского языка, а с отлично знавшим немецкий Юрием он был накоротке.
сапогу, - третье тело - успели в подворотню... Женщина, тоже почти
голая... и след от цепочки...
от капитана глаз, вывернул лодочкой ладонь, куда Васька быстро положил
крохотный сверточек. Все это происходило у Юрия за спиной, но, тем не
менее, не укрылось от капитана.
Николаевского вокзала! - отдав честь, ответил Васька.
Смольного быстро не пройдем!
пляшущую кобылу и крикнул Юрию с Николаем:
выезжать, к Смольному тоже не соваться! Ясно? Смена в десять тридцать!
копыт, а потом все стихло, и уже не верилось, что только что на этой сырой
и темной улице было столько народу.
лепешку на ладони - второпях капитан забыл о своей страшной находке.
три стрелки, а сбоку, по числу стрелок, выступали три рифленых головки для
завода. Николай слегка нажал на верхнюю, и чуть не уронил часы на мостовую
- они заиграли. Это были первые несколько нот какой-то напыщенной немецкой
мелодии, которую Николай сразу узнал, но названия которой не помнил.
рассказывал, что немцы ее перед атакой на губных гармошках играют. Что-то
вроде марша.
состоял почти из одной бумаги. Внутри оказалось пять ампул с неровно
запаянными шейками. Юрий пожал плечами.
что с ними делать без шприца... Педант называется - берет кокаин, а отдает
эфедрином. У тебя тоже шприца нет?
хотелось вернуться в казарму, сдать шинель в сушилку, лечь на койку и
уставиться на знакомое пятно от головы, которое спросонья становилось то
картой города, то хищным монголоидным лицом с бородкой, то перевернутым
обезглавленным орлом - Николай совершенно не помнил своих снов и
сталкивался только с их эхом.
ведущее в ад. Происходили странные вещи: кто-то успел запереть на замок
подворотню в одном из домов; на самой середине мостовой появилось
несколько пустых бутылок с ярко-желтыми этикетками, а поверх рекламы
лимонада в окне кондитерской косо висело оглушительных размеров
объявление, первая строка которого, выделенная крупным шрифтом и
восклицательными знаками, фамильярно предлагала искать товар. Почти все
фонари уже погасли - остались гореть только два, друг напротив друга;
Николай подумал, что какому-нибудь декаденту из "Бродячей собаки", уже не
способному воспринимать вещи просто, эти фонари показались бы мистическими